– Вот оно как… она думает, я его украл…
– Конечно. Что ж еще ей думать?
– Значит, мать с отцом решили, что их сын подался в бродяги?
– Они очень переживают за тебя. Боятся, не случилось ли чего. А теперь столько времени прошло… думают, тебя и в живых-то нет.
Мальчик попрощался с Май-Гоз и помчался в конюшню. Стойло было небольшое, но очень добротное и чистое. Отец позаботился, чтобы новичку было удобно и приятно. В стойле стоял холеный, очень красивый конь.
– Привет конюшне! – сказал мальчик. – Слышал, здесь где-то больной конь есть, не знаешь где? Неужели это ты? У тебя вид уж никак не больной.
Конь покосился на него блестящим, черным, как слива, глазом:
– А-а-а… блудный сын? Наслышан про тебя, наслышан… Говорят, что вреднее мальчишки и не сыщешь. Но у тебя такой добродушный вид… ни за что бы не сказал, что это ты. Но это ты. Гном, но не гном.
– Знаю, знаю, про меня никто ничего хорошего не скажет… Даже собственная мать подозревает, что я у нее гуся стащил… Неважно все это, долго я не задержусь. Только ты сначала скажи, чего тебе не хватает.
– Жаль, что не задержишься. Мне кажется, мы могли бы подружиться. Чего мне не хватает? Мне всего хватает, только мне воткнулось что-то в копыто. Гвоздь, или лезвие ножа, или не знаю что. Какая-то железяка. Ерунда. Но так глубоко, что ветеринар не нашел, а она колет и колет. Ходить не могу. Если ты скажешь Хольгеру Нильссону, в чем дело, я буду рад служить ему верой и правдой. Он хороший человек. Поверь, очень стыдно стоять здесь в стойле, как истукан, лопать дармовой овес и не работать.
– Это хорошо, что ерунда. Могло быть что-то посерьезнее, – сказал Нильс Хольгерссон и достал свой маленький ножичек. – Попробую устроить, чтобы тебя подлечили. Тебе не трудно поднять ногу? Я хочу нацарапать кое-что на твоем копыте.
Не успел он закончить, во дворе послышались голоса.
Он выглянул в щелочку. Отец и мать. Сразу видно, как нелегко им приходится. У матери морщины новые появились, а отец поседел.
Мать советовала отцу взять взаймы у свояка, а он отказывался.
– Не хочу больше ни у кого занимать, – сказал он негромко, но раздраженно, как раз в ту секунду, когда они проходили мимо стойла. – Нет ничего хуже, чем сидеть в долгах. Лучше дом продать.
– Я бы и не возражала, если бы не Нильс. Вернется нищий, голодный… а куда он денется, если мы уедем?
– Да, ты права… Но ведь можно сказать тем, кто купит нашу хижину, чтобы его обогрели, накормили и сказали, где нас искать и что мы его ждем. И еще пусть скажут, что мы зла на него не держим, пусть не боится. Правда, мать?
– Конечно не держим! Какое зло… Хоть бы знать, что живой он, а не помер от голода и холода. Только бы вернулся… Даже слова не скажу.
С этими словами они вошли в дом, и конец разговора мальчуган не слышал. Он и обрадовался и огорчился одновременно. С одной стороны, получил подтверждение, что родители его любят, в чем он иногда сомневался. Готовы принять, даже если он, по их мнению, пошел по кривой дорожке. Впору прямо сейчас броситься им в объятия. А с другой – не будет ли для них еще большим горем, если они увидят, во что превратил его гном?
Пока он был занят этими невеселыми мыслями, к дому подкатила коляска, а из коляски вышли… кто бы вы думали? Он чуть не закричал от изумления: на дорожке, ведущей к дому, появились Оса-пастушка и ее отец! Они шли, держась за руку, шли серьезно и солидно, но в глазах у обоих светилось счастье.
Посередине двора Оса вдруг остановилась и посмотрела на отца:
– Ты же помнишь, папа, ни слова! Ни о гусях, ни о деревянном башмачке. Ни о гномике, который так похож на Нильса Хольгерссона! Так похож, что, если это даже и не он, наверняка у них есть что-то общее.
– Ни за что не проговорюсь, не волнуйся, – сказал Йон Ассарссон. – Скажу только, что их сын очень тебе помог, когда ты меня искала. Поэтому мы и приехали спросить, не можем ли мы чем-то их отблагодарить. По крайней мере, оказать ответную услугу. Мы же теперь богатые люди! Подумай, как повезло, что я нашел эту жилу в горах.
– Знаю, знаю, говорить ты умеешь, – ласково улыбнулась Оса. – Только помни, о чем я тебе просила.
Они вошли в дом. Мальчику ужасно хотелось услышать, о чем они там внутри разговаривают, но он не решался пересечь двор.
Впрочем, долго гости не задержались. Родители вышли проводить их до калитки. Они словно ожили – так рады были получить хоть-какую-то весточку о сыне.
Долго махали вслед гостям, а потом так и остались стоять у калитки.
– Подумай только! – сказала мать. – Какая радость! Нильс жив, и они так много хорошего про него рассказали! Я даже успокоилась чуть-чуть.
– Не так уж много, – задумчиво сказал отец.
– Как это? Подумай, он столько для них сделал, они ради него специально приехали бог знает откуда! Только чтобы сказать, что всегда готовы нам помочь! Тебе надо было принять их предложение.
– Ну нет, матушка. Не хочу ни у кого брать деньги – ни взаймы, ни в подарок. Сначала избавимся от долгов, а все остальное – дело наживное. Мы еще не такие старые! – Он засмеялся.
– Не вижу ничего смешного – взять и продать наш хутор, в который мы вложили столько лет жизни и столько труда.
– Я не поэтому засмеялся, – сказал отец. – Меня больше всего угнетало, что мы потеряли сына. Все из рук валилось. А теперь, когда я знаю, что с ним все хорошо, что он стал настоящим человеком, другое дело! Ты еще увидишь, на что способен Хольгер Нильссон!
Мать вернулась в дом, а мальчугану пришлось срочно спрятаться в темном углу конюшни – отец направился прямо к стойлу.
Он стал в сотый, наверное, раз осматривать больную ногу – пытался понять, отчего же так хромает его любимый конь.
– А это еще что? – пробурчал он, когда увидел, что на копыте что-то нацарапано.
– Вынь железяку, – прочитал он вслух и начал в недоумении оглядываться – откуда появилась надпись?
Покачал головой и посмотрел коню в глаза. Тот довольно фыркнул и прикоснулся к руке своими теплыми замшевыми губами. «Вынь железяку» – и стрелка, где ее искать, эту самую железяку.
– Тут и вправду что-то есть… – бормотал про себя отец, осматривая копыто. – Тут и вправду что-то острое…
Пока он искал железяку, которую ему велел вынуть таинственный советчик, во дворе происходили непредвиденные события.
Белый, оказавшись так близко от своего дома, не мог удержаться, чтобы не похвастаться перед своими старыми друзьями красавицей женой и великолепным потомством. Он уговорил Дунфин, и все семейство двинулось наносить визит домашним гусям, старым друзьям Белого.
Во дворе никого не было, и они сели на травку прямо перед домом. Белый спокойно и с достоинством показывал Дунфин, как шикарно он жил, пока был домашним гусем. Они осмотрели весь двор, и тут Белый увидел, что дверь в коровник, где за перегородкой был загон для гусей, открыта.
Он осторожно заглянул внутрь.
– Никого! – весело гоготнул он. – Идите сюда, я покажу вам наш загон! Да не бойтесь, никакой опасности!
И все они – Белый, Дунфин и шесть гусят-подростков – потянулись в загон.
– Вот так! – Белый даже распушил перья от гордости. – Вот так шикарно мы здесь жили. Вот кормушка, и овес, и свежая вода – сколько хочешь! Смотри-ка, и сейчас тут еда.
Он подбежал к кормушке и начал жадно клевать. Не каждый день достается гусям отборный, хорошо просушенный овес.
Но Дунфин чувствовала себя неуютно.
– Пойдем отсюда! У меня дурные предчувствия, – сказала она.
– Сейчас-сейчас, еще пару зерен… ой!
Белый бросился к выходу, но было уже поздно: там стояла хозяйка. Она захлопнула дверь и закрыла ее на крючок.
Отец наконец достал из копыта Свартена железную занозу. Счастью не было конца – он стоял и гладил своего любимца, а тот довольно кивал головой и тихо фыркал.
– Посмотри, кого я поймала! – Мать буквально ворвалась в стойло.
– Погоди, мать, посмотри сначала сюда! Это я достал из копыта Свартена!
Мать посмотрела на него долгим взглядом:
– А тебе не кажется, Хольгер, что счастье опять нам начало улыбаться? Подумай, тот большой белый гусак, которого мы откармливали к Дню святого Мортена, вернулся домой! Он, оказывается, улетел с дикими гусями, а сейчас привел сюда всю семью! Он сам и семь диких! Они пошли в загон, а я их там заперла.
– Страннее не придумаешь, – удивился Хольгер Нильссон. – И знаешь, что в этом самое приятное? Теперь понятно, что сын не крал у нас гуся.
– Твоя правда, это самое главное. Но, боюсь, сегодня вечером придется гуся зарезать. Праздник-то послезавтра!
– Жалко резать, – с сомнением сказал отец. – Гусак к нам по доброй воле вернулся, не ждал такого приема. Да еще приплод с собой привел. В другие времена жить бы ему да жить… но теперь продадим дом, а его куда девать? Не с собой же брать.
– Да уж…
– Помоги мне притащить их в дом.
Они вышли, и уже через минуту мальчуган увидел, как отец несет Белого и Дунфин: под мышкой правой руки – Белый, под мышкой левой – Дунфин.
– Тумметот! Тумметот! Помоги! – отчаянно гоготал Белый.
Он даже не знал, что мальчик совсем рядом, но уже привык – в тяжелую минуту звал на помощь Тумметота.
Нильс Хольгерссон слышал крики Белого, но не двинулся с места. Застыл неподвижно в дверях стойла. Не потому, что решил не вмешиваться: ведь если Белого зарежут, он освободится от заклятия и опять станет человеком. Нет, его останавливало не это. Чтобы спасти гусей, он должен показаться родителям. Им и так тяжело, думал он. Зачем добавлять родным людям горя?
Но раздумывал он недолго. Стремглав помчался через двор, одним прыжком вскочил на ступеньки и оказался в сенях. Снял по старой, наверное, навек укоренившейся привычке деревянные башмачки, пошел к двери, поднял руку, чтобы постучать, и замер в нерешительности. Что делать? Он и сам навсегда останется гномом, и родителям причинит горе и боль.
С другой стороны, это же Белый!
С тех пор как он последний раз стоял здесь, у него не было лучше и надежнее друга, чем простодушный, но верный и отважный гусь. Он вспомнил, в какие передряги попадали они вместе на замерзших озерах, в бушующем море, среди свирепых хищников. Белый не раз спасал ему жизнь.