– Ага, попалась! – победоносно улыбнулся Абесибо, и эти зловещие слова прозвучали неестественно громко даже сквозь завывания ветра.
Демоницу тащило все дальше от воды, в объятия поджидающих стражников.
В стороне от архимага послышался крик, лязгнули цепи, началась неразбериха. Он повернул голову и увидел вытянувшегося стрелой Юлиана – тот бежал, опутанный кандалами, прямо на него. Справа от архимага, который выкинул к бегущему скрюченную руку, загорелся радужный щит. И лишь потом Абесибо, отвлеченный на кельпи, вспомнил о невосприимчивости раба к магии! Не успел он открыть рот для еще одного заклятия, как Юлиан, согнувшись, пробежал сквозь щит, звякнув о него оковами, и, влетев, боднул лохматой головой грудь мага. Он резко вздернул макушку вверх, нацелившись в челюсть. Раздался хруст нижних зубов о верхние. Прервав заклинание болезненным вскриком, Абесибо отлетел, как мешок с картошкой, прокрутился через себя и рухнул ничком. Всходы яровой пшеницы под ним, как и выставленные пальцы, окрасились багровыми цветами, когда он выплюнул вместе с кровавыми ошметками несколько зубов.
Абесибо был так близко, дрожащий от непривычной для него боли, сгорбившийся и стонущий, но Юлиан так и остался лежать на земле рядом, ничего не предпринимая. Он не хотел порождать новые смерти… Лишь судорожно вдыхал запах крови. А Вериатель, сорвав с себя цепь, уже бежала назад к воде, оглядывалась и плакала.
Услышав, что она спасена, Юлиан уставился пустым взглядом в пасмурное небо с бегущими на нем серыми рваными облаками и почувствовал приближение дождя в далекой сырой туче, подгоняемой северным холодным ветром. Он успокоился так, как не был спокоен уже давно. На него легла печать безмятежности смертника.
Уже спустя пару секунд небо над ним потемнело от озлобленных голов стражников. Раба рывком подняли, а кто-то, пользуясь случаем, подло ударил его в отместку под дых. В стороне мелькнула черная мантия Иллы Ралмантона, и Юлиан, встретившись взглядом с ледяными глазами советника, обещавшими скорую смерть, печально усмехнулся.
Абесибо Наур уже стоял, поддерживаемый со всех сторон прислугой, и сплевывал в алый платочек кровь, пытаясь шептать заклинания. С губ его срывался свист, что-то не получалось. Но все-таки архимагу удалось правильно произнести волшебные слова, и ручьи крови изо рта прекратились. Где-то в вышине громыхнуло, ветер ненадолго стих, и крупные капли сорвались с неба, грозя скоро превратиться в ливень.
– Илла… – прохрипел еще шатающийся чародей, в глазах которого вспыхнули бешенство и злоба. – Илла…
– Отрубить рабу руку! – быстро приказал советник, затем добавил: – И тридцать ударов плетью!
Не успел архимаг ничего сказать, как пленника уже освободили от оков на руках. Дрожащую правую руку ухватили за пальцы, растянули в воздухе. С отлившей от лица кровью Юлиан увидел, как меч телохранителя Иллы заиграл в лучах солнца от капель воды. Он свистнул в воздухе коротким, быстрым ударом, ударил по запястью. Белая вспышка боли пронзила сознание. Над равнинами разнесся крик боли, и Юлиан уж было согнулся пополам, стоя на коленях, и схватился за культяпку, но его рывком подняли.
Из воды донесся жалобный стон.
– Нет плети, достопочтенный… – возвестил растерянно один из стражников.
– Тогда пятьдесят ударов в бараке, – кивнул Илла Ралмантон и повернулся к архимагу. – Я прошу прощения, Абесибо. Охрана не уследила за рабом, и он будет жестоко наказан. Я оплачу все лечение!
Сжатые до белизны губы стали еще белее, а Абесибо взглянул на отрубленную кисть, лежащую среди всходов, и пошел к коню. Пока Юлиана тащили к лошади, сквозь пелену страдания он в испуге тоже уставился на кисть с одной лишь мыслью – не почернеет ли она? Не усохнет, как некогда труп Гиффарда, лишенный дара? Но кровоточащая рука так и осталась лежать белым скрюченным пятном на черной земле.
С помощью подставленной ступеньки Илла Ралмантон с трудом взобрался на своего коня. На шею Юлиану надели новые оковы, усадили на пухлую кобылу – и, после того как собрали трупы в повозку, отряд двинулся обратно. Вопли двух кельпи еще долго разносились над полями. За весь обратный путь узник не произнес ни слова, он молчал и смотрел на лошадиный загривок, стиснув зубы и прижимая к себе пульсирующий от боли обрубок. Все в нем клокотало, но он сдерживался, пытался не потерять рассудок.
– Илла, избавься от него. Продай мне это животное! – уже у города обратился к советнику Абесибо. – Как только он окажется у воды, оттуда незамедлительно появятся кобылы!
– Да, знаю. Однако в моем дворе нет пруда, – ответил Илла.
– Колодец.
– Слишком глубокий, узкий. Если надо, завалим камнями.
– Он опасен, Илла. К тому же этот скот посмел поднять на меня руку. Я имею полное право купить его и наказать согласно законам Элейгии!
– При всем моем уважении к тебе, Абесибо, мой статус неприкосновенности распространяется и на мое имущество, в которое входит этот невольник. Будь спокоен, он сполна получит за содеянное и будет приписан к уличным рабам.
– Одна ошибка, и твоя жизнь, Илла, бесценная для Элейгии, угаснет! – не унимался Абесибо. – Я предлагаю тебе пятнадцать тысяч! За такую цену можно купить тысячи крепких северян… высоких, с синими глазами, черными волосами и…
– Абесибо…
Архимаг замолк и натянуто улыбнулся ртом, в котором недоставало нескольких зубов. Потом обернулся к едущему посреди поредевшей охраны узнику и улыбнулся еще раз, намного жестче.
Невидящими глазами Юлиан смотрел сквозь поля, сквозь крепостные стены, сквозь Мастеровой район и, наконец, сквозь Золотой город.
Единственным шансом для него оставался побег.
Встретил его все тот же мрачный барак для рабов. Вокруг ног снова легли оковы-кандалы, грязное платье с треском сорвали, а оставшуюся целую руку подтянули цепями к стопам.
По крыше барака размеренно стучал дождь. Юлиан сидел в одиночестве, сгорбившись и прижимая к себе окровавленный обрубок, и дрожал от нахлынувших потерянности, ненависти и пустоты. Чуть позже в маленький барак, смердящий болью и смертью, вошли несколько вампиров: двое в металле, а третий в легкой льняной накидке через плечо. Последний, низкий и тощий, с мерзопакостной улыбочкой, пригладил редеющие на макушке мокрые волосы и не менее мерзопакостным голосом произнес:
– Ну, скотина, добро пожаловать. Иль как там надо приветствовать, а? Меня зовут Туй, всю твою никчемную жизнь я буду тебе за матушку и батюшку. Можешь меня так и звать – папой, сосунок!
Криво ухмыльнувшись, надсмотрщик Туй обошел безмолвного раба по дуге, намеренно медленным движением снял с бедра плетку из нескольких ремней с кожаными узлами на концах. Продолжая разглядывать свои грязные ноги в объятиях металла, Юлиан сжал зубы и приготовился. Вскоре из барака донеслись крики боли, вторящие свистящим ударам, разрывающим кожу.
Слушая ночью шум весеннего и бурного ливня, Юлиан лежал в луже собственной крови на боку, прикованный цепями, и сквозь пульсирующую боль размышлял, почему Вицеллий не раскрыл его сущность. Думал он и том, почему Илла Ралмантон не продал его за такую огромную сумму. О, конечно, он подозревал о причине столь собственнического отношения советника. И помнил, как часто забилось сердце Иллы после слов узника, что ему тридцать лет и его мать – Филиссия… Но Юлиану было глубоко плевать на связывающее Иллу и Вицеллия темное прошлое: он хотел как можно скорее покинуть Элегиар, который встретил его смертью, унижениями и тайнами.
Следующие несколько дней он провел в одиночестве – никто так и не зашел в барак. А Юлиан в тихом безумии хохотал над ценностью такой покупки, которая гниет без дела в луже крови.
Спустя неделю Юлиана, грязного и пропитанного зловониями барака, все-таки вытащили, схватили под мышки и понесли в дом. Была почти полночь. Все в той же гостиной сидел, раскинувшись на бархатном алом диване, Илла Ралмантон. Низенький лекарь движениями по кругу обтирал вонючими мазями руку и плечи советника, приспустив платье. Юлиан увидел чахлое тело с выпирающими ребрами и ключицей, кожа которого пестрела кровоточащими язвами. Пахло знакомым златовиком. В установленном на треножнике блюдце дымились странные свернутые шарики светло-оранжевого цвета, о которых Юлиан ничего не знал, хотя и прочел достаточно книг по целительству.
Помимо Иллы с Юлианом, двух телохранителей и лекаря, в противоположном углу комнатушки на табуретах суетливо восседали еще двое: дородный пожилой мужчина с пышной бородой и тощий бледный вампир. Стало быть, семейные маг и веномансер.
Стража швырнула раба в угол, и тот стал терпеливо ждать, когда закончатся процедуры. Вероятно, Илла Ралмантон только-только вернулся из дворца, поскольку пахло от него букетом духов – от горьких древесных до приторно-сладких цветочных. Лекарь долго и размеренно растирал это почти мертвое тело. Размотанный шаперон лежал на диване рядом, и Юлиану открылась голова, неравномерно укрытая черными волосами, будто пучками. Похоже, у советника сильно сыпались волосы.
Наконец, спустя час, лечебные процедуры были окончены, а пропитанное мазями и заклинаниями тело Иллы лежало в черном халате на диване и отдыхало.
– Кхм… Две недели назад ты должен был висеть рядом с Вицеллием, – сказал негромко советник, глядя в потолок, и Юлиан, прижимая к груди культю, прислушался. – Но я тебя выкупил, и теперь ты принадлежишь мне. У тебя есть четыре пути.
Советник прокашлялся от разогревающих мазей, немного полежал, успокоившись, и продолжил:
– Итак, кхм… Четыре пути. Первый – ты верно служишь мне, забыв про свою прошлую жизнь, и получаешь в необходимом для комфортной жизни достатке кровь, одежду, кров и иногда женщин. Второй – ты пытаешься сбежать после того, как немного освоишься. Тебе неведомо, что за магия заключена в этих стенах, но я уверяю: ты будешь пойман еще во внутреннем городе, даже несмотря на свою невосприимчивость к магии. При первой же попытке побега ты незамедлительно отправишься к Абесибо, который жаждет заполучить тебя.