Сначала он решил, что когда-то здесь было русло другой реки, намного больше, – настолько широка была эта долина. Наверное, та, другая река нанесла сюда земли, песка и перегноя, а этой, новой, не составило труда проложить русло в таком рыхлом грунте. Но и эту реку речушкой не назовешь – полноводная, широкая, она изрезала отлогие берега бухтами, на заливных лугах цветет столько ярких цветов, что даже с высоты видно. А кое-где нагромоздила отвесные гранитные скалы и утесы, такие твердые, что время, вода и ветры ничего не могли с ними поделать.
Три мира. Три разных мира. Река кипит жизнью, скрипят плоты, пыхтят пароходы, тут и там воют пилорамы на лесопилках. Рыбаки управляются с уловом лосося, поднимаются и опускаются весла, наполняются ветром паруса, носятся стрижи – все более или менее крутые откосы источены их норками.
Это один мир.
А если отойти немного от берега, все по-другому. Поселки с церквами, хутора, посевы, луга, пасутся коровы, женщины копаются в огородах, время от времени с пронзительными свистками проносится поезд, по дорогам плетутся телеги.
Это другой мир.
А третий мир начинается там, где долина переходит в поросшие лесом предгорья. Здесь высиживают яйца глухари, в густых зарослях бродят лоси, караулит добычу рысь, беспокойно цокают белки, ярко зеленеют заросли черники, сосны усеяны свечками молоденьких шишек, поют дрозды.
Увидев все это богатство, мальчик понял, что очень голоден. И тут же начал канючить – вот уже два дня маковой росинки во рту не было, тебе-то что, Горго, ты всегда себе найдешь еду, а я с голоду помираю…
Орел забеспокоился. Еще скажет кто-нибудь, что он, орел Горго, даже не позаботился накормить своего друга и освободителя. Начнут толковать – вот, мол, пока Тумметот был с гусями, все было хорошо, а этот эгоист Горго… Ну, нет.
– Еще чего! Сказал бы раньше, что ж ты молчал? Голодать в компании такого орла, как я? В жизни большей глупости не слышал.
Он прервал полет, распростер крылья и неподвижно парил над землей, присматриваясь, чем бы накормить Тумметота. Вскоре увидел крестьянина, засевавшего вспаханный надел у берега. На шее у того была корзина с зерном, а когда зерно в корзине кончалось, подсыпал из стоявшего на меже мешка. Орел решил, что лучшего корма для мальчика не придумаешь, и спикировал к мешку.
Но не успел сесть, поднялся дикий переполох. Вороны, воробьи и ласточки бросились врассыпную – решили, что орел явился по их душу. Но далеко не улетели – носились вокруг и пронзительно верещали:
– Улетай отсюда, убийца! Улетай, птицеед!
Они подняли такой шум, что крестьянин поспешил разузнать, в чем дело, и орлу пришлось улететь подальше от этих скандалистов. Ни зернышка не успели ухватить.
Горго сильно досаждала вся эта птичья мелочь. Они не просто суетились вокруг, они обнаглели, начали его преследовать – с писком, треском и обидными возгласами. И куда бы они ни летели, люди поднимали головы и смотрели, кто это там поднимает такой гвалт. Женщины начинали хлопать в ладоши, да так ловко, что похоже было на ружейные выстрелы, а мужчины-хуторяне и впрямь появлялись на пороге с заряженными дробовиками.
И везде, где бы орел ни надумал опуститься на землю, повторялась одна и та же история. Мальчик уже потерял надежду. Никогда он не думал, что мелкий птичий народ так ненавидит и боится Горго. Ему даже стало жалко орла – хороший, в общем, парень, честный, настоящий друг. Что он может сделать, если природа так его устроила?
В конце концов они подлетели к большому хутору. Хозяйка стояла во дворе. Рядом с ней уже остывала гора румяных лепешек, и она все время поглядывала на кота и собаку – оба бродили по двору с подчеркнуто незаинтересованным видом и ждали, когда же хозяйка потеряет бдительность.
Орел опустился над хутором, но сесть прямо под носом у крестьянки не рискнул. Сделал круг вокруг печной трубы и опять поднялся. Опять опустился и опять взлетел.
И тут крестьянка его заметила.
– Мне кажется, этот злодей хочет попробовать мои лепешки! – засмеялась она.
Мальчик рассмотрел ее поближе – красивая, статная, светловолосая женщина. Она взяла лепешку и подняла высоко над головой.
– Хочешь попробовать – пробуй! – Она опять засмеялась.
Орел, в отличие от мальчика, не понимал человеческий язык, но то, что ему предлагают угощение, понял прекрасно. Отлетел подальше, разогнался, как порыв ветра пронесся мимо крестьянки и ловко выхватил из ее руки лепешку.
У мальчика даже слезы на глаза навернулись. Два дня сытой жизни – об этом можно только мечтать! Но плакал он по другой причине – его до глубины души тронуло, что простая крестьянка поделилась хлебом с диким, опасным хищником. Он вспомнил слова сельского пастора – сострадание выше ненависти.
А предмет ее сострадания уже парил под облаками и гордо косился на мальчугана – гляди-ка, что я тебе раздобыл!
И даже сейчас, сидя на верхушке сосны, Нильс легко представил себе эту картину: молодая, красивая женщина со смехом протягивает хлеб огромной, даже для людей опасной птице.
Она ведь наверняка знала, что это беркут, королевский орел, страшный хищник, за которым идет охота. И не могла не заметить гномика у него на спине. Но она даже не размышляла, кто они такие и откуда взялись; ей было важно, что и орел и его наездник голодны, и она от всего сердца поделилась с ними хлебом.
Если мне суждено опять стать человеком, решил мальчуган, обязательно разыщу эту красивую женщину и отблагодарю ее за доброту.
Лесной пожар
Мальчик уплетал свою лепешку и размышлял о довольно сложных вещах – о добре и зле, щедрости и скупости. Многие об этом размышляют, но к окончательному выводу еще не пришли.
Вдруг он насторожился: до него донесся слабый запах дыма. Он повернулся и увидел на гребне горы – не на соседнем, а через один – небольшой столб белого, похожего на туман дыма. Странно было видеть дым в диком, нетронутом лесу. Впрочем, мало ли что. Пастушки развели костер на лесном выгоне. Кофе варят.
Он откусил еще кусок лепешки. Столб дыма стал заметно больше. Вряд ли это на выгоне. Может, где-то там углежоги работают? В Скансене он видел угольную яму, видел хижину, в каких живут углежоги. Наверняка и тут есть такие. Но уголь летом не жгут, только осенью и зимой. Даже в школе говорили.
Дыма с каждой минутой прибывало. Теперь он покрывал весь кряж. Нет, углежоги не могут так надымить. Неужели пожар? Наверняка пожар – иначе с чего бы такое множество птиц в панике перелетает на соседний гребень? Коршуны, глухари и масса неразличимой глазу птичьей мелочи. Спасаются от пожара.
Теперь это был уже не столб – над горой расползалось тяжелое серое облако и медленно опускалось в долину. Из него сыпались искры, иногда даже прорывались языки пламени, а похожие на ночных мотыльков хлопья пепла долетали даже сюда и медленно опускались на траву.
Никаких сомнений не оставалось. Пожар. Но что же там может гореть? Хутор, спрятанный в глухом лесу? Заимка лесорубов? Нет, слишком уж много дыма. Теперь дым шел не только с горы. Он подымался и из долины, скрытой от мальчика соседним гребнем. Долину он не видел, а дым видел.
Только сейчас до него дошло – горит лес. Лесной пожар.
Даже представить трудно, чтобы здоровый, зеленый, пропитанный влагой лес мог так гореть.
Но если и вправду горит лес, что мешает огню добраться и сюда? Маловероятно, но хорошо бы поскорее прилетел Горго. Дым, языки пламени, птичьи панические возгласы – все это так жутко и тревожно, что лучше держаться подальше. Даже дышать этим дымом и то страшно.
А вдобавок к дыму стал слышен и рев огня – как-то вдруг, будто из ушей вынули затычки. Горел лес на соседнем хребте. Мальчик заметил высоченную сосну, очень похожую на ту, на которой сидел сам. Ее оранжевый ствол торчал намного выше окружавших деревьев. И вдруг все иголки на этой мачтовой сосне почти одновременно зарделись и вспыхнули.
Такой красоты мальчик в жизни не видел.
Но это была предсмертная красота.
Странно другое – великолепная сосна загорелась первой, и понять почему, совершенно невозможно. Что произошло? Приполз огонь с земли, как змея, или прилетел на красных своих крыльях, как огненная птица?
Сосна горела гигантским факелом. То тут, то там начинал валить дым. Лесной пожар – это и змея, и птица. Он ползет по земле, как змея, и перелетает с дерева на дерево, как птица. Полыхал уже весь соседний хребет.
Тысячи птиц, не огненных, а живых, выныривали из дымовой завесы, как хлопья пепла, и несметными стаями перелетали как раз на ту вершину, где сидел на сосне мальчик. Рядом с ним уселся огромный филин, чуть повыше – ястреб-тетеревятник. Не самое приятное соседство, но сейчас им было не до охоты. Ни филин, ни ястреб на него даже не глянули. Они уставились на пожар. В их неподвижных круглых глазах играли отблески пламени. Птицы не могли понять, что случилось с их лесом. По стволу проворно взбежала куница, забежала на самый кончик большого сука и тоже, не отрываясь, смотрела на пожар своими маленькими блестящими глазками. А совсем рядом замерла белка. Но ни куница не замечала белку, ни белка куницу.
Огонь спускался все ниже и ниже в долину. Сюда доносился ужасающий треск и рев, будто в лесу бушевал небывалый шторм. Даже сквозь завесу дыма можно было различить, как пламя перебрасывается с одного дерева на другое. Ели, прежде чем загореться, одевались в густую дымовую завесу, потом иголки начинали на глазах раскаляться, становились малиновыми и мгновенно вспыхивали, все сразу.
Внизу в долине бежал небольшой ручей, берега его заросли березой и ольхой. Тут бы огню и остановиться. В лиственных деревьях намного меньше смолы, они не так легко загораются, как хвойные. И пожар и в самом деле остановился, как перед стеной. Сыпались искры, дотлевали деревья, огонь несколько раз пытался переброситься на другой берег ручья, но пока не удавалось.
Казалось, на пути огня возникла непреодолимая преграда. Но в конце концов длинный язык пламени лизнул стоящую на другом берегу ручья высохшую сосну, и она мгновенно вспыхнула.