– Ой, Вилли, ты рисуешь себя?
Я сделал вид, что удивлен. «Пусть думает, что это случайность», – подумал я и отдал набросок Энни:
– Буду делать по одному рисунку в день.
Пит принёс ужин и сказал, что Энни слишком громко смеётся. В его голосе слышалась ревность. Впервые за время болезни у меня появился аппетит. Энни порадовалась, что я съел всё без остатка, и дала мне лекарства. Поздно вечером пришёл врач. Он долго меня осматривал, щупал, слушал через трубочку дыхание и наконец сказал, что через пару дней от простуды не останется и следа. Когда доктор ушёл, мы с Энни вернулись к Шекспиру. Решили читать по очереди, чтобы сегодня же закончить. В глубине души я жалел, что выздоравливаю и не смогу часто видеться с Энни.
Как же было легко общаться с ней! Обсуждать приключения близнецов, всю эту путаницу. Я смеялся над обиженным Мальволио, а Энни жалела его. Говорила, что он не очень умен и слишком горд, он не понимает, что его разыгрывают. Нам, мол, смешно, но ему-то нет. Добрая душа.
Когда мы закончили читать, я спросил Энни, какое место в пьесе ей понравилось больше всего? "Тайное венчание Себастьяна и Оливии", – шепнула она и покраснела. Я, конечно, не был в восторге от этой поспешной сцены. Будто Шекспир писал её не дольше минуты. Ни юмора, ни мудрости особой, лишь чувства бьют фонтаном. Я быстро нашел нужную страницу и прочитал: "Чтоб наконец нашла успокоенье ревнивая, тревожная душа". Энни улыбнулась и продолжила словами Себасьяна: "Да, я готов произнести обет и быть вам верным до скончанья лет».
– Ой, это слова парня, а я читаю. – Глаза Энни сияли.
Милое романтичное создание! Мне так хотелось её оберегать. Но как, если я сам в плену, и это она спасла меня от смерти. Я взял из ее рук книгу, и наши пальцы соприкоснулись. Энни покраснела. Возможно, я тоже, но на её бледном лице это было виднее. Говоря про сцену венчания, мы поняли друг друга – это были слова о нас. Я взял руку Энни и погладил, запоминая нежную кожу, тепло ладони, медное колечко, царапину на большом пальце. Я поднёс ладонь Энни к губам и стал целовать. Энни испугалась, но не отдёрнула руку, а закрыла глаза и прошептала: " Вилли…". А я смотрел на лицо ангела. Еще секунда сомнений, и я целовал это божественное лицо, дивный большой лоб, длинную шею, пахнущую кислым молоком. И всё во мне менялось. Трепет юнца стал восторгом мужчины. Смущение —желанием обладать этой женщиной. Я коснулся груди Энни, и вокруг стало еще темнее. Горела всего одна свеча. Я думал, что сойду с ума.
Но тут раздался шум у двери. Пит!
Мы резко отдалились друг от друга. Энни зарделась, поспешно закрыла грудь платком и вскочила.
– Пит, я уже иду. Мы дочитали книгу, – крикнула она.
Я чувствовал, что она смущена и не знает, что сказать. Я выдавил только:
– До завтра!
«Любимая» так и не смог произнести. Дурак!
Глава 15
«Энни, Энни, – повторял я и глупо улыбался. – Нежный ангел». Мне безумно хотелось увидеть её и поблагодарить за заботу. Без неё я бы точно умер. Мне пришло в голову нарисовать Энни брошь, вроде той, что миссис Бернадетти подарила Мэри. Но я совершенно не помнил, как тогда изобразил украшение на портрете служанки. Я выбрал самый маленький холст и принялся рисовать. Сразу кистью. Провёл несколько линий умброй, и получился пол. Деревянный пол, на котором я стоял, – фон картины. И снова музыка звучала в голове. Я не знал, была ли это мелодия моей любви к Энни, или тот самый поток, несущий меня к волшебному рисованию.
На холсте появлялась роза. Довольно крупная, с алыми, розовыми и бордовыми прожилками. Странно, я ведь не люблю красный в живописи, а тут мне удалось передать все его оттенки – от светлого к темному. И роза получилась как живая. Нежная, как музыка. Живо нарисовалась, говоря словами Бернадетти.
Я добавил теней на полу. Роза стала еще объемнее. Неужели я сегодня лучше мастера написал розу? Вопрос меня смутил. Какой я наглый! Но ведь я могу быть откровенным с самим собой и думать о чём хочу, не ругая себя за это. Снова в голове зазвучала та же мелодия, и я стал прорисовывать задний план. Провозился незнамо сколько. Злился на себя – там ведь очень темно, ничего толком не видно, но продолжал рисовать пока музыка в голове не стихла. Обессиленный я уронил кисть, упал на матрас и заснул.
Проспал до завтрака. Разбудило меня тихое шуршание. Сработало! На полу лежала живая роза – копия той, что нарисована на холсте. Я стал колотить кулаками в дверь:
– Пит! Позови Энни! Скорее! Она мне нужна!
– Она сейчас принесёт еду, – испуганно ответил Пит.
Через минуту Энни стояла в дверях с корзинкой. Я смущенно попросил Пита оставить нас на пару минут.
Пит улыбнулся и исчез, а я поднял розу и протянул её Энни:
– Смотри. Я нарисовал этот цветок для тебя. Спасибо, что спасла меня.
– Вилли, она очень красивая. Мне никогда не дарили таких цветов. Поставлю её в воду. А картину ты можешь мне подарить? Там роза никогда не завянет. Я повешу картину на самое видное место.
– Конечно. Вот.
– Боже, она и тут как живая! Вилли, ты – гениальный художник!
– Спасибо… – потупился я.
Она потянулась ко мне, но в последний момент то ли засмущалась, то ли передумала. Я вдруг вспомнил, как Мэри меня поцеловала, а я стоял как истукан. Глупо! Мне не двенадцать лет. Я притянул Энни к себе, но тут из угла послышался шорох. В комнате кто-то еще появился. Энни тоже услышала и испугалась. Мы бросились на звук. Я не верил глазам – девушка подняла с пола черного котенка с едва заметными серыми и белыми пятнами на лапах. Мы засмеялись. Энни гладила его и говорила:
– Какой же милый! Как ты пролез сюда?
– Не знаю, Энни, тут не пролезешь нигде, – я недоумённо развёл руками. – Сколько ему, по-твоему?
– Месяца три, не больше. Голодный! Она взяла картину и вскрикнула:
– Вилли! Посмотри на картину! Котенок у тебя нарисован в углу. Просто там темно, и он черный, плохо видно. Ты же рассказывал, как любишь кота, что живет у Бернадетти. Забыла его имя.
– Бруно…, – улыбнулся я и вспомнил своего усатого дружка. Как он там? Мой усатый защитник, мой верный друг.
– Боюсь, Такер нас ругать будет. Злой он.
– Да, у тебя коту лучше будет, – неохотно согласился я. – Надо ему имя придумать.
Мы назвали его Сумрак. Жаль было расставаться с ним. Я уже представил, как мы спим рядом, котенок тихонько урчит, и мы согреваем друг-друга.
Энни сначала отнесла картину и розу, а потом вернулась за малышом, посадила его в корзинку и накрыла платком, чтобы он не испугался людей. Я расстроено буркнул "Пока", и они ушли.
Глава 16
Господи, нарисованные мной предметы становятся живыми! Я до конца не верил, но постоянно думал, что бы мне еще нарисовать. Такера я писал каждый день, но толку – ноль. Я соскребал краску и писал снова и снова. Что-что, а перерисовывать мне не впервой.
Я хотел повторить успех с котенком. Однако, свеч у меня было мало, освещение от лампы слабое – поэтому не стал даже пытаться и лег спать.
Утром пришла Энни. Она выглядела расстроенной:
– Вилли, не знаю, как тебе это сказать.
– Что случилось? – насторожился я.
– Сумрак сбежал. Вчера, около дома уже, он услышал лай собак и испугался. Заметался в корзинке, выбрался и умчался. Я не смогла его удержать. Как молния мелькнул – раз, и нет его. Долго искала, но без толку. И никто его не видел, вот ведь странно. Я всю ночь не спала.
– Успокойся. Попытаюсь написать Сумрака еще раз. Я его запомнил.
– Но в прошлый раз ты нарисовал его, сам не желая того, верно? И не помнишь, как делал это?
– Ты права: не помню. Только мелодию в голове помню. Я её сразу узнаю, если услышу опять.
Энни ушла, а через час пришел Такер. Он был возбуждён и явно хотел мне что-то рассказать.
– Извините, что-то произошло? – спросил я.
– Да. Вчера была настоящая резня – кот напал на собаку.
– Они живы?
– Нет. В том-то и дело. Огромная собака и маленький черный котенок. Оба погибли. Говорят, что котенок порвал собаку в клочья, но и она успела его искусать. Жду, что напишут об этом газеты. Соседи судачат, придумывают всякую всячину, мол, черный котенок – это сам дьявол.
– Если б так, он бы не погиб, я думаю.
Я понял, что тем котёнком был Сумрак. Расстроился, но не подал виду. Начал рисовать и мечтал снова услышать мелодию, которая превращала мою живопись в чудо. Но и в этот раз в голове не прозвучало ни ноты. Как рисовать Такера – так тишина! В последнее время я засомневался, что смогу помочь воплотить его мечту. Стало казаться, что вовсе не каждая моя картина способна стать… Волшебной? Пусть так. Печальная судьба Сумрака меня напугала. Что я неправильно нарисовал? О чём я тогда думал? Но я ведь и вовсе не собирался рисовать котёнка.
Через день Такер принес газету с заметкой про драку котенка и собаки. Видно было, что он любит такие истории – таинственные, мистические, полные вопросов без ответов. На месте драки полиция собрала останки животных, и патологоанатом позже дал ужасное заключение: внутреннее строение котёнка совершенно не походило на обычное кошачье. Из чего полицейские сделали вывод, что кто-то в городе проводит опыты над животными и пытается вывести вид особо жестоких котов.
Такер оживился:
– Вот бы мне такого боевого кота!
– Зачем он вам?
–Помогал бы мне в драках. Порвали бы всех! – зло засмеялся Такер, а глаза его хищно блеснули.
– Такой злой мог бы и вас убить.
– Да, ты прав. Но все равно не могу успокоиться. Если маленький котенок… тут пишут, ему три или четыре месяца всего было… таких дел натворил, то в какого зверюгу он бы вырос? Какого стал бы размера? Как лев? Эти ученые чего только не придумают!
Я слушал Такера и думал, что уже совсем не хочу повторять Сумрака. Он же мог убить Энни, когда она несла его домой. И тут я вспомнил слова отца. Он рисовал, но потом чего-то испугался. Уж не того – ли самого? Захотелось поговорить с ним и все узнать. Я ведь так и не простил ему того, что мама воспитывала меня одна. А у отца была другая семья, любимая дочь. Но я уже привык к слову “отец” по отношению к этому больному старику – Генри Биту. Надо бы разузнать, как его здоровье. Энни вполне могла бы его навестить.