Сейчас, наверно, даже в Лапландии тепло, с тоской подумал мальчик. В такое утро сидеть бы на спине у Белого – красота! Все зелено, цветы, солнце пригревает…
Ночь была совершенно тихой, и вдруг, откуда ни возьмись, налетел короткий порыв ветра и сразу угас. Мальчик поднял голову – на перепиленной крыше орлиной клетки сидел Горго.
– Ты, должно быть, решил, что я тебя бросил, – усмехнулся орел. – Ничего подобного. Проверил, не отвык ли летать. Разве я оставлю тебя в этой тюрьме? Садись на спину, я мигом доставлю тебя к твоим друзьям.
– Невозможно, – уныло сказал мальчуган. – Я дал слово, что не убегу, пока не отпустят.
– Это еще что за глупости? – клекотнул орел так, что мальчик втянул голову в плечи. – Тебя притащили сюда против воли! И ты сам, что ли, дал это дурацкое слово? Тебя заставили! Обещание, данное под угрозой, ничего не стоит. Дураку ясно.
– Слово есть слово… Так что спасибо, но ты мне помочь не можешь.
– Не могу? – Горго рассердился всерьез. – А это мы посмотрим…
И с этими словами он ухватил Нильса Хольгерссона своей огромной когтистой лапой и через две секунды уже был высоко над Скансеном, а еще через две – исчез.
Горго летел на север.
XXXIX. Через Йестрикланд
Драгоценный пояс
Среда, 15 июня
Орел летел и летел, редко и мощно поднимая и опуская крылья.
И только когда они были уже далеко от Стокгольма, опустился на землю.
Как только Горго разжал когти, мальчик тут же пустился бежать. Орел прыгнул и прижал его лапой к земле:
– Ты куда? С ума сошел? Хочешь вернуться в неволю?
– А твое какое дело? – огрызнулся мальчуган и попытался вывернуться. – Иду, куда хочу.
Орел дернул головой: взад-вперед. Этот жест у орлов означает крайнее раздражение.
Схватил мальчика за курточку своими устрашающими когтями, без всякого труда снялся с места и полетел дальше. На север, через всю провинцию Упланд. Он летел и летел, не выказывал ни малейших признаков усталости. Мальчику были видны только легкие наклоны распушенного веером хвоста Горго с белой оторочкой – чуть вправо, чуть влево.
Остановились у большого водопада. Орел выбрал большой валун в самой середине кипящего потока. Сбежать невозможно.
Мальчик огляделся. И правда, отсюда не сбежишь. Сверху – пенная стена водопада, здесь, внизу, бурлящие пороги. Переплыть – даже думать нечего. Что делать? Многое из того, что говорил отец, пролетало мимо ушей, но это правило он запомнил твердо. Дал слово – сдержи.
Он повернулся к орлу спиной и набычился.
И орел успокоился – теперь Тумметот никуда не денется. Чтобы утешить пленника, начал рассказывать, как погибли его родители, как его выкормила и воспитала Акка с Кебнекайсе и как он с ней поссорился.
– Дураком был, – заключил Горго.
Нильс обернулся – огромный беркут, не отрываясь, смотрел на него яркими, круглыми, золотыми глазами.
– Теперь, надеюсь, ты поймешь, Тумметот, почему я так хочу вернуть тебя в стаю. Я чувствую себя неблагодарным бакланом. Много раз слышал, что Акка тебя любит и ценит. Ты можешь нас помирить.
Мальчик перестал дуться и в свою очередь поведал орлу, как он очутился в Скансене, как его приютил старый скрипач Клемент Ларссон и как этот самый Клемент Ларссон уехал, не выполнив своего обещания. Не освободил его от клятвы.
Орел не имел ни малейшего намерения отступать от своих планов, но ему неожиданно пришла в голову мысль.
– Слушай, Тумметот, – сказал он задумчиво. – Мои крылья очень сильны, и я отнесу тебя, куда захочешь. А зрение такое, что могу разглядеть жука на лугу, не то что человека. Расскажи, как выглядит этот твой Ларссон, и я его найду. А уж уговорить его освободить тебя от клятвы – твоя забота.
Мальчику такая возможность показалась заманчивой.
– Иногда заметно, что тебя воспитала такая мудрая и благородная птица, как Акка, – не удержался он, чтобы не съязвить. – Могу представить, что бы из тебя вышло, если бы не она.
Горго издал короткий, резкий писк – шутка ему понравилась.
Мальчуган подробно описал Клемента Ларссона.
– В Скансене говорили, что он из Хельсингланда.
– Значит, прочешем весь Хельсингланд. Обещаю, завтра, еще до вечера, мы его найдем.
– Хвастаешь!
– Я – хвастаю? Плохим бы я был орлом, если бы меня остановил такой пустяк! Не забывай: я – орел!
Он выпрямился и окинул взглядом окрестности, чтобы ни у кого не осталось сомнений: это да. Это орел.
Горго и Тумметот покинули валун посреди бурного порога лучшими друзьями. Мальчик вскарабкался на спину орла. Теперь он, по крайней мере, мог хоть что-то увидеть, потому что, когда он беспомощной куклой висел в когтях у могучей птицы, ему виден был только хвост. Красивый, но все же хвост.
Летели они с головокружительной скоростью, хотя орлу это, похоже, не стоило никаких усилий. На юге провинции мальчик не заметил ничего примечательного – все та же бесконечная, поросшая хвойным лесом равнина. Зато ближе к северу, от границы с Даларной и до Ботнического залива, пейзаж изменился. Мягко изогнутые холмы, покрытые лиственными лесами, кое-где посверкивают голубые зеркала десятков озер, пенятся порожистые реки. Белые церкви, многолюдные приходы, дороги и рельсы разбегаются во всех направлениях, дома утопают в зелени. Повсюду цветут сады, аромат их чувствуется даже на высоте.
Вдоль реки он заметил металлургические заводы, вроде того, что он видел в Бергслагене. Заводы стояли с равными промежутками вплоть до самого моря, где на побережье раскинулся большой город.
Они пролетели еще немного, и опять пошли сплошные ельники, не на чем глаз остановить. Правда, здесь была не равнина, а невысокие цепи холмов. Темная масса леса под ними поднималась и опускалась, как волны на море. Кое-где просвечивали серые скалы.
Какой странный край, подумал мальчик. Юбка из елового лапника, сорочка из серых камней, зато на талии – богатый пояс, вышитый речками и цветущими лугами. Заводы похожи на драгоценные камни, а вместо пряжки – большой город с церквами, замком и красивыми домами.
Они пролетели еще немного, орел пошел на снижение и сел на большом, совершенно голом черном плато на самой вершине горы.
– Думаю, в лесу немало дичи, – сказал он. – Чтобы по-настоящему почувствовать свободу, я должен поохотиться. К тому же, честно говоря, проголодался. Ты ведь не боишься остаться один?
– Еще чего!
– Можешь идти куда хочешь, но к заходу солнца будь на месте. – Посреди фразы он круто взмыл в воздух, и последние слова донеслись уже издалека: – Будь на месте-е-е…
Мальчик ни за что не стал бы показывать орлу, что он не в восторге от предложения остаться одному на этой голой скале. И идти некуда – бесконечный еловый лес, в котором даже днем темно, как ночью. На самом деле ему было и одиноко, и страшновато.
И вдруг он услышал в лесу пение и заметил между стволов какие-то светлые пятна. Сначала не понял, что это, но очень быстро сообразил: желто-голубой шведский флаг. А из донесшихся до него разговоров стало ясно: это только передовой отряд направляющихся сюда людей. Но лес на склонах такой густой, что он даже этот передовой отряд разглядел не сразу. Они несли флаг по узким, извилистым тропинкам, флаг с желтым крестом на голубом фоне мелькал то тут, то там, и мальчику никак не удавалось определить, куда они его несут, этот флаг. Не сюда же – на эту мрачную и голую скалу!
Оказалось, именно сюда. На опушке появился знаменосец, а за ним и остальные. Все смеялись и перебрасывались шутками. Страх и тоска у мальчика прошли, будто их и не было. Орел не появлялся довольно долго, но он и не заметил его отсутствия – так быстро пролетело время.
День Леса
На широком хребте, где Горго оставил Тумметота, десять лет назад бушевал лесной пожар.
Погибшие деревья вырубили и вывезли. Там, где выгоревшие участки граничили с непострадавшим лесом, начала появляться новая поросль. Но большая часть плато не оправилась после пожара – черная пустошь, где только обугленные пни в расщелинах скал напоминали, что когда-то здесь был большой и красивый лес. Ни одна травинка, ни одно деревце не могли укорениться на выжженной земле.
Многим это казалось необычным. Как правило, пожарища уже через год-два начинают покрываться растительностью. Но тут был особый случай. Как раз в год пожара стояла необычная засуха, и поэтому выгорели не только деревья, не только все, что росло на скале: вереск, мох, багульник, брусника. Выгорела сама почва. Она была настолько сухой, что плодородный перегной превратился в сухой тонкий порошок. В золу.
С каждым порывом ветра в воздух поднимались черные облачка, а поскольку плато на вершине было открыто всем ветрам, то вскоре там не осталось ни малейшего следа почвы. И за десять лет не появилось ни единой травинки. Многим казалось, что так и останется на веки веков.
И как раз в этом году, в начале лета, перед приходской школой собрались дети. На плечах у них были лопаты и кирки, а в руках узелки с едой. Как только явился последний ученик, вся эта шумная компания двинулась в лес. Перед ними шел знаменосец. Учителя следили, чтобы никто не отставал, а в арьергарде двое лесников помогали лошади тащить повозку, груженную саженцами сосен и вылущенными из шишек семенами елей.
Торжественная процессия не остановилась ни в одной из тесно окруживших поселок березовых рощ. Дети шли дальше и дальше по извилистым тропам, по которым коров выгоняли на летние пастбища. Лисы удивленно выглядывали из своих нор – таких странных пастухов они в жизни не видели. Шли мимо угольных ям, где по осени жгли древесный кокс. Клесты вертели своими причудливо скрещенными клювами и беспокойно спрашивали друг друга: вы видели когда-нибудь таких маленьких углежогов? Они же ничего не соображают, еще пожар устроят в лесу.
И наконец шествие достигло того самого выгоревшего плато. Скалы и валуны были совершенно голыми, на них не росло ровным счетом ничего. Их не оплетала лоза неприхотливой линнеи, и – что особенно странно – даже зеленые мхи и бледные оленьи лишайники не решались расти на этих камнях. Не видно было ни заячьего щавеля, ни болотной каллы, называемой в народе «змей-трава». И даже на крошечных сохранившихся островках земли в трещинах и углублениях скал не рос ни папоротник, ни седмичник, ни белый копытень – ничего. Все эти изящные, зеленые и красные растения, так украшавшие когда-то подлесок, исчезли.