– Тео Юлиан… Неужели я… вас больше не устраиваю? – всхлипывания стали настойчивее, громче, и в конце концов женщина громко разрыдалась. – Я… для вас… старая?
– Нет! Не в этом дело. Послушай меня, – граф придвинул ее к себе, поцеловал вспотевший лоб, – ты сейчас в том возрасте, когда женщине должно задумываться о детях. У твоей сестры уже двое.
Слова не возымели никакого эффекта. Служанка продолжала плакать, и сквозь ее пальцы текли ручьями горькие слезы.
– Фийя… Я же вижу, как на тебя смотрит Остен. И он тоже тебе приятен!
– Нет-нет! Как вы такое можете говорить!.. – она остервенело замотала головой, отчего ее темные волосы сразу же прилипли к лицу.
– Могу, потому что знаю, о чем говорю, – рука Юлиана скользнула к белой шейке со следами укусов, затем он бережно поправил налипшие на лицо служанки волосы. – Неизвестно, как долго придется задержаться в Элегиаре… Я хочу, чтобы ты не тратила свою молодость впустую.
– Тео…
Юлиан посчитал, что привел весомые доводы, поэтому отстранил от себя женщину и посмотрел в ее заплаканные глаза. Но от этого ей сделалось еще хуже, и она, боясь потерять хозяина, прильнула к нему, вцепилась изо всех сил, точно утопающая. А потом разрыдалась пуще прежнего, отчего ее услышали даже во дворе.
– Не оставляйте меня!
Вдруг ей в голову пришла страшная мысль. И от того, что она себе надумала, ее глаза расширились от ужаса.
– Или вы все-таки хотите от меня избавиться… Я вам больше не нужна?
– О дюжи, нет! Я тебе уже сказал.
– Возьмите меня с собой, тео!
– Тебе нельзя в Элегиар, Фийя!
Юлиан выпутался из удивительно крепкой хватки той, что так боялась его лишиться, и встал. Потом закрыл балконную дверь, чтобы любопытные уши снующих даже в ночи слуг ничего не расслышали, и вернулся к постели.
– Пойми, что в Элегиаре действуют иные законы! Там нет такого понятия, как айоры. А есть лишь рабство.
– Я не понимаю, что вы такое говорите, тео.
– Это значит, что если ты отправишься со мной в Элегиар, то в понимании элегиарцев будешь рабыней и…
– А мне все равно! Все равно! – перебила жарко женщина, расцеловывая графа. – Матушка была рабыней, и я буду!
– Не дай боги, ты в мое отсутствие поднимешь глаза и посмотришь на какого-нибудь проходящего мимо уважаемого господина. Тебя выпорют прямо на том же месте! – закончил Юлиан.
– Почему? – испугалась женщина.
– Потому что в Элегиаре строго относятся к статусам даже приезжих. Там на айоров полноценно распространяются законы рабов. Ты понимаешь это? Как говорил Вицеллий, а он элегиарец, «рабы – это как скот, только хуже».
Поначалу Фийя похлопала глазами, а потом стала вспоминать, что действительно противный веномансер всегда был брезглив в отношении прислуги, которая состояла целиком из айоров. Когда кто-нибудь смел обращаться к нему, он часто не отвечал и с лицом, полным презрения, морщился и делал вид, что рядом никого нет. Если Вицеллию требовалось что-то сделать, он, не спрашивая имени слуги, просто говорил: «Эй ты! Иди сюда!» И хотя все списывали его действия на вредный нрав, причина крылась в другом. Вицеллий всю жизнь провел в Элейгии и плевать хотел на то, что айор отличался от раба: для него все они были такими же безмозглыми низшими созданиями.
– Тео Юлиан! – решила служанка. – Мне все равно, как там меня будут звать. Возьмите меня с собой! Я служу вам!
– Фийя… – шумно выдохнул граф, ответил ей поцелуем и прижал к себе. – Я прошу, останься здесь и откликнись на теплые взгляды Остена. А когда я вернусь через несколько лет, то все будет как прежде, с той лишь разницей, что ты будешь жить рядом с мужем и ребенком, а не со мной…
– Несколько лет?! – она вскрикнула в негодовании.
– Да.
– Пожалуйста, пожалуйста! Возьмите меня с собой! Мне не нужен Остен! Да пусть он хоть сгинет! Я служу вам и только вам! – Потом она опомнилась и добавила уже тише: – А Остен к тому же куда-то запропастился.
– Как это?
– Ну… его у калитки видали с Бисаем. А потом раз… и нет ни его, ни Бисая… Кьенс искал их, но безуспешно, словно их морские русалки уволокли.
– Странно. Мне никто не говорил об этом.
– Так они пропали сразу после вашего отъезда. Матушка ваша ворчала, что сбежали.
– Глупости, право же.
– Тео. Так вы возьмете меня с собой? Не оставляйте меня здесь! Я хочу быть с вами и только с вами!
На бледных щеках женщины вспыхнул румянец. Ладошкой она вытерла высыхающие на глазах слезы. Конечно, то, что Остен пропал, ее немного огорчило, но Фийя решила, что теперь граф непременно возьмет ее с собой. Поэтому была даже рада такому повороту событий.
Юлиан молчал. Настала его очередь задуматься о положении Фийи и о пропаже стражников.
– Послушай… Я не хочу, чтобы в Элегиаре ты страдала от одиночества, от жестоких законов, от власти чужой земли…
Доводы были исчерпаны. Иных причин лишать себя привычной служанки в пути не было. Но, наблюдая, как она возится с племянниками, Юлиан не раз убеждался, что ей пора обзавестись семьей. Пока она была молода, привлекательна лицом и телом, он рад был видеть ее рядом, целовать ночами, пусть и не так горячо, как раньше. Но что будет через десять, двадцать, тридцать лет? Он любил Фийю как ту, о ком заботился, ее покорный характер и милый взгляд, любил за преданность. Но в сердце его всегда была одна Вериатель.
– Я не буду страдать, пока вы рядом! – прошептала Фийя, прижавшись к нему нагим телом и обвив шею руками.
Она безумно, но кротко любила его уже тридцать лет. Любила в нем каждую черту лица и тела, понимала, о чем говорят всякий вздох и промелькнувшая эмоция. Фийя знала, что Юлиан хмурился по-разному: иногда сердито, чаще задумчиво, а порой насмешливо-радостно. За долгое время она изучила своего господина и, проведя рядом с ним почти всю свою жизнь, не представляла себя отдельно от него. С трепетом и любовью она взяла мужскую ладонь в свою и поцеловала, а потом приложила к своей щеке.
От этого граф едва смутился, но, поразмыслив, вздохнул:
– Хорошо, Фийя. Ты поедешь со мной.
Когда служанка забылась сном под легким, но пышным одеялом, он оделся и спустился в гостиную.
Там было уже темно, но белоснежные волосы графини продолжали отливать серебром. Сидя в мягком кресле, Мариэльд отрешенно глядела в черный потухший камин, пока на губах бродила блаженная улыбка. От нее пахло мужчиной… Вот так чудеса! Что же случилось, отчего они с веномансером так сблизились, думал Юлиан и никак не мог взять в толк.
Он устроился в соседнем кресле, рядом с графиней. На вопросы о Бисае и Остене она лишь повела плечами, мол, не знает, куда те могли пропасть от калитки. Так ничего и не добившись, граф провел остаток ночи в общении с матерью, которую, возможно, не увидит несколько лет.
За все годы жизни Юлиану так и не довелось посетить манящий магией, золотом и красотами Юг. После прибытия в Ноэль, сначала из-за плотного расписания учителей, а позже из-за большого объема работы, он безвылазно находился в особняке, порой выезжая только в города и деревни поблизости. Теперь, воспользовавшись случаем, он желал снять какой-нибудь домишко в Элегиаре, устроиться там и пожить в свое удовольствие. Либо и вовсе сопроводить старика, а самому двинуться дальше, в братские королевства Нор’Мастри и Нор’Эгус.
Мариэльд глядела на сына своими красивыми глазами, цветом напоминающими летнее ясное небо. В них не было ни печали, ни тоски от расставания. Возможно, она была счастлива рядом с любимым и любящим сыном, о чем говорила после суда. Благодаря Юлиану, который взял на себя ответственность по управлению графством, с недавних пор она проводила все свои дни в отдыхе, изредка принимая чужеземцев.
Все эти годы Юлиан не знал ни горестей, ни бед, живя в вечном умиротворении. Все эти годы, перетекающие в десятилетия, его вели за руку, и все здесь, в особняке, было одинаково постоянным. Совершенно ничего не менялось… Даже вампиры старели медленно, едва заметно, и невозможно было поверить в то, что прошло тридцать лет, что суд с Белым Вороном был так давно… О, Белый Ворон… Тут лицо Юлиана подернулось, а губы сжались в плотную линию от воспоминаний. Можно ли нарушать данные обещания? Так лгать? Можно ли так близко подпускать к себе лишь для того, чтобы обречь на гибель? А ведь когда этот лживый трус увидел истинное завещание Гиффарда, то побоялся быть осмеянным и переменил решение, будто одумавшись…
– Перестань думать о Белом Вороне… – из лабиринтов памяти его вырвал насмешливый голос Мариэльд.
Граф нарочито весело ответил:
– Ах, матушка, вы опять читаете мои мысли!
– Там и читать-то нечего, сын мой, у тебя на лице все отпечатывается, стоит тебе вспомнить о тех событиях.
– Ничего, матушка, ничего… – ответил он. – Это все пустое, бессмысленное… Еще немного, и Белый Ворон окончательно сотрется из памяти, оставив лишь блеклое имя, которое ничего не будет значить для меня.
И вдобавок он рассмеялся как можно непринужденнее, хотя серьезные глаза выдавали трагичность поднятой темы.
Остальную часть ночи, любуясь танцем теней от качающихся за окном кустарников, он провел в легком общении с женщиной, которую называл своей матерью. Они прощались друг с другом, а Мариэльд, пребывающая в замечательном настроении, гладила его по руке своими пальцами, и ее большие синие глаза загадочно мерцали во тьме.
За всю ночь Юлиан хоть и изнывал от любопытства, но так и не решился спросить о своем учителе. А может, дело в том, что по прошествии стольких лет Вицеллий должен будет уехать отсюда, и, будучи одинокой женщиной, Мариэльд решила уступить ему, пусть и ворчливому, пусть и с дурным характером, но не лишенному аристократического происхождения? Разве не могло так быть?..
С рассветом, когда солнце зажглось на востоке и его первые лучи осветили особняк, во дворе уже было собрано два отряда, готовых к путешествию.
Ада, роняя слезы расставания, целовала двух своих детишек, которые вынуждены были остаться с отцом Кьенсом. Затем бросалась к сестре, обнимала ее и тоже всхлипывала, пока та, смущенная, успокаивала и шептала на ухо, что скоро они все вновь встретятся. В путь вместе с Мариэльд де Лилле Адан отправлялся внушительный отряд из восьми вампиров охраны, личной айорки, обычных трех слуг и старика Пайота. На боках лошадей висели пухлые седельные сумы – вне особняка все планировали пробыть долго, до трех-четырех лет, а потому слуги упаковали все костюмы графини, а также все ее украшения.