Его ждала работа – он уже сделал компьютерный макет детали, теперь нужно было прописать программу, но сесть и работать в комнате, полной пыли, грязных чашек и старой мебели, он теперь физически не смог. Вот сегодня утром еще мог, а сейчас уже – ни за что.
– Нужно все это выбросить для начала.
Георгий достал из кладовки полиэтиленовые мешки, которые когда-то складировал отец в своем вечном стремлении сделать запас всего на свете. Эти мешки лежали в кладовой с незапамятных времен, после смерти отца Георгий не касался ничего из того, что хранилось в доме, – ему было все равно. А вот сейчас он вдруг подумал, что так дальше жить нельзя. Отец нервно реагировал на любые попытки что-то изменить в квартире, и он привык ничего не трогать, но отца уже полтора года нет в живых.
– Какого хрена, собственно…
Георгий выгреб из кухонных шкафчиков все, что там было. Четыре мешка со старыми кастрюлями, сковородками, какими-то банками, старыми тарелками и чашками – все звенело и возмущенно звякало, но участь имущества была предрешена. Георгий безжалостно швырнул мешки в мусорный бак и направился в круглосуточный супермаркет, сияющий вывеской за полквартала от его дома. Там он приобрел новую посуду и банки для круп, специй и прочего. В придачу ему порекомендовали скатерть и занавески, и он, подумав, согласился.
Новая посуда смотрелась на его убогой кухне как королева в парадном облачении, застигнутая посреди помойки. И все равно Георгия радовали новые чашки, белые тарелки, блестящие приборы – он вдруг ощутил, что все в его руках. Ему уже никто не мешает жить так, как вздумается, быть тем, кем он хочет, и глупо запираться в доме, словно нет жизни за окном.
Достав следующую партию мешков, Георгий направился в спальню отца. Он не входил сюда со дня его смерти, когда искал в шкафу выходной костюм – для погребения. С тех пор шкаф так и стоял с вывороченным нутром, и Георгий принялся складывать в мешок отцовскую обувь и белье.
Комната была настолько грязной, что Георгий с трудом подавил в себе желание надеть перчатки. Он не какой-то нервный микробофоб, просто нужно навести порядок в квартире. И то, что на обоях толстый слой осевшего желтыми грязными пятнами никотина, смешанного с пылью и грязью, от вида которого Георгия начинает тошнить, подтверждает правильность его намерений.
Любая дорога начинается с первого шага, и вчера он его сделал.
Что-то загремело, когда Георгий передвинул обувную коробку, и он открыл ее. Там лежали старые отцовские штиблеты – лакированные, купленные непонятно для какого случая, – а между ними расположилась продолговатая жестяная коробка. Георгий открыл крышку.
В коробке оказался конверт с фотографиями, а также обручальные кольца – видимо, принадлежавшие его родителям.
Георгий помнил, как тосковал по матери, когда та внезапно исчезла из их жизни, как плакал, прижимая к себе подаренного ею зайца, и как злился отец на вопросы о том, когда же мама вернется. В какой-то момент Георгий понял, что она не вернется никогда. Она бросила его, и Георгий не понимал, что же он сделал не так. Он очень злился на отца, потому что тот наверняка что-то не так сделал. Когда родители находились дома одновременно, они постоянно кричали друг на друга… и конечно, маме это надоело, она исчезла и больше не появлялась.
Иногда Георгий думал о том, что надо бы ее найти, ведь сейчас он взрослый, а отца больше нет. И найти можно, наверное, хотя бы просто для того, чтобы спросить, почему она его оставила. Забрала свои платья из шкафа и флакончики с крышки трюмо, а своего сына почему-то оставила с отцом, зная при этом, какой он. Но потом приходило понимание, что он-то всю жизнь живет здесь, и если бы мать хотела его увидеть, ей стоило всего лишь позвонить в дверь, а если она до сих пор этого не сделала, значит, ей это не нужно. Ну, а навязываться Георгий не собирался.
Он уже не помнил ее лица.
А теперь вдруг эта коробка с фотографиями и фамильными, можно сказать, драгоценностями.
Как так вышло, что мать забрала все вещи, а свое кольцо оставила? Ведь много лет отец злобно ворчал, что она, дескать, так лихо смотала удочки, что даже две баночки икры, припасенные на Новый год, из холодильника утащила. Его отчего-то больше всего злила пропажа этой злосчастной икры, и Георгий тоже злился – икру забрала, а его оставила!
Но как же теперь это понимать? Икру забрала, флакончики свои тоже, а золотое кольцо бросила?
А ведь спросить уже не у кого.
Георгий открыл конверт.
С фотографий смотрели смеющиеся лица, он едва узнал отца: не видел его таким никогда, а эта девушка рядом… это же мама! Где-то в недрах памяти Георгий хранил воспоминания, он узнал ее сразу и вглядывался, вспоминая это забытое, но такое любимое лицо.
Почему она оставила его?
Вот он совсем маленький, мама прижимает его к себе, но отец уже узнаваем – угрюмый мизантроп, вертикальные морщины проступили на его молодом лице.
Георгий принялся разбирать шкаф более тщательно. Теперь он не сгребал все в кучу, а рассматривал каждую вещь, проверял карманы. В старом пиджаке отца обнаружилась какая-то мелочь, вышедшая из употребления, небольшая пластиковая расческа и почтовая открытка, согнутая вдвое. Георгий развернул ее.
Это была простая открытка – из тех, что граждане посылают друг другу из путешествий.
Открытка была от матери. Она писала, что добралась отлично, погода стоит хорошая и очень жаль, что отец не может приехать. Судя по штампу, открытка была послана еще до рождения Георгия – видимо, мать ездила в какой-то южный санаторий, на лицевой части имелось изображение белого строения в окружении пальм.
Георгий впервые видел почерк матери – как у примерной ученицы, коротенький текст написан без ошибок и помарок.
Дальнейшие поиски ничего не дали, в шкафу больше не нашлось ничего, что было бы необычным. Георгий упаковал прокуренный хлам в мешки и выглянул в окно – на улице уже стемнело. Он вытащил мешки на улицу и прислонил их к мусорному баку.
– Давно надо было это сделать.
Вскорости к бакам отправились пыльные ковры, дорожка из коридора, шторы и мебель – та, которую Георгий смог вынести сам.
Квартира выглядела пустой, ощущалась гулкой и запущенной. Обои выцвели, и особенно ясно стало, что она давно не ремонтировалась, когда обнажился пол – под коврами он сохранил свой первозданный цвет и матовый блеск, а вот в тех местах, где их не имелось, он был выцветшим и поцарапанным.
– Завтра надо нанять кого-то для ремонта. – Георгий оглядел будущий фронт работ. – И остальную мебель вынести… тоже придется кого-то нанять.
Обои кое-где уже отклеились, и Георгию казалось, что они скоро упадут под собственным весом. В тусклом свете пыльных лампочек картина разрухи была удручающей. Он снова вернулся в отцовскую спальню. Можно было разобрать старый шкаф и выбросить его по частям. Георгий отодвинул его от стены, и обнажился участок невыгоревших обоев. Он пожал плечами – эти обои даже новые были уродскими, такое впечатление, что взяли первые попавшиеся. Причем наклеили сикось-накось, верхняя часть буквально держалась стенкой шкафа.
Георгий отодвинул шкаф еще дальше и принялся за работу.
Его мир изменился сегодня, а это значит, надо менять все вокруг. Георгий решил, что в данном случае неплохо начать с себя.
Люба едва уложила Женьку спать, до того он был возбужден. Столько событий – новые люди, а самое главное – собака и кот! Кот! Женька так мечтал, и вот же!
Но собака оказалась ранена, а кот шмыгнул под диван и затаился.
Около Бруно выросла горка игрушек – Женька приносил новому другу мячики, машинки, зайца, кубики, а Бруно брал подарки из его ручек и укладывал на пол. Женька счастливо хохотал и все норовил улечься на собачью лежанку, и Бруно даже подвинулся, но тут уж Люба воспротивилась такому сценарию.
– Ты видишь, что собачка больна? Не надоедай ему, Жека, и давай вымоем ручки.
В ванную прошмыгнул Декстер и устроился в лотке.
– Мама, котик будет строить домик в песочке?
– Нет, Жень, котик пописает туда, я уберу, и снова будет чисто. – Люба повертела в руках небольшой совочек с отверстиями. – Скоро доктор придет лечить собачку, и ты ему не мешай, пожалуйста.
– Лечить собачку?
– Конечно. – Люба намылила крохотные ручки сына. – А мы с тобой сейчас выпьем киселя и порисуем.
– Порисуем!
Женька соглашался на любое занятие. Его деятельная натура требовала разнообразия, и Люба старалась занять сына самыми разными вещами: они учили стихи, рисовали, ходили гулять, читали книжки, лепили из пластилина и вообще были большими друзьями. Но сегодня у Женьки день чудес, и Люба понимает, как сын себя ощущает.
Но пора пить кисель, ничего не поделаешь.
Зазвонил телефон, и Люба бросилась за трубкой с Женькой наперевес. Оставлять сына одного в ванной было чревато.
– Люба, это Леонид. Если я сейчас забегу, нормально?
– Да, конечно. – Она усадила Женьку на диван и с удивлением обнаружила, что на подоконнике сидит Декстер. – Буду ждать.
Женька тоже увидел кота, и его восторгу не было границ.
– Жень, если ты будешь так скакать, вы с ним никогда не подружитесь – он тебя просто боится. Не шуми и не хватай его, а веди себя тихо, тогда он скорее привыкнет.
Женька завороженно смотрит на кота, и понятно, что его первейшее желание – сграбастать Декстера в объятия и тискать, пока смерть не разлучит их. И хотя Люба понимает, что задушенный насмерть кот – не лучшая идея, нельзя позволять Женьке так поступать с животным, которое и так уже натерпелось свыше всяческих пределов, но у нее при виде рыжей мордочки с оранжевыми глазами возникает аналогичное желание.
Схватить и тискать, тискать… но нельзя.
В дверь позвонили, и Люба взяла Женьку на руки. Оставлять его наедине с беззащитным котом она не хочет.
«Сейчас» Леонид понимал буквально.
– О, так вы в полном составе решили меня встретить. – Леонид ухмыльнулся и достал из кармана игрушечного зайчонка. – А я тут шел к вам, а в парке встретил зайчика, он и говорит: ты идешь к мальчику Жене? Я говорю – конечно. А зайчик дал мне вот этого ушастого и говорит: ну, так это ему гостинец, я хочу, чтоб один из моих зайчат жил у него.