– А я-то думал, мне и не придется ничего искать, – сказал мальчик разочарованно. – Думал, ты мне расскажешь. Я же тебя из плена спас!
– Ты, должно быть, спал!
– Я не спал! Я работал!
– Работал во сне, – уточнил ворон Батаки. – Если бы ты внимательно слушал мой рассказ про Главную Долю… вспомни, если пропустил: никто, ни один человек… я подчеркиваю: человек, а не ворон! – ни один человек, нашедший Главную Долю, не избежал гибели. Ну уж нет! Если Батаки чему-то и научился на этой земле, так это держать язык за зубами! – Ворон подумал и опять уточнил: – Держать клюв на замке!
Расправил крылья и улетел.
Акка спала, стоя на площадке у заброшенной Сероварни. Но мальчик разбудил ее не сразу. Он чувствовал себя обманутым. Надо же, такое богатство уплыло, и было-то оно почти совсем у него в руках.
«Не верю я в эти россказни про сестер-великанш, – думал он с горечью. – И в волков не верю, и в слабый лед не верю. Все гораздо проще: те, кто находил Главную Долю, настолько ошалевали от радости, что просто-напросто забывали дорогу. И, осознав это, сами кончали жизнь самоубийством. Если они чувствовали то же самое, что я, ничего удивительного».
XXXI. Вальпургиева ночь
Суббота, 30 апреля
Есть в году вечер, который дети в Даларне ждут с таким же нетерпением, как Рождество. В этот вечер перед Вальпургиевой ночью люди уходят из городов и поселков на окраины и разжигают огромные костры.
За несколько недель до этой ночи ни мальчики, ни девочки ни о чем другом и думать не могут – собирают хворост для костров. Бегают в лес, подбирают сухие сучья и шишки, выпрашивают у столяров стружку и обрезки, у рубщика дров – неудавшиеся полена, у торговцев – старые упаковки. А если кому-то удастся найти пустую смоляную бочку, радости нет конца. Тут же прячет ее, чтобы никто не обнаружил, и торжественно приносит в самый последний момент, уже когда пора зажигать костер. Садоводам и огородникам надо быть начеку – подпорки для гороха и фасоли в опасности. Старые, особенно поваленные, заборы тоже могут не уцелеть. Запасные черенки для лопат, грабель, мотыг. Забытые на поле деревянные рамы-сушилки.
И к наступлению этого примечательного вечера костры уже готовы в каждой деревне. На холмиках, на берегах рек лежат по всем правилам сложенные кучи хвороста, сушняка, досок – всего, что горит. В некоторых деревнях разжигают даже два, а то и три костра – дети с одного конца поселка настаивают, чтобы праздновали у них на лужайке, а дети с другого конца утверждают, что их поляна на берегу лучше. Переговоры бессмысленны – в результате и там и там складывают собственный костер, хотя общий был бы и больше, и красивее.
Работа заканчивается за несколько часов до наступления вечера. После этого дети слоняются вокруг костра, сжимают в карманах коробки со спичками и ждут, когда же стемнеет. А надо сказать, что в это время года в Даларне темнеет довольно поздно. Восемь вечера, а еще только начало слегка смеркаться. И никто не знает, почему именно в этот вечер перед Вальпургиевой ночью всегда бывает холодно. Вчера было тепло, и завтра будет тепло, а тридцатого апреля, как назло, очень холодно. Зима еще не отступила окончательно. Конечно, снег на открытых местах уже растаял, и днем, когда солнце в зените, и в самом деле тепло. Но в лесу еще полно огромных, в человеческий рост, сугробов, озера покрыты льдом, и нечему удивляться, что к вечеру холодает. Но почему особенно холодает именно в эту ночь, не знает никто. Оттого и случается, что костер зажигают, не дождавшись настоящей темноты. Не выдерживают, как правило, самые маленькие и нетерпеливые. Те, кто побольше, ждут. Ежатся от холода, но ждут, когда станет совсем темно.
И наконец наступает торжественный момент. Собрались все, кто принес хотя бы одну веточку. Мальчик, из тех кто постарше, поджигает заранее приготовленный пучок соломы в самом низу. И языки огня, поначалу совсем маленькие и робкие, то и дело исчезающие и вспыхивающие вновь, постепенно становятся все больше, все осанистее, сучья трещат, к небу, как огненные мотыльки, взлетают искры, дрова светятся жарким малиновым свечением. В конце концов пламя охватывает всю сложенную пирамиду сверху донизу и взмывает к черному звездному небу, и видно его не только в поселке, но и во всей округе.
Запалив собственный костер и полюбовавшись на его медленно проступающий огненный скелет, дети смотрят по сторонам. Нет, не они одни – вон там еще костер, там другой, вот запылал огонь на склоне холма, а вон там еще один, на самой вершине. Все надеются, что их костер самый большой и красивый, все ревниво смотрят, не превзошел ли их кто. То и дело дети исчезают с поляны – бегут выпрашивать у родителей хоть немного хвороста или дров.
Когда костер набирает силу, приходят и взрослые. Посмотреть и погреться – огонь не только завораживающе красив, от него идет такое живое, приятное тепло, что все начинают улыбаться, присаживаются кто на камень, кто прямо на кочку. Сидят и смотрят, не отрываясь, пока кому-либо не приходит в голову мысль: а почему бы, раз так хорошо горит, не сварить кофе?
И пока кофейники булькают на огне, кто-то обязательно начнет рассказывать какую-нибудь небылицу, а когда кончает, эстафету принимает другой.
Взрослых, конечно, привлекают кофе и рассказы. А дети озабочены, чтобы костер горел как можно сильнее и дольше – слишком уж затянулась зима с ее снегами, холодными ночами и скованными льдом озерами, надо помочь весне. Иначе не дождешься, когда лопнут почки и появятся первые, сочные и клейкие листочки.
Тогда можно считать, что наступила весна.
Дикие гуси остановились на ночевку на льду озера Сильян. С севера дул ледяной, пронизывающий ветер, и мальчуган поспешил забраться к Белому под крыло. Но долго греться не пришлось – проснулся от ружейного выстрела. Выскользнул из-под крыла и начал в испуге оглядываться.
Поблизости на льду никого не было. Он вглядывался то в одну сторону, то в другую – охотников не видно. Но когда мальчик посмотрел на берег, заметил нечто настолько необычное, что поначалу решил – опять привиделось. Вроде призрачного города Венета или Райского сада в Стура Юлё.
Еще засветло гуси несколько раз облетели озеро и выбрали подходящее место. По пути показали Тумметоту церкви на берегу. Лександ, Реттвик, Мура – поселки большие, как города, и очень близко друг к другу, наверняка на севере такого нет. Весь край казался очень аккуратным, приветливым, словно непрерывно улыбался. Ничего пугающего или даже просто неприглядного мальчик не заметил.
Но сейчас, ночью, на этих приветливых берегах происходило что-то необъяснимое. Весь берег был в венке огней. Он начал считать, насчитал больше ста и сбился. Откуда они взялись? Наверняка какое-то волшебство, а может, и в самом деле призраки.
Гусей тоже разбудил выстрел. Акка с Кебнекайсе бросила взгляд на берег и тут же сунула голову под крыло, буркнув:
– Человеческие детеныши развлекаются.
И все последовали ее примеру.
Но мальчик уже не мог уснуть. Он смотрел на огни, обвившие весь берег, как драгоценное рубиновое ожерелье. Его тянуло к свету и теплу, как ночную бабочку или какого-нибудь поспешившего вылупиться из личинки и замерзшего комара. Очень хотелось посмотреть поближе, но он не решался оставить гусей.
Выстрелы продолжались один за другим. Теперь, когда он понял, что никакой опасности нет, ему это даже понравилось. И тем, на берегу, было очень весело. Хохот и выкрики долетали даже сюда, на середину озера. Беспорядочная пальба, взлетающие к небу ракеты и шутихи. Детям, наверное, казалось, что костер их все же маловат, до самого неба не достает. Надо ему помочь. Пусть даже звезды видят, как нам весело.
Мальчуган, не торопясь, двинулся к берегу. Услышал пение и прибавил шагу. На очень длинном, уходящем в море причальном пирсе для пароходов стояла группа людей. Они пели, повернувшись к озеру, все как один. Вглядывались в темноту и пели, пели… пели не для себя, не для других людей, а для озера, леса, последней апрельской ночи. А может, решили, что весна заспалась вместе с дикими гусями на льду и надо разбудить ее негромким, но веселым и торжественным пением.
Одна песня сменяла другую. Начали они с «Я знаю край на севере», потом последовала «Вдоль наших рек проснулось лето», потом «Марш в Туну», «Отважные, задорные парни», а под конец «Покуда на карте Даларна есть». Но не только эта, все песни были про Даларну. На пирсе было темно, никаких огней, певцам не так уж много было видно, но в их песнях родной край выглядел светлее и прекраснее, чем при свете дня. Они словно уговаривали весну – разве ты не видишь, какая страна тебя ждет? Как ты позволяешь зиме так долго держать нашу прекрасную землю в своих ледяных когтях?
Нильс Хольгерссон послушал пение и побежал к берегу. В заливе лед уже сошел, но вода стояла низко, и он по песку легко добежал до разведенного прямо на берегу костра. Прячась и пригибаясь, потихоньку пробрался совсем близко к огню, спрятался и стал слушать, о чем говорят люди. И в который раз подумал – уж не приснилось ли ему все это? Он никогда не видел таких одежд. У женщин на головах черные остроконечные колпачки, короткие белые курточки из кожи, шелковые ярко-зеленые блузки и черные юбки с передниками в белую, красную и черную полоску. А мужчины щеголяют в круглых шляпах, синих с ярко-красной оторочкой кафтанах и желтых кожаных брючках, подвязанных у колен красной лентой с кисточкой.
Может, из-за одежды, а может, из-за чего-то другого мальчику показалось, что люди здесь совсем другие – веселые и красивые. Даже язык у них был необычный, мальчуган не сразу понял, о чем они говорят. И вспомнил сундук матери. Там тоже были похожие наряды, но никто и никогда на его памяти их не надевал. Может, это какой-то древний народ? Может, нигде больше и нет таких людей? Затаились здесь и никто про них не знает? А может, это и не люди вовсе, а призраки? Призраки того древнего народа?