– И всем было плевать на то, что там такой ужас происходит?
– Ну, когда я учился в школе – да, всем было плевать. Учителя так – булькали изредка, ну и детская комната милиции изображала деятельность, но правда в том, что управы на таких маргиналов тогда не было. Это потом уже соцслужбы принялись изымать из этой семейки детвору – рожали там все хором: и мать, и подросшие дочки. Даже одна из внучек оказалась беременной в одиннадцать, вот с нее-то и начались неприятности Клемпачей с государством, но ни меня, ни Милки тогда уже не было в городе.
– Но у Милы, по-моему, сейчас какая-то другая фамилия? Я квитанции заметила на столе… Соколова?
– Сокол – осталась от недолгого, но плодотворного брака.
– Это как?
– Она поступила учиться в здешний институт, на факультет радиоэлектроники или что-то такое, обслуживавший когда-то завод «Гамма» – он выпускал разные электронные штуки. В девяностых его распилили, корпуса продали, но институтик остался, специальность тоже никто не отменял, потому что преподавателей некуда было девать, вот Милка и выучилась там – бесплатно. Она, как оказалось, собрала перед отъездом все справки – ну, что из многодетной семьи, малоимущая. Годы хождений с мамашкой по кабинетам не прошли даром: она четко знала, что может выбить, и даже обзавелась рекомендациями. Ей дали направление на учебу, а горисполком все годы оплачивал ее проживание в общаге и трехразовое питание в институтской столовке. Она три года прожила в общаге, а потом в этом же институте подцепила Витю Сокола – парнишку с ДЦП. Я его знал и раньше, он встречался с девчонкой из нашего меда, в одном блоке со мной жила. Он приходил к ней, но потом у них что-то не заладилось, и он ходить перестал, но в городе я его встречал иной раз, мы здоровались, бывало, и поговорим о том о сем как знакомые. А потом он пропал – общие приятели сказали, что женился, но я понятия не имел, на ком, а видишь, как мир тесен. Витя ходил, прихрамывая очень заметно, и вообще был болезненный, но зато умный, юморной и компанейский чувак, очень интеллигентный. А лицо у него было… такое, как на картинах, где ангелов рисуют. Девки млели, несмотря на его хромоту. Жил он с мамой вот в этой квартире и Милку туда же забрал из общаги. Свекровь вроде бы очень была рада – и вот жить бы им, поживать, но, как на грех, через полгода после бракосочетания Витя Сокол с матерью ехали от тетки, материной сестры, которая живет в Привольном, и в рейсовый автобус, на который они, как потом выяснилось, едва успели, врезался грузовик. Причем водитель был не виноват – он просто умер за рулем, такое иной раз случается, и неуправляемый многотонный грузовик протаранил рейсовый автобус. Милкин муж и свекровь сидели сразу за водителем, на местах для инвалидов, и как раз туда пришелся основной удар. Они погибли мгновенно, хотя справедливости ради надо сказать, что там вообще была кровавая каша, из всего автобуса выжили четверо, и те не рады. Милка в том автобусе не оказалась по чистой случайности: она подхватила какой-то вирус, слегла с температурой, так что в гости, понятное дело, не поехала. А после похорон она оказалась хозяйкой вот этой квартиры, ну и мужнину фамилию оставила, конечно. Сокол – это тебе не Клемпач.
– Ужасно.
– Милка – стойкий оловянный солдатик, потому я уверен, что она будет в порядке. Мы ведь после школы связь потеряли, хотя и корешились, она меня не раз по химии подтягивала, ну и мамка моя ее любила и жалела, я уже говорил. А потом Милка уехала, никому ни слова не сказав, как в воду канула, и я, бывало, вспоминал старую боевую подругу, но узнать о ней было не у кого. Уж Клемпачи о ней точно ничего не знали, и хорошо. А пару лет назад иду я по набережной, навстречу пес вот этот вышагивает, и Милка за ним на поводке семенит. Ну, я очень рад был ее видеть, и с тех пор мы снова общаемся. Матери-то я сказал, но она никому ни звука, сама понимает: если прознает семейка, где блудная дочь обретается да какие хоромы имеет, то как пить дать примется «в гости» шляться, а Милке незачем это. Когда с собакой беда стряслась, Милка сразу ко мне приехала. Она боец – выкарабкается. Тут главное, чтоб полиция нашла того сукина сына, который все это с ней сотворил.
– А к ней можно зайти проведать?
– Вообще-то там охрана стоит, но я могу провести. Только смысла нет, она неконтактна.
– Я слыхала, что больные в коме все слышат. – Люба наблюдает, как Женька подбирается к конфетнице. – Я просто скажу ей, что звери у меня и я их не брошу, пока она не выздоровеет.
– Ну, тоже дело. Можно завтра утром, я сменяюсь с суток, в десять уже буду свободен, ты к этому времени приходи, и я проведу тебя к ней.
– Отлично. А собака…
– Бруно в порядке. Он молодой, сильный, его быстро привезли и хорошо прооперировали – все заживет, будет как новый, тут беспокоиться не стоит. Послеоперационное сечение абсолютно чистое, – говорят же, «заживет, как на собаке», ну так на этой собаке все заживает даже скорее.
Леонид ушел, обменявшись с Женькой крепким рукопожатием, от чего тот пришел в восторг, и Люба впервые подумала о том, что мальчику нужен отец. До этого вопрос с отцом не вставал, Женьке вполне хватало мамы и их небольшого домашнего мирка. Но Люба понимает: сын растет, и ему нужен отец.
Вот только ей не нужен муж, совершенно.
Зазвонил телефон, и Люба напряглась – звонит дядя Андрей. Снова будет задавать вопросы, на которые у нее нет ответов.
– Люба, тут такое дело… – Она слышит тревогу в голосе дяди. – С похоронами Надежды придется повременить.
– Почему?
– Понимаешь, детка… в ее организме обнаружено некое вещество, довольно редкое, которое… в общем, нужны еще экспертизы, так что дату похорон перенесем. Я скажу, когда можно будет ее забрать.
– Что происходит?
– Любочка, просто пойми: Надя не сама умерла. – Бережной явно расстроен разговором. – Она была убита.
Люба ошалело смотрит на телефон, словно это аппарат виноват в плохих новостях.
– Убита? – Она обнаружила, что Женька устроился на коврике рядом с псом, включил на планшете мультики, и пес, похоже, вполне доволен данным положением дел – они вместе заинтересованно пялятся в экран. – Кому могло понадобиться убивать ее, да еще при помощи какого-то вещества?
– Люба, я свяжусь с тобой позже, сейчас у меня совещание. – Бережной спешит закончить разговор. – Просто имей в виду, что все не так просто, и в ту квартиру пока не ходи, мы ее опечатали. Ты ничего оттуда не забирала?
– Нет.
Люба вспомнила картину, которая так и осталась лежать в багажнике, и решила, что это не имеет значения.
– Ладно. Все, Любочка, держись. Не хочешь в гости приехать? Будем очень рады вас видеть.
– Пока никак, у меня собака тут…
– Да, я помню. Ну, ладно, что-нибудь придумаем.
Люба смотрит, как Женька обнимает пса, и думает о том, что убийца Нади и тот, кто попытался убить Милу, – один и тот же человек, и единственные настоящие свидетели – собака и кот.
Но убийца вполне может счесть, что и они с Георгием опасны.
7
– Вещество, которое использовал убийца Надежды Рудницкой, – то же, что найдено в крови Миланы Сокол. – Реутов полистал страницы отчета. – Расчет был на то, что токсикологию, кроме стандартных маркеров, делать никто не станет – и не стали бы, если бы Люба не рассказала о нападении на Милану.
– Думаю, чувак очень удивился, когда понял, что жертва выжила после нападения. – Виктор открыл холодильник в поисках пива. – Иди сюда, моя сиротка. Одна осталась, тебе тут страшно и холодно.
Он достал последнюю банку пива и огляделся в поисках кружки.
– Дэн?
– Я пас, пей сам. – Реутов не был фанатом пива, и приятель это знал, но банка последняя, и предложить половину было в правилах Виктора. – Кто я такой, чтобы становиться между вами.
– Да, эта крошка – последняя, надо послать кого-то за пивом.
– Ну, так стажера пошли, у Семенова их там десяток сидит, словари лопатят, бедолаги.
Они засмеялись. Капитан Семенов славился на все управление своей страстью к грамматике и безжалостно гонял стажеров, пишущих отчеты с кучей разнообразных ошибок. Семенов язвительно и очень смешно разносил своих безграмотных рабов, насмехался над их формулировками и требовал переделать, при этом пользоваться компьютерами и текстовым редактором запрещал. Стажерам выдавался набор школьных учебников и словари, и они, проклиная свое беззаботное детство, проведенное за игрой в доту и контрстрайк, вручную составляли отчеты, удивляясь многочисленным грамматическим открытиям, которые дарили им словари.
Польза, конечно, была – это признавали все. В отделе постепенно исчезли объявления типа «Кто нашол ножек с перломутровойручькойпрозьба вернуть в кабинет 206». Семенов был весьма острым на язык и, обнаружив подобное объявление на доске внутренних объявлений, мог разыграть целое представление в лицах, повествующее о времяпрепровождении несчастного бывшего двоечника в средней школе. Остальные ржали, про себя осознавая, что не стали объектом подобного разбора лишь по причине меньшей рассеянности.
И кое-кто из сотрудников, правильно оценивая свои возможности, втихаря завел себе на полке словарь.
Начальство посчитало, что у Семенова явный педагогический талант, поэтому работу со стажерами поручили ему. Миновать капитана при распределении стажеров по отделам стало невозможно, и это добавило головной боли начальникам отделов, потому что все характеристики, которые они составляли после прохождения стажерами практики, тоже шли через неугомонного капитана. И тут уж никакие «перломутровыеручьки» не катили, поскольку Семенов считал, что полиция должна вызывать уважение у граждан, а не гомерический хохот пользователей соцсетей при выкладывании очередного безграмотного шедевра в виде протокола, и под общие стенания остальных сотрудников продолжал упорствовать в своей ереси.
Конечно, если бы не Бережной, капитана давно бы сместили – далеко не всем нравилось, как он лютует по поводу грамматики, – но генерал тоже считал, что полиция должна вызыва