А когда настало время осеннего перелета, Горго полетел вместе с гусями. Он по-прежнему был уверен, что он гусь. Не совсем такой, как остальные, но все-таки гусь. В воздухе носились тысячи перелетных птиц, и какой переполох они подняли, когда увидели в стае Акки с Кебнекайсе не кого-нибудь, а настоящего орла! Акка не могла отделаться от любопытных. Птицы то и дело подлетали и обсуждали необычного члена стаи. Акка много раз просила их замолчать, но разве можно заткнуть сразу столько клювов!
– Почему они обзывают меня орлом? – без конца спрашивал Горго и все больше и больше раздражался. – Что они, не видят, что ли, что я не какой-то там пожиратель птиц, который губит себе подобных? Как они смеют называть меня этим противным именем?
В один прекрасный день они пролетали над хутором. В мусорной куче копались куры.
– Орел! Орел! – закудахтали они и бросились врассыпную.
И тут Горго, который за всю свою жизнь ничего, кроме плохого, об орлах не слышал, не выдержал. Он со свистом спикировал на двор и запустил когти в одну из кур:
– Я тебе покажу, как обзываться! Я тебе покажу, какой я орел!
И в тот же момент услышал отчаянный крик Акки:
– Горго!!!
Он бросил полумертвую от ужаса курицу и подлетел к предводительнице.
Акка тут же начала его воспитывать:
– Что на тебя нашло? – Она несколько раз сильно ударила его клювом. – Ты с ума сошел? Как тебе не стыдно! Что тебе сделала это несчастная курица? Может, ты убить ее хотел?
Птицы из соседних стай глазам своим не поверили: Горго, орел, покорно снес наказание! Посыпались издевки.
Орел слышал все это и время от времени бросал на Акку свирепые взгляды. Казалось, он вот-вот бросится на приемную мать. Но сдержался. Несколькими ударами могучих крыльев поднялся высоко над стаей и летел там, где насмешки ему были не слышны. А потом исчез.
Три дня спустя Горго появился в стае.
– Я теперь знаю, кто я, – грустно сказал он. – И поскольку я орел, то и должен жить как орел, а не как гусь. Но матушка Акка! Я очень хочу, чтобы мы остались друзьями. Обещаю никогда не нападать ни на тебя, ни на кого-то еще из твоей стаи.
Акка была оскорблена в лучших чувствах. Она так хотела воспитать из беспомощного орленка мирную и кроткую птицу, и теперь все ее планы пошли насмарку.
– Как я могу дружить с птицеедом? – сухо сказала она. – Живи так, как я тебя учила, и оставайся в стае.
Оба были горды и непреклонны, и никто не хотел уступать. Кончилось тем, что Акка запретила орлу показываться ей на глаза. Она так разгневалась, что никто не решался даже имя его произнести в ее присутствии.
Горго одиноко летал по всей стране, наводя ужас на птиц и мелкое лесное зверье. Настроение у него было так себе – он тосковал по времени, когда жил как гусенок и играл с гусятами. Какое веселое и беззаботное было время…
У Горго была слава отчаянного храбреца. Поговаривали, что он не боится никого на свете, кроме своей приемной матери Акки с Кебнекайсе. Слухи ходили разные, но одно несомненно: никто и никогда не слышал, чтобы он напал на дикого гуся.
В заточении
Горго было всего три года, он еще и думать не начинал о семье и постоянном гнезде, когда его поймал хитрый и опытный птицелов и продал в Скансен. Там уже жили два орла. Их содержали в стальной клетке, забранной металлической сетью. Клетка, правда, была очень большой, в ней росли два дерева и лежали несколько валунов – таким птицам нужен простор. Но орлы от этого лучше себя не чувствовали. Их роскошное глянцевое оперение потускнело, они сидели неподвижно, нахохленные и встрепанные, и смотрели, не мигая, в одним только им известную точку в пространстве. А может, и спали с открытыми глазами.
Первую неделю Горго не унывал. Он пробовал летать, то и дело косил яростным желтым глазом на смотрителя, грозно и беззвучно открывал свой страшный крючковатый клюв.
Но постепенно и он провалился в сонное безразличие. Сидел на ветке, смотрел, не видя, ни о чем не думал и не замечал течения дней.
Как-то утром он, как обычно, сидел с полузакрытыми глазами, не обращая внимания на брошенный смотрителем кусок мяса. И вдруг Горго услышал – кто-то его зовет. Он сначала решил, что это одно из смутных видений, все чаще посещавших его в последние дни. Зов повторился. Его сознание было настолько затуманено, что он даже не дал себе труда посмотреть вниз. Только вяло спросил:
– Кто там назвал мое имя?
– Ты что, не узнаешь меня, Горго? Это я, Тумметот, я путешествовал с дикими гусями.
– И Акка тоже в клетке? – встревоженно спросил Горго, будто просыпаясь от долгого тяжелого сна.
– Нет… Акка, и Белый, и вся стая… они, наверное, уже в Лапландии. А я, как видишь… Я попался.
Орел отвернулся и, казалось, забыл о нем. Опять погрузился в небытие.
– Горго! – крикнул мальчуган что есть сил. – Ты же беркут! Королевский орел! Самый большой и сильный изо всех орлов! Я не забыл, как ты когда-то вернул меня в стаю! Я не забыл, как ты пощадил моего друга Белого, которого обманом заставили с тобой биться! Скажи, чем я могу тебе помочь?
– Если хочешь помочь, не беспокой меня, Тумметот, – тихо сказал Горго, не поворачивая головы. – Не буди. Я вижу сны. Свободно парю в воздухе и не хочу опускаться. И не хочу просыпаться.
– Ты должен! Ты должен бороться! Ты же не хочешь стать, как те двое?
– Я не просто хочу. Я мечтаю стать таким, как те двое. Им все равно. Они спят и видят прекрасные сны.
И Горго закрыл глаза.
Настала ночь, и Горго услышал, как кто-то скребется на сетчатой крыше клетки. Двое других орлов ничего не заметили, но Горго проснулся:
– Кто там? Что происходит на крыше?
– Это я, Горго. Тумметот. Я сижу здесь и пилю стальную проволоку. Скоро ты сможешь улететь на свободу.
Орел поднял голову. Ночь была светлая, к тому же у орлов редкостное зрение. И в самом деле на крыше сидел крошечный человечек и старательно пилил стальную нить. На секунду вспыхнула надежда, но тут же погасла.
– Тумметот, – сказал он грустно. – Ты разве не видишь, какой я большой? Ты не забыл, что у меня размах крыльев два с половиной метра? Представляешь, сколько тебе придется пилить? Так что лучше иди спать и оставь меня в покое. И я посплю.
– Ну и спи, кто тебе мешает, – пожал плечами мальчуган. – Не обращай на меня внимания. Конечно, не сегодня и не завтра, но будь уверен – в конце концов я перепилю эту проклятую проволоку. Тебе здесь нельзя оставаться. Ты погибнешь.
Горго закрыл глаза и заснул.
Но на утро увидел, что проволока во многих местах уже перепилена. И в этот день он чувствовал себя не таким опустошенным и вялым, как в последнее время. Он несколько раз расправил крылья, удивляя посетителей их размерами, и попрыгал на ветках – размять затекшие суставы.
И настал день, когда Тумметот разбудил Горго еще до рассвета. Силуэты домов медленно проявлялись на фоне расцветающей на востоке зари.
– Попробуй, Горго, – громко шепнул мальчик.
Орел посмотрел наверх. Мальчик потрудился на славу – в крыше зияла довольно большая дыра. Горго взлетел и упал на землю, зацепившись за отогнутый кусок проволоки. С третьей попытки он проскользнул сквозь дыру и оказался на свободе.
Горго даже не поблагодарил Тумметота. Несколько мощных взмахов крыльями – и он уже парил высоко в небе, а потом исчез, скрылся в предутренних темных облаках.
Тумметот смотрел ему вслед и с тоской думал – найдется ли кто-то, кто и мне вернет свободу?
Он уже долго жил в Скансене. Познакомился со всеми зверями в зоопарке, кое с кем подружился. Если признаться честно, здесь, в Скансене, было так много интересного, он так много увидел и многому научился, что дни летели незаметно. Но когда он мысленно возвращался к Белому, к Акке и всем другим, ему становилась очень грустно и на глазах появлялись слезы.
Может показаться странным, что Клемент Ларссон не выполнил своего обещания и не вернул мальчику свободу. Но если вспомнить, как у него замутилось в голове после встречи с самим королем, ничего удивительного – он очертя голову уволился и отправился рассказывать землякам о своей удаче. Тем не менее он не забыл гнома-домового. Сегодня же отнесу гномику еду в голубой миске, решил Клемент в день отъезда. Но, как назло, голубой миски не нашлось.
А тут начали приходить люди – попрощаться. Саамы из Лапландии, девушки в национальных костюмах из Даларны, строители, садовники. У него даже и времени не было поискать голубую миску. Под конец он уже опаздывал на поезд, и у него не было другого выхода, как попросить старичка саама.
– Я вот что скажу, – шепнул ему Клемент Ларссон. – Тут у меня в Скансене гномик живет. Ну, ты-то знаешь, из этих… маленький народец. Я ему каждое утро приношу еду. И я тебя прошу – вот тебе деньги, купи голубую миску, положи каши с молоком и поставь ему утром на пороге болльнесской хижины. Там на щите написано: «Крестьянское жилище из Болльнеса».
Саам удивился, но у Клемента уже не было времени объяснять, почему гномик должен поесть именно из голубой миски. Надо было бежать на вокзал.
Саам добросовестно искал в городе голубую миску. Миски были разных цветов, в том числе и голубая, но чем-то она ему не понравилась, и он купил белую. И, как и договорились, утром положил в нее каши, залил молоком и поставил на пороге болльнесской хижины. И на следующий день. И на следующий.
И мальчик чувствовал себя связанным обещанием. Как же так – он дал слово! Клемент уехал, а он остался в плену.
Этой ночью ему было особенно грустно. Он много бы дал, чтобы вырваться отсюда. Наверное, потому, что уже началась настоящая весна, да и лето было не за горами. Когда рыбак притащил его в Скансен, у него даже мелькнула малодушная мысль – а может, и неплохо! Мерзкие дожди, свинский холод, голод – чего он только не натерпелся, и неизвестно, что ждало впереди. В мае прилететь в Лапландию – замерзнешь насмерть. А сейчас теплынь, все покрылось свежей яркой зеленью, листья тополей и берез отливают шелковым блеском. Черешни уже в цвету, аромат такой, что голова кружится. На кустах смородины и крыжовника появились крошечные зеленые ягодки. И даже многоопытные и оттого осторожные дубы тоже начали понемногу разворачивать свои резные листья. А на огородах в Скансене бойко зеленеют горох, фасоль и капуста.