ние себя в зеркале: любой крошечный прыщик, малейшее покраснение превращалось в катастрофу. Если стоящий за прилавком продавец выглядел слишком бледным или, не дай бог, кашлял, покупатели могли линчевать несчастного. Врачей, медсестер и больницы осаждали сотни, тысячи перепуганных пациентов, умолявших осмотреть их. Люди только что не дрались за право пройти первыми, сулили деньги, предлагали драгоценности, кричали, плакали, оскорбляли и угрожали.
Алжир покаянный ринулся в церкви, граждане молились – Исповедую Богу Всемогущему, взывали к милосердию Всевышнего – Поэтому прошу блаженную Марию всегда Деву, били себя в грудь – Моя вина, моя вина, моя величайшая вина – и клялись, клялись, клялись. Прощение, разрешение и отпущение наших грехов да подаст нам всемогущий и милосердный Господь.
Во всем Алжире не осталось ни одной свечи на продажу, а кропильницы стояли пустыми, без воды.
Сержан и врачи института включились в смертельную гонку, пытаясь сделать вакцину на базе вытяжки из лимфатических узлов первых двух жертв. Бацилла легко окрашивалась анилином, потом ее высевали на агар-агар и получали целую колонию белых прозрачных микроорганизмов. Бульонная культура, разогретая на водяной бане до 28 °C, позволила через неделю получить слабую вакцину, ее ввели мышам, и через неделю они все еще были живы.
Сержан собрал медицинский персонал, предоставил каждому право отказаться, сказал, что верит в успех, но стопроцентной гарантии безопасности дать не может.
Никто не струсил, все прошли вакцинацию.
Между тем было зафиксировано двадцать новых случаев. Первыми заболели отец мальчика, двое портовых рабочих и трое докеров. На их телах имелись крошечные, размером с булавочную головку, припухлости, окруженные розовой ареолой. Во взятых пробах обнаружилось присутствие бациллы чумы.
Сомнений быть не могло – всех инфицировали крысиные блохи.
После короткого инкубационного периода температура резко повышалась, начинались жестокие мигрени, мышечные боли, упадок сил, тошнота и рвота, после чего бацилла поражала лимфатические узлы. Бубонная чума была наименее опасной из всех видов. В половине случаев после введения античумной сыворотки бубон нагнаивался, вскрывался, и начинался долгий и мучительный процесс выздоровления. Спасения не было только от сепсиса. Если болезнь перекидывалась на легкие, человек превращался в ходячий чумной аэрозоль и заражал всех окружающих. От легочной чумы пациенты умирали за три дня.
В начале ноября заразился солдат американской армии. Энди Маклин из Висконсина лежал в изоляторе госпиталя Майо, военные медики приняли решение вводить ему чудо-лекарство – пенициллин G, о котором много говорили с самого начала войны, но in vivo пока не применяли. Все заболевшие умерли через две недели. Наступил период неопределенности и уныния. По совету парижских коллег попробовали применить сульфамиды, еще одно новое лекарство, но на то, чтобы найти нужную дозировку сульфадиазина в сочетании с серотерапией[97], понадобилось много недель.
Американцы были категорически против отлова крыс и предложили свой метод, испытанный на практике в Калифорнии: разбрасывание безобидной приманки, затем поэтапное разбрасывание отравленной приманки с различными ратицидами – барием, мышьяком, белильной известью. Город «окропили» пятипроцентным ДДТ, растворенным в керосине, посыпали десятипроцентным веществом, смешанным с тальком. Вышло красиво, как будто выпал снег.
Алжирский порт никогда еще не был таким чистым.
На попечении врачей оказалось около ста больных. Пришлось наблюдать за членами их семей, коллегами и соседями, специальная команда сжигала белье, одеяла, одежду. Тяжелая работа заняла много месяцев.
Йозеф, как и другие врачи института, работал день и ночь, спал по несколько часов на походной кровати, питался всухомятку чем придется. Он объезжал больницы, тестировал новые препараты, обследовал толпы мнительных горожан, поставил тысячи диагнозов, используя мазок, окрашенный метиленовой синькой. Нужно было подбадривать родственников, уверять, что врачи работают без сна и отдыха, результаты обнадеживающие, но до победы пока далеко.
По указу генерал-губернатора были приняты меры общепрофилактического характера: уничтожили всех кошек и собак, закрыли кинотеатры, театры, отменили концерты, политические и религиозные собрания, спортивные мероприятия и скачки, перестали работать бани, ночные клубы и бордели. Запрет должен был действовать вплоть до нового указа.
Американская военная полиция следила за соблюдением общественного порядка. При виде этих здоровяков с лицами Шери-Биби[98] у людей пропадало желание спорить или качать права. К слову сказать, янки сочли, что у жителей города хорошо развито чувство гражданской ответственности вопреки тому, что о них говорят. Мужчины с потерянным видом бродили по улицам, не зная, куда себя деть, и не решаясь зайти в кафе пропустить стаканчик. Люди ненадолго собирались в группы, обменивались дурными новостями и тут же расходились.
С наступлением вечера улицы пустели, Алжир вымирал.
Выйдя из больницы, Йозеф увидел Мате, тот сидел на скамейке в саду Маренго, читал роман и делал пометки на полях.
– Рад вас видеть, Йозеф, как вы себя чувствуете? – спросил он. – У вас усталый вид. Не угостите сигаретой?
По какой-то непонятной причине розничных торговцев перестали снабжать товарами, так что курево снова можно было достать только на черном рынке.
– Что с нами будет, если станет нечего курить?
– Берите всю пачку, Альбер, я сейчас часто общаюсь с американцами, так что с сигаретами проблем нет.
– Принимаю с удовольствием и благодарностью. Позвольте и мне сделать вам подарок – вот эту книгу. Вы, кажется, знаете английский? Роман прошел незамеченным, но когда-нибудь он станет классикой, уж вы мне поверьте.
Последний раз Мате и Йозеф виделись в сентябре, на генеральной репетиции «Братьев Карамазовых». Режиссеру удалось создать сценическую инсценировку труднейшего текста, и спектакль, длившийся четыре часа, производил ошеломляющее впечатление. Йозеф не мог забыть героев, страдающих от неумения любить, не знающих, что делать со своей свободой, и пытающихся обрести моральную силу, чтобы выжить в мире, превратившемся в ад. Кристина великолепно играла Катерину Ивановну, Нелли была более чем убедительна в роли Грушеньки.
– Я хочу взяться за «Бесов». Как вам эта идея?
После закрытия театров Мате остался без работы, но его это не волновало. «Я пишу, что еще нужно?» Он не уподобился большинству и не стал спрашивать, когда же наконец закончится эпидемия, зато задал множество точных, даже клинически точных вопросов, которых Йозефу никто не задавал. Один из них волновал его особенно сильно:
– Почему эпидемия разразилась именно сейчас?
– Чума – эндемическое заболевание, она появилась в Алжире и других странах Средиземноморского бассейна на заре времен.
– Но что спровоцировало новую вспышку?
Йозеф не знал ответа. Он рассказал Мате о новых методиках лечения, разработанных Берьё и Сержаном, и поинтересовался причинами его интереса к происхождению болезни, но тот уклонился от ответа.
– Скажите, Йозеф, бацилла чумы действительно никуда не девается и может десятилетиями «спать» в мебели, белье, комнатах и погребах?
– Чума вечна. Мы никогда не уничтожим ее полностью и окончательно. Она затаится, замрет, а потом воскреснет и снова начнет убивать. Эта война никогда не закончится.
– Как и зло внутри нас?
Мате пригласил Йозефа поужинать, но в Баб-эль-Уэде не нашлось ни одного открытого ресторана, и они целый час прогуливались рука об руку по приморскому бульвару, курили и не встретили ни одной живой души. Заведение Падовани тоже было закрыто, но они заметили свет, постучали, и хозяин впустил их – как «своих», накормил итальянской ветчиной и омлетом со шкварками.
– Наверное, мы одни сегодня счастливы в нашем прóклятом городе, но не будем этого стыдиться.
Чума отступила, и никто не знал, что стало тому причиной – окончание сухого сезона, драконовские меры по уничтожению грызунов, сжигание отходов, применение ДДТ, гибель сорока больных и их близких или все, вместе взятое. Было зафиксировано девяносто пять случаев заболевания. Кое-кто утверждал, что их было намного больше.
Четверг 23 ноября 1944 года стал ужасным днем, гораздо хуже всех остальных. Даже самый толстокожий человек рано или поздно начинает ощущать чужую боль как свою собственную, и она становится невыносимой. Когда Йозеф шел домой, он мечтал об одном – надолго залечь в горячую ванну и попытаться забыть обо всем, что пришлось увидеть. Он чувствовал, как фатализм отравляет его мозг, и не мог избавиться от мерзкого душного запаха смерти. Он собирался взяться за американский роман «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?»[99], подаренный ему Мате.
– Увидите, вам понравится – и не только потому, что эта книга о танце, она еще и о выживании.
Его мечтам не суждено было сбыться. В двери торчал сложенный листок белой бумаги. Йозеф развернул его и прочел фразу, написанную почерком Кристины: «С Морисом случилось несчастье. Приходи как можно скорее».
«Господи, – содрогнулся Йозеф, – заразился!»
Он кубарем скатился с лестницы и побежал, как не бегал никогда в жизни. На звонок открыла Кристина.
– Где он? – задыхаясь, спросил Йозеф.
– В гостиной.
Заплаканный Морис обмякнув сидел в кресле. Увидев друга, он с трудом поднялся и кинулся в его объятия. Йозеф крепко прижал его к себе.
– Он умер… умер.
– Кто умер, Морис?
– Мой брат, мой младший брат Даниэль.
– Я не знал, что у тебя есть брат, ты никогда о нем не говорил.
– Мы не слишком хорошо ладили, но он был моим братишкой.
Даниэль Делоне, младший брат Мориса, погиб при взятии Страсбурга 2-й танковой дивизией вермахта. Ему исполнился двадцать один год, и он был в ссоре с отцом: они много лет почти не разговаривали из-за политических разногласий. Йозеф спросил, из-за каких именно, но Морис только плечами пожал. Семья Делоне переживала не лучшее время: Элен, любимая сестра Мориса, только что вышла замуж за мерзавца, который в самом начале войны сделал ей ребенка.