– Но даже секс… – закусываю губу и с тревогой оборачиваюсь к входной двери.
– Что? – Тильда в любопытстве подается вперед, я же медлю с ответом. Я не из тех, кто готов выплескивать интимные подробности, даже в разговоре с подругой. Хотя после той злополучной эротической фотосессии скрытничать с Тильдой смысла нет.
– Понимаешь… – начинаю я почти шепотом. – Даже в пылу страсти Дэн казался мне другим. Он был другим. В то время я думала: здорово, я разожгла в нем пламя. Но что, если все это было не для меня? – содрогаюсь я. – Что, если он думал о ней? А я была лишь тенью, не ярче его воспоминаний…
– Уверена, он хотел только тебя…
– Я умоляла его удивить меня, – беспокойно перебиваю я Тильду. – Еще бы не удивиться, когда узнаешь, что твой муж может гулять на стороне…
– Хватит! – отрезает Тильда и берет меня за руку. – Сильви, ты принимаешь все близко к сердцу, это раз. Два, ты не знаешь всей правды. Дэн всего лишь пару раз гуглил свою бывшую. Если хочешь знать мое мнение, через месяц он ее забудет. И больше никогда не упомянет.
– Ты и вправду так думаешь?
– Более чем уверена. Как ее зовут? – будто бы небрежно спросила Тильда.
– Мэри.
– Ну вот и все, – демонстративно закатывает глаза Тильда. – Дэн никогда не именит тебе с особой по имени Мэри.
Мои губы сами расплываются в улыбке. Хорошо иметь такую подругу, как Тильда. Она всегда может развеселить меня, что бы ни случилось.
– А в остальном как у вас? – спрашивает она.
– Ну, знаешь, так и сяк, – пожимаю плечами я. Что-то в выражении ее лица само, словно клещами, вытаскивает из меня: – Ты слышала, как я кричала на него сегодня утром?
– И глухой бы услышал, – быстро бросает Тильда и плотно сжимает губы, видимо, чтобы не улыбнуться или не засмеяться.
Ну здорово. Теперь мы с Дэном персонажи нашей собственной уличной мыльной оперы. Смотрите, слушайте и наслаждайтесь, соседушки.
– Все будет хорошо. – Тильда мягко треплет меня по руке. Пообещай мне только одно: больше никакой игры «Удиви меня». Больше никаких сюрпризов.
Она не добавляет «я же тебе говорила», но невысказанная фраза висит над нами в воздухе. Впрочем, Тильда меня и так убедила.
– Не волнуйся, – искренне отвечаю я, – я покончила с сюрпризами. На веки вечные.
Я еще никогда не встречала Эсми лично, но почему-то ожидала увидеть низенькую тощую девицу в элегантном пиджаке и на каблуках. Но она оказалась совсем не такой; в вестибюле Нью-Лондон-Хоспитал меня ждала полная светловолосая девушка в довольно нелепом наряде: детской юбочке с милым принтом из овечек и в шлепанцах на резиновой подошве. У нее круглое личико, обладатели коих всегда кажутся веселыми и беззаботными, и только глубокие морщины на лбу выдают их заботы и треволнения.
– Я думаю, что у меня все готово, – уже в пятый раз она отчитывается передо мной (а мы еще даже не успели пройти через вестибюль). – В комнате отдыха есть чай, вода, закуски… – Она загибает пальцы. – Печенье, круассаны… Да, и газировка, конечно.
Закусываю губу, чтобы не рассмеяться. У нас всего-то небольшое мероприятие на час-полтора, а не экспедиция на Северный полюс.
– Это так предусмотрительно с твоей стороны, – вежливо откликаюсь я.
– Ваш муж уже едет? – взволнованно таращит на меня глаза. – У нас для него зарезервировано парковочное место.
– Спасибо. Да, он уже в пути. Привезет наших девочек и своих родителей.
Родители Дэна вдруг решили, что тоже хотят приехать на это мероприятие, три дня назад. Дэн как-то вскользь упомянул о церемонии открытия своей матери по телефону, она же обиделась и спросила, почему их с Невиллом даже не пригласили? Они что, не часть семьи? Дэну что, даже в голову не пришло, что они тоже бы хотели отдать дань памяти и уважения моему отцу? (Что странно, ибо не помню, чтобы они оба ладили с папой, когда он был жив.) Дэн аж опешил, я слышала, как он бормотал в трубку: «Все не так, мам… Это не вечеринка… Я просто не подумал, что вы захотите приехать сюда из Лестера… Конечно, вы можете приехать. Мы с Сильви будем только рады!»
Родители Дэна люди… как бы это сказать, сложные. Непредсказуемые. Хотя, как оказалось, моя мать тоже может быть непредсказуемой. Полагаю, наши девочки так же воспринимают нас с Дэном. Во всех родителях есть что-то необъяснимое, загадочное, недоступное взору ребенка. Все люди загадочны и непредсказуемы. Иногда я удивляюсь, как человечеству удалось столького достичь, сделать вместе, когда все мы готовы растерзать друг друга из-за маленьких обид и недоразумений.
Я так занята своими мыслями, что не слышу, как Эсми что-то обеспокоенно кудахчет:
– Я провожу вас в комнату отдыха, там вы сможете отрепетировать речь и проверить звук, – на ходу говорит она. – Там есть зеркало, если захотите нанести макияж или причесаться… не то, чтобы вам было это нужно, – добавляет она, разглядывая мою прическу. – У вас потрясающие волосы!
Должна признать, прическа и вправду выглядит потрясающе. Я ушла с работы пораньше, чтобы уложить их крупными золотыми локонами, как любил папа.
– Спасибо, – улыбаюсь я в ответ.
– Должно быть, нужны часы и часы, чтобы вымыть и расчесать их, – говорит она (я так и знала, что при этом она сочувствующе вздохнет).
– Ох, все не так страшно, – отвечаю я, мысленно предсказывая ее следующий вопрос: «Сколько лет вы растили такую красоту?»
– Сколько лет вы растили такую красоту? – выдает она, когда мы заворачиваем за угол. (Бинго!)
– У меня всегда были длинные волосы. Как у Рапунцель! – быстро прибавляю я, предвосхищая замечания о Рапунцель и Златовласке (всегда одно из двух). – Шинейд Брук уже приехала?
– Еще нет, но у нее довольно плотное расписание. Она милая, – добавляет Эсми. – Очень милая. Так много делает для нашей больницы. Вы знаете, у нас ведь лечились трое ее детей. Она для всех здесь как своя.
– Она чудесно выглядит на экране, – вежливо поддерживаю беседу я.
– Ох, в жизни она еще красивее, – поспешно, даже слишком поспешно и с широчайшей улыбкой на лице добавляет Эсми, так что я задаюсь вопросом: действительно ли Шинейд Брук та еще сучка в реальной жизни. – Так, кажется, я все тщательно спланировала… – Эсми ведет меня по длинному больничному коридору. На стенах висят яркие рисунки детей, пахнет антисептиком, но даже это не может скрыть тошнотворного больничного запаха. – Итак, вот и комната отдыха… – Эсми хмурится и открывает передо мной дверь с табличкой «Посетители». – Можете оставить свои вещи здесь.
На самом деле у меня и вещей-то никаких нет. Но чтобы Эсми почувствовала, что все идет по ее плану, я снимаю пиджак и вешаю его на спинку стула. Так и вижу по ее лицу, что она мысленно ставит галочку в воображаемом списке напротив графы «оставить вещи в комнате отдыха», и лицо ее разглаживается. Бедняжка Эсми. Я сама занималась организацией мероприятий. Я знаю, что это такое.
– Отлично! – кивает она и вновь тащит меня куда-то по коридору. – Сюда, пожалуйста… вот мы и на месте! – Мы останавливаемся в круговом коридорчике с видом на новые двойные двери. Рядом стоит небольшая кафедра с микрофоном, а над дверьми растянулся огромный баннер «Кабинет имени Маркуса Лоу» (шрифт Helvetica, синие буквы, как и во всех больницах). Смотрю на это, и к горлу подступает ком.
Я думала, что полностью готова к сегодняшнему дню. Думала, что надела мысленные доспехи самообладания. Но, боже мой, я была не готова даже к тому, что увижу имя моего отца, сияющее ярко-синим на больничном плакате.
– Ваш отец заслужил это, – вежливо замечает Эсми, я же просто киваю. Не могу говорить.
Я обещала себе, что не заплачу, ни за что не заплачу. Но как можно не плакать, когда твой отец собирал огромные суммы, чтобы спасти чьи-то жизни, но погиб сам? Резкий антисептический больничный запах повсюду напоминает мне о той последней, страшной ночи, через три дня после аварии, когда я поняла, что слово «необратимо» и вправду означает нечто необратимое.
Нет. Я не могу думать об этом. Не сейчас.
– Милая, ты ведь не собираешься произносить речь в кофте без рукавов? – слышу я мамин голос, и комок в горле постепенно рассасывается. Мама, как всегда, оказывается в нужном месте в нужное время.
Она шагает по коридору к нам в компании мужчины в костюме и с прилизанными волосами. Я его знаю, это Седрик, и он отвечает за сбор средств для Нью-Лондон-Хоспитал. Он, по-видимому, начальник Эсми. И он же, по-видимому, несколько раз пытался пригласить мою маму выпить с ним кофе.
– Нет, нет, – немного обиженно отзываюсь я. – Я просто сняла пиджак на пару минут.
А если бы и пошла произносить речь в кофте без рукавов, что с того? Так и подмывает добавить: «Ты так и будешь попрекать меня моей фигурой? Хочешь, чтобы девочки услышали тебя и приобрели кучу комплексов?» (Время и место, ага.)
– Твои волосы хорошо выглядят, – одобрительно кивает мама, и я невольно накручиваю на палец одну прядку.
– Спасибо. Ты тоже прекрасно выглядишь, – говорю я в ответ и не вру. Мама сегодня в лиловых туфлях, которые так нравились папе. Сама я в бледно-голубом костюме (папин любимый цвет!). – У тебя все хорошо? – вполголоса добавляю я, наклонившись к ней. Сегодня такой важный день, а я чувствую, будто готова развалиться по кусочкам, не соберешь. Как мама справляется с этим?
Она кивает и лучезарно улыбается:
– Все отлично, милая. Я в порядке. В абсолютном порядке. Хотя с нетерпением жду, кода подадут шампанское.
– Кафедра подходит? – Эсми бросает на меня обеспокоенный взгляд.
– Идеальная кафедра, – широко улыбаюсь я, чтобы хоть как-то подбодрить ее. – Все просто чудесно.
Поднимаюсь на кафедру, включаю микрофон и произношу: «Раз. Раз-два. Проверка»; мой голос отдается в колонках.
– Прекрасно. – Эсми сверяется со списком в руках. – Вы произнесете свою речь, затем Шинейд выйдет вперед и откроет мемориальную доску. – Она указывает на пару маленьких красных бархатных штор, расположенных на стене сбоку от двойных дверей. Вниз свисают две тяжелые кисти на витых шнурах, к одной из них привязана еле заметная розовая ленточка.