е четырьмя детьми в маленькой хижине на краю большого, заросшего вереском пустыря. Рассказывали, что, когда дети были еще маленькие, как-то вечером в дом постучалась нищая странница и попросилась переночевать. Хижина маленькая, и мать постелила ей на полу. Ночью нищенка кашляла так, что весь дом трясся, а к утру ей стало совсем плохо. О том, чтобы куда-то идти, и речи быть не могло.
Отец с матерью были добрые люди. Они уступили ей свою кровать, а сами легли на полу. Отец сходил к доктору, принес какие-то капли. Первые дни постоялица была совсем невменяемая, будто бес в нее вселился: требовала, приказывала, как у себя дома, и спасибо от нее не дождешься, но потом словно проснулась и стала доброй и ласковой. Под конец только и просила, чтобы вынесли ее на пустырь, положили на вересковую, как она сказала, постель и дали спокойно умереть. Конечно же никто никуда ее не вынес. Тогда она начала рассказывать. Она, оказывается, сбежала из дому и прибилась к кочевникам. Кто они, татары или цыгане, она даже и не знала. Скорее всего, цыгане. И почему-то одна из цыганок невзлюбила ее и наслала на нее порчу. Мало того, сказала, что проклинает не только ее, а любого, кто даст ей приют. И она поверила заклятию, потому и просила вынести ее в чистое поле и дать умереть. Не хочу, сказала нищенка, приносить несчастья людям, которые так ко мне добры.
Но родители, конечно, не стали ее слушать – кем надо быть, чтобы выкинуть из дома нищую, больную женщину?
Вскоре она умерла.
А на них и взаправду посыпались несчастья. Небогатая семья, но не так чтобы уж совсем нищая, а главное, в доме всегда было весело и радостно. Хорошие люди. Отец вытачивал гребни для ткацких станков, а мать с детьми ему помогали. Работали с утра до ночи, но не горевали. Отец между делом рассказывал, как ездил продавать свои гребни в дальние страны, да так забавно, что и мать, и дети просто кисли от смеха.
После смерти нищенки все и началось. Двое маленьких бродяжек вспоминали то время, как страшный сон. Один за другим начали помирать дети. Сплошные похороны. У них всего-то было четверо братьев и сестер, так что и похорон не могло быть больше четырех, но им казалось, чуть не каждый день похороны.
Тихо и грустно стало в хижине. И вправду сплошные поминки.
Мать еще как-то держалась, а вот отца не узнать. Не шутит, не работает, сидит с утра до ночи и думает о чем-то. Лицо закроет ладонями и думает, думает – клещами слова не вытянешь. Сказал только как-то, что понять не может, почему на его семью такая напасть. Что они такого сделали? Разве это не доброе дело – помочь больному человеку? Значит, зло в мире сильнее, чем добро?
Мать испугалась, стала его уговаривать – что ты, побойся Бога!
Но он так и не примирился.
А еще через два дня заболела старшая сестра, его любимица. И он ушел. Взял и ушел из дому. Мать смолчала, разве что обмолвилась: так, может, и лучше, а то недолго и свихнуться. Отец ведь только и повторял: нет в мире добра, зло сильнее. А может, и Бога нет, если Он позволяет твориться такой несправедливости – чтобы какая-то злобная гадалка принесла столько бед!
А как отец ушел, началась настоящая нищета. Поначалу он присылал деньги, а потом как отрезало. Наверное, и у него дела не ладились. И как похоронили старшую сестру, в тот же день заперла мать хижину, взяла двух оставшихся детишек и пошла в Сконе. Поработала на сахарной свекле, потом ее взяли на сахарный завод Юрберга. Она работящая была женщина и приветливая, все ее любили. Любили и удивлялись: надо же, после всех испытаний сохранить такой характер!
Что было, то было. Очень сильный характер у нее был, у матери. Ей говорили, какие у нее прелестные дети, а она отвечала: «Эти тоже скоро помрут». И ни слезинки в глазах, ни голос не дрогнет. Смирилась. Знала, что другого и ждать нельзя. На все воля Божья.
А вышло-то по-другому. Не дети заболели, а она сама. Приехала в Сконе в начале лета, а к осени ее схоронили.
Но до чего стойкая была женщина! Умирала уже, а все повторяла детям: ни минуты, мол, не жалею, что мы с отцом помогли тогда этой больной нищенке. Если жил правильно, то и умирать не страшно. Все умрут, никому от этого не уйти. А вот как умереть – по уши в грехах или с чистой совестью, – тут каждый решает сам.
Перед смертью она постаралась хоть как-то устроить жизнь детям. Попросила, чтобы им оставили каморку, в которой они жили все лето. Если у детей есть где притулиться, то они и не в тягость никому. А прокормиться – прокормятся, Бог даст, сказала она. Не пропадут.
И детишкам разрешили остаться в этой каморке, но при одном условии: они будут пасти гусей. На эту работу трудно найти желающих.
Так и получилось, как мать сказала: дети не пропали. Девочка научилась варить карамельки, благо сахара на заводе было предостаточно, а малыш Мате ловко вырезал деревянные игрушки. Все это они продавали на хуторах. И неизвестно, откуда проявилась у них такая деловитость. Впрочем, нечего удивляться: появится, если жизнь заставит. Продавали они на хуторах карамельки и игрушки, а покупали у крестьян яйца и масло. На сахарном заводе все это с удовольствием покупали – все свежее, вкусное. Их очень любили – честные, добрые ребятишки, никогда не соврут, не обманут. Девочке, она постарше, всего тринадцать стукнуло, а надежная, как взрослый человек. Тихая, серьезная, а мальчонка, наоборот, веселый и болтливый, как сорока. Сестра ему говорила – тебе бы с гусями мериться, кто кого перегогочет.
Года два они жили при заводе. А тут как-то в школу приехал лектор. Для взрослых вообще-то лекция, но двое смоландских детишек явились первыми – а что удивительного? Они-то себя за детей не считали. Да и никто не считал: какие же они дети, если сами зарабатывают себе на пропитание?
А лекция была про тяжелую болезнь, от которой в Швеции умерло очень много людей. Туберкулез. Он говорил так ясно и умно, что дети поняли все до последнего слова.
После лекции они задержались у школьного подъезда, дождались, пока выйдет лектор, подошли к нему, взявшись за руки, и сказали, что хотели бы поговорить.
Лектор, конечно, удивился: две круглые, розовые детские мордашки, совсем дети, а разговаривают как взрослые.
Конечно, сказал он. Давайте поговорим.
Дети рассказали ему, что случилось у них дома, – не туберкулез ли?
Лектор был почти уверен, что это как раз та самая болезнь, о которой он рассказывал на лекции. Вряд ли что-то другое. Туберкулез. Типичное течение болезни, сказал он. Скоротечная легочная чахотка. Злокачественная форма туберкулеза.
А если бы мама с папой знали? Если бы они знали, о чем вы сегодня говорили, господин лектор? Если бы они сожгли одежду этой нищенки, выскоблили хижину, прокипятили простыни? Может, все бы остались в живых? Трудно сказать, пожал плечами лектор, но шансов было бы куда больше. Если знать, как защититься, не заболеешь.
Следующий вопрос они задали не сразу, но на всякий случай встали в дверях – загородили дорогу лектору, чтобы тот не ушел. Потому что надо было спросить про самое важное. Правда или неправда, что цыганка наслала на них болезнь, потому что они помогли этой бедняжке, которая ей чем-то насолила? Может, это и не туберкулез вовсе, а какое-то проклятие, которое поразило только их семью?
На это лектор ответил сразу и без всяких «трудно сказать». Нет, сказал он. Это исключено. Не в человеческой власти насылать или заговаривать болезни. А вы теперь знаете, что туберкулез свирепствует по всей стране. Чуть не в каждой семье есть случаи. Хотя, конечно, не обязательно дело заканчивается чахоткой и смертью, как в вашей семье. Многие живут годами и десятилетиями.
Дети поблагодарили лектора, девочка угостила его карамелькой, и они пошли домой. Было уже поздно, но они никак не могли заснуть. Говорили и говорили.
А наутро отказались от своей каморки.
Мы не сможем пасти гусей в этом году, сказала девочка. Почему? Нам нужно найти кое-кого. Кого это? Мы должны найти нашего папу. Мы должны рассказать ему, что мама и все остальные умерли не от какой-то цыганской порчи, а от обычной болезни. И что никто не насылал эту болезнь именно на нас, она заразная, мы заразились от этой нищенки. От этой болезни умирают многие. Мы теперь знаем и должны рассказать отцу, потому что он наверняка и по сей день размышляет, как Господь мог допустить такую несправедливость. Чтобы злая воля одного свела в могилу столько людей?
Сначала они двинулись в свою хижину в Суннербу, но застали ее объятой пламенем. Потом пошли в усадьбу пастора – может, он что-то знает. Пастор и в самом деле кое-что знал – один железнодорожник рассказал ему, что видел их отца на рудниках в Мальмбергете, в Лапландии. Он якобы работал там шахтером. Может, и до сих пор работает, кто знает. Пастор достал большую карту, показал, как это далеко – Лапландия, и категорически отсоветовал им туда добираться.
Но дети стояли на своем. Мы должны, твердо сказали они. Папа ушел из дому, потому что поверил в то, во что верить грех. Он решил, что на земле добро бессильно перед лицом зла. И они обязаны сказать ему, что это не так. Что он ошибается.
Они, конечно, заработали кое-что своей торговлей, но на билеты решили не тратиться. Поезд – слишком дорого. Решили идти пешком – и не пожалели.
Еще в Смоланде они зашли на хутор купить еды. Хозяйка оказалась приветливой и на редкость разговорчивой. Начала расспрашивать, кто они, откуда, куда путь держат. Дети рассказывали, а она все время перебивала восклицаниями вроде «О, нет!» или «О господи!». Захлопотала, нагрузила детей едой и не взяла с них ни эре. На прощание дала адрес своего брата в соседнем уезде и велела обязательно к нему зайти. Обязательно! И расскажите ему вашу историю! Обязательно! О господи…
Так они и сделали, и брат этой милой женщины обласкал их и накормил. А потом подвез в соседний уезд, и там их тоже встретили как родных.
Каждый раз, когда они покидали очередной гостеприимный дом, их напутствовали: вы только расскажите вашу историю!