– Не понимаю, что со мной.
– Может, не стоило курить?
– Тебе не стыдно, что дала астматику сигарету?
Хелена хотела возмутиться, но по весело блеснувшим глазам Рамона поняла, что он шутит, достала пачку и закурила:
– Будешь? Могу угостить, но не советую. Как ноги?
– Заледенели. Знаешь, ты очень красивая.
– Сколько тебе лет, товарищ?
– Перестань так меня называть… Скоро будет тридцать восемь.
– Ты мог бы быть моим отцом.
– А сколько лет Йозефу?
– Пятьдесят шесть.
– Я мог бы быть его сыном.
– Ты на двадцать лет старше меня.
– Кстати, как я выгляжу?
– Усталым.
Они стояли, выстроившись на верхней ступеньке крыльца, и смотрели на Хелену и Рамона. Она шла чуть впереди, он брел следом. Йозеф спустился им навстречу, Хелена не остановилась, а выбившийся из сил Рамон уронил одеяло на землю и спросил:
– Долго я буду таким доходягой?
Йозеф подобрал одеяло.
– Вы же знаете, главное в любом деле – умение терпеть, – невозмутимо ответил он и помог своему пациенту дойти до двери.
К ним подошли Сурек и телохранитель.
– Было не слишком разумно уйти, не предупредив нас, – по-испански укорил лейтенант Рамона.
– А что, собственно, случилось? Мне запрещены прогулки? Чего вы боитесь? Что меня похитят цэрэушники?
– Прошу, говорите тише, вас могут услышать!
– Да тут на сто километров вокруг нет ни одного американца!
– Ошибаетесь, они умеют оставаться невидимыми.
– Ну что за болван! Вы сами-то верите в то, что говорите? Убирайтесь!
Сурек и охранник мгновенно испарились, и Рамон остался один на один с Йозефом.
– Этот чурбан пуще смерти боится агентов ЦРУ.
– Вы не раз совершали… недружественные акты против Соединенных Штатов, так что любить вас им не за что.
– Вам известно, кто я?
– Рамон Бенитес, уругвайский гражданин… или аргентинский.
– Кто вам рассказал?
– Вы сами себя выдали – только соотечественник может питать такую страсть к Гарделю. Я сопоставил: бывший врач, астматик, все тело в шрамах и рубцах, имеется некоторое сходство со знаменитым партизаном – и сделал выводы.
– Очень вас прошу, ни с кем не делитесь своей догадкой. Думаете, я поправлюсь?
– Обещаю. Если будете благоразумным.
– Будь я благоразумным, не оказался бы здесь.
Я аргентинец, но я забыл Аргентину. Я покинул родину так давно, что, кажется, был тогда другим человеком, да и жизнь была другой. За двенадцать лет я вернулся на родину только раз, всего на несколько часов, и не видел ни членов семьи, ни город, который так люблю. Буэнос-Айрес – олицетворение танго, а я – «плохой» аргентинец. Потому что не умею танцевать. Сегодня рядом со мной мало друзей-аргентинцев – настоящих друзей, братьев, а не просто знакомых. Я часто говорю, что стал иностранцем в собственной стране, оторвался от корней, сознательно отдалился. Считал, что там борьба лишена смысла. Почему я так мало думал о родной земле? Почему отдал ее на откуп реакционерам и военщине? В молодости я мало интересовался политикой и взирал со стороны на демонстрантов и протестующих студентов. Я жил со странным, довлеющим над всеми остальными чувствами убеждением, что Латинская Америка – континент нищеты, угнетения и жертв империализма, там было за что бороться, но я оставил это другим. Их уничтожили легко и просто, потому что мы их бросили. Мы могли бы сделать в Аргентине то же, что удалось совершить на Кубе. Наше следующее сражение произойдет в Аргентине – страна созрела для перемен, у нас все получится.
Йозеф не мог скрыть недовольства, Хелена понимала, что рассердила отца, и тоже злилась. Йозеф взял за правило не давать волю гневу, если ему что-то не нравилось в поведении жены или дочери, и в большинстве случаев не выдавал своих чувств. Гнев испарялся, а с ним и причины изводить себя и ссориться со своими женщинами. Йозеф хотел мира и покоя в семье и старался всячески оберегать ее от мелких каждодневных раздражителей. Он считал, что на свете ничтожно мало вещей, из-за которых стоит портить себе жизнь.
Этим вечером раздражение читалось на его лице, он сидел, поджав губы и положив кулаки на стол, а Тереза всеми силами пыталась предотвратить взрыв – говорила не умолкая, пересказывала свежие сплетни о жизни кооператива: Мирослав застукал Магду в постели с Милошем.
– Средь бела дня, представляете?
Возможно, гроза и прошла бы мимо, не реши Хелена высказаться:
– Да за кого себя принимают эти тупые крестьяне? Неужели до сих пор не поняли, что жены – не коровы и не собаки, которым можно отдавать приказы?
Все миротворческие усилия Терезы пошли прахом. Йозеф побагровел от гнева.
– Довольно! – воскликнул он и шваркнул кулаком по столу, едва не пролив суп. – Предупреждаю, я больше не желаю, слышишь – не желаю! – чтобы ты выходила из дому с господином Бенитесом. Его я на ключ запирать не могу, хочет гулять – на здоровье, но без тебя!
– Я просто пыталась помочь, он выглядел таким потерянным.
– Ты не должна вмешиваться. Пусть его сопровождает Сурек или телохранитель. Сведи общение с ним к минимуму, так будет лучше и для тебя, и для всех нас.
– Ты же сам просил поддержать его! У меня были дела поважнее и поинтересней, уж поверь!
– Ты принимаешь в нем слишком большое участие, это никуда не годится.
– Не разговаривай со мной как с ребенком, Йозеф! Я скоро стану совершеннолетней, так что не командуй.
– Пока мы живем вместе, ты будешь подчиняться моим правилам.
– Могу завтра же уехать в Прагу.
– Я прошу об одном: держись подальше от этого человека.
– Я сама решу, что хорошо, а что плохо, и не указывай, как мне себя вести!
Хелена вскочила и в сердцах швырнула салфетку на пол. Йозеф мгновенно остыл, но она уже распахнула дверь, чтобы уйти. На пороге стоял Рамон.
– Чего вам? – раздраженно спросила она на чешском.
– Говорите по-французски, мадемуазель. Я стучал, никто не ответил. Наверное, не услышали из-за криков. Ничего не случилось?
– Вам что-нибудь нужно?
– Вечера тянутся ужасно долго, мне скучно, поговорить не с кем – по-настоящему поговорить, понимаете?
– Входите, мсье Бенитес, – сказал подошедший Йозеф и доброжелательно улыбнулся.
– Прошу вас, зовите меня по имени.
Рамону не нравилось быть одному, он нуждался в компании (возможно, сыграли роль усталость и вызванный болезнью упадок сил) и объяснил, что очень ценит тепло их семейного очага. «Мне не хватает человеческого общения, возможности говорить обо всем и ни о чем…»
Тереза предложила ему тарелку супа, Рамон отказался – он уже поужинал, – но не устоял перед ароматом густой гороховой похлебки, подобрал с пола салфетку, отдал ее Хелене, и они продолжили ужинать, беседуя о мягкой для этого времени года погоде, таянии снегов и желанном наступлении весны.
– Могу я вас кое о чем попросить, Йозеф?
– Конечно, Рамон.
– Давайте послушаем Гарделя.
– Что вам поставить?
– «В день, когда ты меня полюбишь», если она у вас есть…
Йозеф оценил выбор знатока, нашел пластинку, завел патефон и опустил рычаг.
– Вот увидите, это настоящая поэзия, – пообещал Рамон Хелене.
Йозеф вернулся к столу, и все приготовились слушать. В комнате зазвучал теплый бархатный голос Гарделя. Рамон тихо повторял слова, так что остальные могли читать по его губам:
В день же, когда ты полюбишь меня,
Роза нарядится в лучшие платья!
Праздник любви лучшим цветом своим
Встретит она вместе с нами в объятьях.
Звон колокольный и голос ветров,
Песни фонтанов, глашатаи счастья,
Всем возвестят – ты навеки моя!
– Знаете, Рамон, а ведь Йозеф – великолепный танцор, – сказала Тереза.
– Перестань.
– Прошу вас, порадуйте меня, – попросил Рамон.
Йозеф поправил галстук и протянул Терезе руку.
– Пригласи дочь, она танцует лучше меня.
Он повернулся к Хелене.
– Мы так давно не танцевали вместе, Йозеф…
– Считай это моим извинением, дорогая!
– Пеняй на себя.
Хелена встала, и они медленно закружились в танце. Каждое движение сливалось с музыкой, невозможно было понять, кто ведет, они напоминали принца и принцессу из фильма.
Рамон следил взглядом за чудесной парой, приоткрыв от восхищения рот. Песня закончилась, и танцоры замерли на месте. Рамон зааплодировал:
– Браво, это было потрясающе!
Йозеф поставил другую пластинку.
– Хочешь потанцевать? – спросила Хелена, обращаясь к Рамону.
– Я ужасно неуклюжий, ты меня запрезираешь.
Они закончили ужин под музыку – впервые за все время жизни в санатории.
– Где вы научились так танцевать танго? – спросил Рамон.
– Просто смотрел на других, специально меня никто не учил. Наверное, это природная склонность. Вальс и танго – моя старая страсть, – признался Йозеф.
– В этой стране танго танцует только мой отец, – фыркнула Хелена.
– Научишь меня?
– Я не большой мастер по части танго.
– Наша сегодняшняя прогулка стала для меня лучшим лекарством. Надеюсь, мы сможем это повторить?
– Если отец согласится.
Упрашивать Йозефа Рамону не пришлось – он дал свое благословение, поставив два простых условия: быть благоразумным и надевать шапку и шарф.
– Нужно подыскать ему подходящую обувь, его туфли совсем прохудились, – сказала Хелена.
– Это сущее безобразие! – воскликнул Йозеф. – Вам ни в коем случае нельзя простужаться.
– Какой у тебя размер?
– Сорок первый.
– Как у Людвика, – обрадовалась Тереза, – я дам вам его ботинки.
– Вам обязательно быть на «ты»? – поинтересовался Йозеф, когда Рамон ушел к себе. – Мне это не нравится.
– Не придирайся, ему так проще.
Рамон теперь каждый вечер ужинал с Капланами, предпочитая их общество трапезе в своей монашеской комнате в компании Сурека. Йозеф ставил несколько пластинок Гарделя, и они ели под музыку, но не танцевали. Аппетит у Рамона был хороший, он не стеснялся просить добавки, спрашивал, как называется на чешском каждое блюдо, и запоминал с первого раза – память у него была феноменальная, а вот произношение хромало. Он выучил около сотни слов и складывал из них фразы, чтобы делать комплименты Марте. Акцент Рамона ужасно веселил кухарку, и она с удовольствием его поправляла, а он часто приходил на кухню, где царил ремонтный хаос, и заказывал свои любимые блюда. Очень скоро они с Йозефом перешли на «ты».