Клементу почему-то стало очень грустно, когда он все это услышал. Он вспомнил все, что говорили в детстве про маленький народец: как гномы, не жалея себя, помогают друзьям, как свирепо мстят врагам. И тех, кто пытается поймать их и содержать в неволе, всегда ждет большая беда.
– Надо бы отпустить его, Осбьорн, – сказал он.
– Да я уж почти и отпустил. Тут еще вот что, Клемент. Эти дикие гуси летели за мной аж до самого дома, а потом все утро носились вокруг и орали, кричали, будто хотели, чтобы я его отпустил. Мало того, вся эта морская свора, чайки да морские ласточки, на которых и пулю-то жалко тратить… все прилетели к моей хижине, шипели, кричали… за дверь не выйдешь. Ийю, ийю, ийю… и так все утро. Как с цепи сорвались. И жена говорит: отпусти подальше от греха. А я уж в голову себе вбил – отнесу его в Скансен. Поставил куклу в окне, а гнома поглубже в котомку – и сюда. Дуры-птицы наверняка решили, что это он стоит в окне, я прошел спокойно мимо – и к лодке.
– А он говорит что-нибудь?
– Пытался до своих гусей докричаться, да я ему рот заткнул.
– Осбьорн! Как ты мог? Ты что, не понимаешь, что он, скорее всего, колдун? Ты что, никогда про гномов не слышал?
– Не знаю, кто он уж там, колдун или не колдун, – спокойно ответил рыбак. – Пусть другие думают. А мне-то что? Заплатят за него – и слава богу. И до свидания. А ты мне скажи лучше, Клемент, что за него даст доктор?
Клемент помедлил с ответом. Его не оставлял страх. Будто мать стояла рядом и говорила: «Клемент, запомни на всю жизнь: постарайся дружить с маленьким народцем».
– Не знаю, Осбьорн. Не знаю. Я же не доктор. Но если ты оставишь его мне, получишь двадцать крон.
Осбьорн посмотрел на скрипача, как будто привидение увидел. Двадцать крон! Наверное, Клемент и вправду надеется, что этот карапуз наделен какой-то тайной властью. Доктор… вряд ли доктор заплатит больше.
– Ладно… держи своего гнома.
И старый скрипач посадил гнома в один из своих необъятных карманов, повернулся и полез по холму назад в Скансен. Зашел в старинную хижину, которую охранял. Посетителей не было. Он вынул гнома из кармана и осторожно посадил на скамейку.
– Слушай, что я тебе скажу, – сказал Клемент. – Я знаю, вы не любите попадаться на глаза людям. Занимаетесь своими делами – и занимайтесь. Поэтому я тебя освобожу, но только пообещай мне, что останешься в нашем парке, пока я тебя прошу. Если согласен, кивни три раза.
Клемент выжидательно посмотрел на гнома, но тот не шевелился.
– Тогда сделаем проще. Я каждый день буду приносить тебе еду. Здесь ты найдешь чем заняться, так что скучать не будешь. Но ты никуда не уйдешь, пока я приношу тебе еду в белой мисочке, ладно? Как только появится голубая миска, свободен как ветер.
Гном по-прежнему не шевелился.
– Значит, не хочешь… что ж, тогда мне ничего не остается, как показать тебя хозяину. Тебя выставят на обозрение публики в стеклянном шкафу, вот чем это кончится. Весь Стокгольм потянется на тебя глядеть.
Гном заметно испугался. Не успел Клемент закончить предложение, он кивнул.
– Так-то лучше, – сказал Клемент, перерезал ножом нитку на руках и вышел.
Мальчик сам освободил ноги, выдернул кляп изо рта и повернулся поблагодарить старика.
Но в хижине уже никого не было.
Не успел Клемент отойти от двери, ему встретился красивый и статный пожилой господин. Он направлялся к краю холма, где была смотровая площадка с замечательным видом. Клементу показалось, что где-то он уже видел этого господина. Но вот откуда тот знал старого скрипача, осталось загадкой.
– Добрый день, Клемент, – поздоровался господин. – Как здоровье? Уж не болел ли? Мне кажется, ты немного похудел.
Клемент чуть не растаял от такого участия со стороны важного господина и, сам не зная почему, рассказал, как тоскует по дому.
– Что? – воскликнул господин. – Ты в Стокгольме! И в Стокгольме тоскуешь по дому? Не может быть!
Вид у него был и вправду ошарашенный. Он задумался и, наверное, решил, что не стоит так уж переживать. С кем он говорит? Старый, неграмотный скрипач из Хельсингланда!
Господин принял прежний дружелюбный тон:
– Ты, наверное, никогда и не слышал, как появился на карте такой город – Стокгольм. Если бы слышал, понял: это тебе только кажется, что ты хочешь домой. Присядем на лавочку, я расскажу тебе немного про наш славный город.
Они сели на лавочку на смотровой площадке, и старый господин долго любовался захватывающим видом на город. Потом набрал воздуха, словно хотел вдохнуть всю эту красоту, и повернулся к Клементу:
– Смотри, Клемент, – он начал тросточкой рисовать на посыпанной песком дорожке восточную береговую линию Швеции, – вот здесь Упланд. Из Упланда в море вдается огромный мыс, настолько изрезанный заливами, что его и мысом-то назвать нельзя. А с юга, из Сёрмланда, другой мыс, тоже огромный и тоже исполосованный заливами и проливами не хуже первого. Эти два мыса как выпяченные губы, а между ними зажато озеро с тысячью островов, Меларен. Поэтому оно такое узкое. И вот как раз здесь, между двумя этими губами, Меларен прорывается в Балтийское море. С шумом, с кипением и брызгами. Прорваться напрямую мешают зубы – четыре небольших острова. Меларен огибает их и образует рукава. Один из них сейчас называется Норрстрём, но раньше его называли – как бы ты думал, Клемент? Раньше его называли Стокгольм.
Эти четыре острова ничего особенного из себя не представляют, таких на Меларене полно и сейчас, а в те времена они были совершенно необитаемы. Дикий лиственный лесок, и все. Казалось бы – удобное место для жилья, между двумя провинциями, озеро и море, выбирай что хочешь. Но никто будто и не замечал этих островов.
Шли годы. Люди селились где угодно: на островах Меларена, на островах архипелага в Балтике, а наши острова в Стрёммене – так называется место, где Меларен встречается с Балтикой, – наши острова так и оставались незаселенными. Иногда, конечно, моряки причаливали, бросали якорь, ночевали, но наутро пускались в путь. Никто не оставался жить на островах.
И вот однажды рыбак, живший на большом острове Лидингё в ближнем архипелаге, ловил рыбу в Меларене, и улов был таким богатым, что он забыл о времени. До темноты успел добраться только до одного из этих четырех островов, и ему ничего не оставалось, как причалить баркас и дождаться, пока выйдет луна.
Дело было в конце лета, погода стояла теплая и солнечная, хотя вечера уже были темные. Время белых ночей прошло. Он вытащил лодку на песок, лег рядом, положил голову на камень и заснул мертвым сном. Когда проснулся, уже давно взошла полная, яркая луна. Прямо напротив него. Светло, почти как днем.
Рыбак вскочил. Он уже хотел столкнуть лодку и грести домой, как вдруг заметил на воде несколько черных подвижных точек. Сразу сообразил, что к острову плывет большое стадо тюленей. Когда они начали по одному неуклюже выкарабкиваться на остров, полез в лодку за острогой – он ее на всякий случай всегда с собой брал. Но когда рыбак разогнулся с острогой в руке, никаких тюленей не увидел. На берегу стояли неземной красоты юные девушки в ниспадающих до пола туманно-зеленых шелковых платьях и с жемчужными коронами на головах. Рыбак настолько растерялся, что не сразу сообразил: это же русалки! Русалки вообще-то живут в дальнем архипелаге. Но если им хочется повеселиться в лунном свете на лесистых островках в устье Меларена, они надевают тюленьи шкуры. Так теплее. И плывут сюда.
Он тихонько положил на место острогу и спрятался.
Русалки поднялись на берег по песчаному откосу и начали свои игры и хороводы. Ему уже рассказывали, что русалки отличаются такой необыкновенной красотой, что ни один человек не может смотреть на них равнодушно. И он, впервые в жизни увидевший настоящих русалок, с этим согласился. Его до глубины души поразила их неземная, воздушная, печальная красота.
Наглядевшись, он незаметно прокрался по берегу и спрятал под камнем одну из тюленьих шкур. Лег рядом с лодкой и притворился, что спит.
Вскоре русалки поспешили на берег и стали натягивать тюленьи шкуры. Заливались серебристым смехом, будто колокольчики звенели. Им было очень весело. Но вскоре веселье сменилось растерянностью и горестными криками: одна из русалок не нашла свою шкуру. Бегали по берегу, искали.
Но тюленья шкура бесследно исчезла.
Небо уже начало светлеть, и русалки не могли больше оставаться на острове. И они уплыли. Осталась только одна – та, чью шкуру спрятал молодой рыбак.
Она сидела на берегу и горько плакала.
Рыбаку стало ее жалко, но он заставил себя дождаться рассвета. Вылез из своего укрытия, столкнул лодку в воду, занес весла – и сделал вид, что только сейчас впервые заметил сидящую на камне плачущую девушку.
– Ты кто? Наверное, твой корабль разбился?
Русалка бросилась к нему и начала спрашивать, не видел ли он на берегу тюленьей шкуры. Рыбак сделал вид, что не понимает, о чем она толкует. Тогда она вновь опустилась на камень и заплакала еще горше.
– Поплывем ко мне домой, – предложил рыбак. – Мамаша о тебе позаботится. Не сидеть же на этом острове. Тут ни поспать негде, ни поесть нечего.
И так он красноречиво ее убеждал, что она согласилась.
И рыбак, и его мать были очень добры к бедной русалке, и ей тоже у них понравилось. Она веселела с каждым днем. Начала помогать матери по хозяйству и вела себя так же, как любая девушка с островов, хотя разница все же бросалась в глаза: красота. Русалка была несравненно красивее.
Как-то раз решился рыбак и спросил, не хочет ли она стать его женой, и она, недолго думая, согласилась.
И сыграли свадьбу. Русалка надела дымчато-зеленое шелковое платье, то самое, в котором она была, когда рыбак увидел ее в первый раз. Но на острове в архипелаге, где они жили, не было ни церкви, ни пастора. И жених с невестой и все гости попрыгали в лодки и двинулись искать ближайшую церковь, где могли бы обвенчать молодую пару.