– А для чего ленточка? – в порыве любопытства (или это все от волнения?) спрашиваю я.
– Чтобы Шинейд знала, за какую кисточку тянуть, – объясняет Эсми. – Здесь довольно запутанная система. Раз Шинейд еще не приехала, почему бы вам не потянуть и не проверить, что все работает так, как нужно? На всякий случай.
– Конечно, – приближаюсь к шторам и оглядываюсь на Седрика, чтобы убедиться, что он слушает, и слушает внимательно. – Но сначала я хочу поблагодарить тебя, Эсми. За то, что организовала это мероприятие. За то, что обращала внимание на каждую мелочь. Я понимаю, как это порой бывает сложно.
– Что вы, – залилась краской Эсми. – Мне кажется, что я все тщательно спланировала. Может, еще раз пробежимся по списку и…
– Не волнуйся. У тебя все готово. Так, ладно, притворимся, что я Шинейд. – Тяну за кисточку. – На этом объявляю рентген-кабинет имени Маркуса Лоу в Нью-Лондон-Хоспитал официально открытым!
Тяну за кисточку с ленточкой, бархатные шторы плавно расступаются, открывая нашим взорам… ничего. Голую стену. Что?! Как такое может быть?!
Смотрю на Эсми, та словно примерзла к месту, ее вытаращенные глаза размером с мячики для пинг-понга. Двигаю шторки в сторону, на случай если мемориальная табличка где-то скрывается. Но там ничего.
– Милая, знаешь ли, Шинейд Брук будет весьма непросто «сорвать ткань» с несуществующей мемориальной доски, – пропевает мама тонюсеньким слащавым голоском, не лишенным язвительности. (Не дай вам бог когда-нибудь его услышать!)
– Эсми! – взрывается Седрик. – Где мемориальная доска?
– Я не знаю, – испуганно шепчет Эсми, все еще глазея на голую стену, будто это мираж. – Она должна была быть там… Команда рабочих должна была установить ее. – Лихорадочно принимается тыкать пальцем в экран телефона: – Трев? Это Эсми. Алло? Ты меня слышишь? Трев, где мемориальная доска? Ну, табличка! Для нового рентген-кабинета. Она должна была быть здесь еще с утра. Сегодня же церемония открытия. – Ее голос сорвался до визга. – Да! Да, конечно, ты об этом знал! – Она слушает чье-то бормотание в трубке и постепенно успокаивается, затем выключает телефон и поворачивается к нам. – Они ищут доску.
– Что значит «ищут доску»?! – кричит, нет, почти лает Седрик. – Во сколько начинается церемония?
– Через двадцать минут, – сглатывает Эсми. – Ее лицо аж позеленело, а на лбу выступили бисеринки холодного пота. Мне ее даже немного жаль. Но с другой стороны, алло? Неужели никто не удосужился проверить, на месте ли табличка?
– А что, если они ее не найдут? – орет Седрик. – Эсми, – дергает за кисточку, – она – не девчонка из подворотни, а Шинейд Брук. Шинейд Брук! Ты понимаешь это или нет?!
– Эм… да… но мы могли бы… – Эсми от страха начала заикаться. – Может, мы можем чем-нибудь ее заменить? Временно.
– Временно? – Седрик нависает над Эсми подобно огромной пасти бульдозера. – Чем, интересно? Маркером на картонке написать?!
– Сильви! – слышу я голос Дэна. Оборачиваюсь, он шагает к нам, с ним рядом Тесса, Анна и его родители. Я обнимаю его маму с папой, клюю их в морщинистые щеки, обмениваясь восторженно-дежурными фразами вроде: «Как же мы долго не виделись! Прекрасно выглядите!» Мать Дэна, судя по всему, специально для этого случая сходила в парикмахерскую – ее каштановые волосы заботливо уложены, блестят здоровьем и красотой. Между тем отец Дэна окидывает помещение тем оценивающим взглядом, который только может быть у бухгалтера на пенсии. Внимательно осматривает баннер с папиным именем, кафедру, бархатные шторы, а затем переводит взгляд на рассерженного Седрика и съежившуюся Эсми.
– Что-то случилось? – кряхтит он наконец.
– Ничего страшного, небольшие задержки, – говорю я. – Давайте не будем им мешать. – Пока провожаю всех в комнату отдыха, вспоминаю, что Невилл и Сью женаты тридцать восемь лет. Хотя Дэн и говорил, что «его родители – не слишком удачный пример», они все равно прошли через опасный перевал, перепутье, когда весь брак мог провалиться в тартарары. Они выдержали. Они вместе. Должно быть, они делают что-то правильно. И мы с Дэном можем научиться у них.
Черта с два. Я забыла. Я всегда забываю. Родители Дэна. Напряжение между ними. Кажется, будто над ними невидимым грузом висит огромная наковальня на тоненькой веревочке. И если кто-то из них скажет или сделает что-то не так, эта ниточка оборвется и наковальня рухнет вниз, проломив и без того гнилые доски их брака. Нет, конечно, они улыбаются друг другу, шутят и смеются. Но все так натянуто, неестественно. Скалят зубы всем, а сами бросают друг на друга злобные, колючие взгляды. Кошмар, невозможно находиться рядом с ними. Они рассказывают о своей недавней поездке в Швейцарию. Вроде бы безобидная, безопасная тема, но не тут-то было.
– Мы уже добрались до Лозанны, – сообщает Невилл Тессе таким тоном, будто она первая заговорила про Лозанну (не уверена, что она в курсе, где это и что это), – и начали подниматься в гору. Но тут бабушка Сью внезапно передумала. Досадно, не правда ли? Дедуле пришлось взбираться на гору одному.
– Бабушка Сью вовсе не «внезапно передумала», – отрезает Сью. – Дедушка, как всегда, все плохо помнит. Бабушка Сью вообще не должна была подниматься в гору. У бабушки Сью больная нога, о которой дедушка Невилл как будто забыл, – объясняет она Анне и выдавливает вымученную улыбку. – Бедная бабуля!
Девочки молчат, явно обескураженные «двойной игрой» бабули и дедули. Наши девочки прекрасно различают враждебные нотки в голосе, даже если и не знают, что такое Лозанна. Да и Дэн уже выглядит подавленным, хотя можно подумать, что он должен был привыкнуть к такому. Но он весь сгорбился и смотрит на меня с затравленным выражением лица, будто я могу его спасти.
И я спасу.
– Что ж, – громко вставляю я. – Думаю, нам уже пора вернуться к остальным. Церемония вот-вот должна начаться. Девочки, доедайте свои печенья.
Мама уже покинула нас: съела пару виноградинок и сказала, что ей нужно в дамскую комнату. А правда в том, что она не хочет общаться с Невиллом и Сью. Она не понимает их проблем, они не понимают ее. Один раз, когда Сью приехала из самого Лестера на одну из маминых ювелирных вечеринок, они едва не разругались из-за цен на колье.
К сожалению, это была та самая вечеринка, на которую я не смогла приехать. Меня не было там, чтобы все уладить. Но уверена, что во всем виновата мама. Сью замужем за бухгалтером, ее не проведешь в том, что касается цен. А мама просто подумала: «Двадцать фунтов за штуку, ну и что?» Или вообще не смотрела на цены. Она была не в том состоянии: сколько бы она себе ни врала, тогда она еще была поглощена скорбью.
– Чудесный наряд, Сильви, – говорит Сью, когда я надеваю свой бледно-голубой пиджак. И твои волосы… – Она восхищенно качает головой. – Твой отец бы тобой гордился. Я знаю, как ему нравились твои волосы. «Твоя красота», повторял он.
Дело в том, что Сью довольно приятная и милая собеседница, когда не разговаривает со своим супругом. Невилл тоже отдельно от нее очень мил.
– Спасибо, Сью, – благодарно отвечаю я. – Ты тоже выглядишь великолепно, – поглаживаю ее кремовую шелковую рубашку. – Очень красивая рубашка.
– Ты хорошо выглядишь, мам, – присоединяется Дэн, и лицо Сью розовеет от удовольствия.
– Да, хорошо выглядишь, – эхом вторит Невилл, даже не глядя на Сью. – Ну что, пора в бой. – Он встает со своего стула.
Он никогда не смотрит на нее, вдруг понимаю я. Невилл никогда не смотрит Сью в глаза, всегда сквозь нее, будто ее и вовсе нет. Эта мысль или теория, может, гипотеза ударяет как обухом по голове. Я никогда не видела, чтобы они смотрели друг на друга глаза в глаза. Не думаю, что когда-нибудь увижу. Разве не странно, что Невилл, человек, который привык пристально все изучать, который может даже на солнце пятна заметить, избегает смотреть на собственную жену. Странно? Или печально?
И тут меня поражает иная мысль: что, если однажды мы с Дэном станем такими? Будем молча полыхать гневом, когда вдруг потащимся в горную Швейцарию?
Нет. Ни за что. Я не позволю этому случиться.
Но разве не так думает каждая молодая пара? А потом – бабах! – они старые, сморщенные, озлобленные и не смотрят друг на друга! По словам Дэна, у Невилла и Сью были прекрасные отношения. Они шутили, вместе занимались бальными танцами и все такое.
Боже, как же нам предотвратить это? Что нам делать? Очевидно, «удивлять друг друга» – самое глупое, что я могла придумать. Это не ответ. Но в чем же тогда ответ?
Когда все спускаемся вниз к регистратуре, почти весь персонал больницы уже собрался, официанты раздают напитки. Мама разговаривает с дамой в темно-фиолетовом пиджаке и с тяжелой золотой цепью с гербом, что покоится на плечах. Должно быть, это супруга лорд-мэра. Над головами гостей раздается отвратительный звук, ибо парень в рабочем комбинезоне на стремянке беззастенчиво сверлит стену. Мемориальная доска прислонена к стене у его ног, но все вежливо игнорируют это и пытаются разговаривать сквозь шум. Эсми стоит у подножия лестницы и шипит (наверняка она громко кричит, но из-за шума кажется, что она едва говорит):
– Быстрее! Быстрее!
Я одариваю ее сочувствующей улыбкой. Беру со столика стакан воды, делаю глоток и разворачиваю речь. Я должна сосредоточиться. Сегодня день, когда я должна отдать дань памяти моему замечательному папочке, а не трястись как наседка над своим браком. Парень наконец кончил прикручивать табличку к стене, и, судя по возбужденным голосам в коридоре, прибыла Шинейд Брук. А значит, скоро мой выход.
Еще раз проглядываю свои слова, чтобы убедиться, что все хорошо (хотя понимаю, что речь не очень). В любом случае я бы никогда не смогла рассказать о том, каким был папочка, в шестиминутной речи. Так что там все довольно условно, полтора альбомных разворота. Лишь крошечная щелочка в двери, что открывает вам путь в жизнь выдающегося человека.
Должна ли я рассказать про его детство? Или упомянуть ту историю с лошадьми?