После речей зазвучали песни, а после пения опять начались выступления. Мальчуган никогда даже представить не мог, что слова… не дела, а простые слова могут тронуть, ободрить и осчастливить стольких людей!
Нильс Хольгерссон не сразу заметил, что кроме студентов в саду были и девушки в светлых одеждах и в прелестных весенних шляпках. Толпился и еще кое-какой другой люд, но все они, так же как и он сам, были всего лишь зрителями.
Иногда песни и речи прерывались ненадолго, и студенты рассыпались по всему саду. Но как только появлялся новый оратор, опять собирались у кафедры. И так продолжалось до позднего вечера.
Когда праздник закончился, мальчик глубоко вдохнул, словно все это время просидел под водой. Он протер глаза, будто только что проснулся. Посетил страну, где никогда не бывал. От этих юношей, радующихся настоящему и полных надежд на будущее, исходила мощная и заразительная волна бодрости и счастья. И он тоже побывал в этой стране радости, он чувствовал себя так же, как и они.
Но когда смолкла последняя нота последней песни, мальчик вдруг понял, как он несчастен. Какую жалкую жизнь он ведет! Как он вернется после всего этого к своим нищим и голодным спутникам!
Ворон Батаки все это время молча сидел рядом. Он подождал немного и начал нашептывать мальчику в ухо:
– Послушай меня, Тумметот, настало время рассказать тебе секрет, как ты можешь опять стать человеком. Тебе надо найти кого-то, кто выразит желание с тобой поменяться. Того, кто скажет, что хочет быть на твоем месте. И тогда не упускай момента, скажи ему вот эти слова… – Ворон наклонился совсем близко и прошептал: –………………….!
Это было настолько сильное, настолько страшное и настолько опасное заклинание, что его даже вслух произнести нельзя – только в том случае, если решишь воспользоваться им всерьез.
– Вот и все, – сказал Батаки. – Больше ничего не потребуется.
– Ну да, – с горечью сказал мальчик, – не потребуется. Осталось только найти дурака, который бы согласился превратиться в такую пигалицу, как я, и летать с дикими гусями. А такого я не найду никогда. Невозможно.
– Это еще бабушка надвое сказала… – Ворон осекся и выразил свою мысль по-другому: – Излишняя неуверенность несовместима с успехом. Так же, впрочем, как и излишняя уверенность. Нет ничего невозможного.
Они опустились на крышу и заглянули в окно небольшой мансарды напротив. На столе горела лампа, окно было приоткрыто, и именно в эту секунду мальчик остро позавидовал спящему студенту.
Искушение
Студент проснулся.
– Еще и это, – подумал он, увидев, что забыл погасить лампу. – Не хватало сгореть заживо.
Потянулся, чтобы прикрутить фитиль, и вдруг увидел, что на краю письменного стола что-то шевелится.
Комнатка у него была очень маленькая – от кровати до стола рукой дотянешься. Знакомые предметы на столе – книги, бумаги, письменный прибор, фотографии. Спиртовка и подносик с кружкой и сахарницей. Но так же ясно он видел и другое – на столе рядом с масленкой стоял гном и сосредоточенно мастерил себе бутерброд.
У нашего студента накануне было столько неприятностей, что он не испугался. Даже не удивился.
Подумаешь, невидаль – гном проголодался и пришел подкрепиться.
Студент не стал гасить лампу. Он лежал, делал вид, что спит, и наблюдал за действиями сказочного существа. Тот уселся на пресс-папье и наслаждался остатками студенческого ужина. Заметно было, что он хочет как можно больше продлить удовольствие. Закатывал глаза, причмокивал и качал головой в колпачке.
Студент не хотел мешать гному и обратился к нему, только когда тот наелся и вытер губы рукавом.
– Привет, – сказал он. – Ты кто такой?
Гном встрепенулся и побежал было к окну, но заметил, что студент не делает никаких попыток встать и начать его ловить.
– Я Нильс Хольгерссон из Западного Вемменхёга, – представился он. – Вообще-то я человек, такой же как ты, но меня заколдовал гном-домовой. И вот теперь я путешествую с дикими гусями.
– Вот это да! – удивился студент. – Расскажи!
И мальчик рассказал ему, что видел по пути, где побывал и в какие переделки попадал.
– Здорово! – восхитился студент. – Если бы можно было вот так улететь от всех горестей и разочарований! Мне бы так!
Ворон Батаки примостился на откосе окна и, когда услышал эти слова, тихонько постучал клювом по раме. Мальчик понял, что он хочет привлечь его внимание, хочет дать понять, что желанный момент близок. И тогда останется только произнести заклинание, и Тумметот снова станет человеком, Нильсом Хольгерссоном!
– Ладно тебе, – отмахнулся мальчик, – так я тебе и поверил! Чтобы ты, счастливый студент, захотел со мной меняться? Ни за что не поверю.
– Я и сам так думал еще сегодня утром, – с горечью сказал студент. – Думал, счастливее меня человека и нет на земле. Но если бы ты только знал, что случилось за этот проклятый день… Со мною все кончено. Я и вправду был бы счастлив, если бы мог улететь с гусями и не смотреть никому в глаза.
Ворон опять постучал клювом, на этот раз сильнее, и у мальчика бешено забилось сердце. Студент уже почти сказал нужные слова: «Я хочу быть на твоем месте». Или хотя бы «Я хочу с тобой поменяться» – ворон предупредил, что заклинание подействует и в этом случае.
– Я тебе рассказал, что случилось со мной, – сказал мальчуган. – Теперь твоя очередь. Почему ты так печален?
Студент даже обрадовался, если так можно сказать про убитого горем человека. Он обрадовался возможности с кем-то поделиться и поведал мальчику, ничего не упуская, все события этого страшного дня.
– Все можно пережить, – сказал он под конец. – Экзамен я сдам, да и место найду. Но то, что я так подвел товарища, невыносимо. Как я хотел бы с тобой поменяться и летать по стране с дикими гусями!
Ворон застучал так, что стекла в окне задрожали. Вот оно! Он сказал эти слова! Не упусти момент!
Но мальчик молча сидел, смотрел на студента и ничего не предпринимал.
– Подожди немного! Я скоро дам о себе знать! – тихо сказал он и прыгнул со стола на подоконник.
Из-за горизонта показалось солнце, и над Упсалой заструился пепельно-розовый утренний свет. Заалели башни, мансарды и надстройки, налились пока еще робким блеском чисто вымытые стекла в окнах. Мальчик вздохнул. Это и в самом деле город радости, решил он.
– Ты что, спятил? – накинулся на него ворон. – Ты что, совсем… э-э-э… по-видимому, у тебя приступ внезапного помешательства, осложненный раздвоением личности и помрачением сознания! Ты пропустил случай стать человеком!
– Я не хочу с ним меняться, – понуро сказал мальчик. – Это было бы нечестно. А вот эта рукопись… Подумать только – его товарищ работал целых пять лет!
– За эти бумажки можешь не беспокоиться, – проворчал ворон. – Что-что, а их-то вернуть для меня ничто. Запросто. Без особых… без заметных затруднений. Реальная задача. Решаемая.
Сказав эти слова, Батаки расправил крылья и улетел.
И почти тут же вернулся с листком бумаги в клюве и сунул его в мансардное окно. Он летал туда и обратно не меньше часа, прилежно, как ласточка, таскающая в гнездо глину и прутики, и каждый раз возвращался со страницей, а то и с двумя.
– Вот так. – Он, тяжело дыша, уселся на откос окна. – Думаю, все. Или почти все.
– Спасибо! – сердечно поблагодарил мальчик. – Теперь пойду поговорю со студентом.
Батаки почистил перья, сделал круг над домом для разминки, вернулся и увидел, как студент, не веря своему счастью, расправляет на столе помятые страницы.
– Ты самый большой болван из тех, что я видел за свою долгую… и плодотворную жизнь! – воскликнул ворон, когда мальчик вернулся на крышу. – Неужели ты просто взял и сунул в окно всю рукопись? Теперь и смысла нет к нему идти! Он никогда не повторит свое предложение.
Мальчик еще раз посмотрел на студента. Тот в одной ночной рубашке танцевал вокруг стола.
– Я все понимаю, Батаки, – повернулся он к ворону. – Ты хотел испытать меня. Ты думал, вот, он станет человеком и забудет Белого. Нет, Батаки! Белый ведь не настоящий дикий гусь, одному ему не справиться со всеми трудностями. Но тут еще и другое… Когда студент рассказывал мне свою историю, я понял: нет в мире ничего хуже, чем подвести товарища. И я не собираюсь подвести своего друга. Своего верного друга Белого.
Ворон Батаки промолчал, поморгал и начал яростно чесать шею когтистой лапой. Вид у него был почти смущенный. Потом, ни слова не говоря, посадил мальчика на спину, и они полетели к гусям.
XXXVI. Дунфин
Город на воде
Пятница, 6 мая
Вряд ли можно найти птицу приветливее, добрее и ласковее, чем маленькая серая гусыня Дунфин. Ее любили все без исключения, а Белый готов был за нее умереть. Даже сама Акка не могла ей ни в чем отказать.
Как только Дунфин прилетела на Меларен, она сразу узнала это место. Недалеко отсюда, на одном из островков морского архипелага, жили ее родители и сестры. И она попросила Акку – нельзя ли к ним залететь?
– Ведь они наверняка уверены, что я погибла. Какая радость будет!
– Вряд ли твои родители и сестры так уж тебя любят. Какая же это любовь, если они бросили дочь и сестру умирать на Эланде? – сухо возразила Акка.
Дунфин огорчилась:
– А что они могли сделать? Они же видели – летать я не могу. Не оставаться же ради меня на Эланде.
Чтобы уговорить Акку, она начала рассказывать про свой скалистый островок. Если смотреть издалека, непонятно, как там можно жить – голые скалы. Но если присмотреться, в расщелинах и на плато полно великолепного корма. А лучшего места для гнездовья и придумать невозможно – в расщелинах, в ивовых кустах, да где хочешь! Но самое замечательное – старый рыбак. Он, говорят, в молодые годы был заядлым охотником, с ружьем не расставался. Много птицы перебил. А в старости, когда умерла жена и дети разъехались кто куда, остался он один, и что-то в нем будто надломилось. Господь пробудил в старике совесть. Забросил ружье, и теперь у него другой заботы не было, как обихаживать птиц. Мало того что сам с тех пор ни разу не выстрелил в птицу, он и другим запрещал. И никто из птиц его теперь не боялся. Дунфин сама много раз заходила к нему в хижину, и он кормил ее хлебными крошками. Одна беда: прослышав про его доброту и гостеприимство, все больше птиц стало селиться на острове. И теперь, если вовремя не прилетишь, места для гнезда уже не найти. Именно поэтому родители Дунфин вынуждены были бросить ее на Эланде.