Оса не сразу пришла в себя после пережитого ужаса. Бросилась в постель, натянула на голову одеяло и старалась унять дрожь.
Успокоившись, она поняла, что этот страшный гномик всего лишь хотел ей помочь. Никаких дурных намерений у него не было, это же ясно. И на следующее же утро она начала действовать – точно так, как он сказал.
В нескольких десятках километров от Мальмбергета, на западном берегу озера Луоссаяуре, расположилось маленькое стойбище саамов. А на южном берегу высилась огромная скала под называнием Кирунавара, и эта скала, как говорили, состояла из сплошной железной руды. Мало того, в скалах на северо-восточным берегу тоже нашли богатые залежи железа. И сейчас сюда из Йелливаре тянули железнодорожную линию, а у подножия Кирунавары построили поселок для рабочих и инженеров, вокзал и даже гостиницу – надо же им всем где-то жить, когда всерьез начнется добыча руды. Дома новенькие, добротные, и весь поселок получился веселый и даже красивый. Если, конечно, не считать, что расположился он настолько далеко на севере, что даже на ко всему привыкших скрюченных полярных березках первые листочки появлялись только ко дню летнего солнцеворота.
Зато с запада никаких гор не было, и именно здесь две саамские семьи поставили свои чумы. Они пришли сюда всего-то с месяц назад, но строительные работы у саамов много времени не требуют: им не надо ничего взрывать, не надо рыть котлован и закладывать фундамент. Выбрали место, вырубили пару кустов ивняка, срезали две-три кочки. И не надо проводить долгие часы, валить лес, обтесывать бревна и укладывать их в венцы, не надо ставить стропила и крыть крышу, не нужно обшивать изнутри стены струганой доской, не нужно вставлять оконные рамы и двери, и уж подавно не нужно никаких замков и ключей. Вбили под углом несколько жердей в мерзлую почву, натянули оленьи шкуры. Остается меблировка, но и с этим все просто: самое важное – постелить на землю еловый лапник и закрепить на верхушке одной из жердей цепь. На цепи будет висеть котел, а в котле – вариться оленье мясо. Дом готов!
На противоположном берегу озера кипела работа – люди торопились достроить дома до начала полярной зимы. Они с удивлением поглядывали на саамов – много сотен, если не тысяч лет кочуют они по тундре, но им даже в голову не приходит, что нужна более надежная защита от лютых полярных морозов, чем несколько шестов, обтянутых тонкими оленьими шкурами.
А саамы, в свою очередь, дивились на приехавших. Зачем столько тяжелой работы, столько усилий, когда для жизни нужно очень мало: несколько оленей и хороший чум.
Как-то под вечер зарядил такой дождь, что даже саамы, которые почти все время проводили в тундре, забились в чум. Все, сколько их было. Сидели у огня и пили горячий кофе.
Раз кофе – значит, разговоры. Не часто удается собраться всем вместе.
В самый ливень с другой стороны озера подошла лодка. Из нее вылезли молодой рабочий и девочка лет тринадцати – четырнадцати. Собаки бросились к ним с веселым лаем. Хозяин высунул голову из чума – посмотреть, кого они встречают. И обрадовался – это был большой их друг, приветливый и словоохотливый парень, который к тому же немного говорил по-саамски.
– Угадал, Сёдерберг! – крикнул хозяин и засмеялся. – Кофе горячий. Лезь в чум скорее, а то промокнешь.
– Уже промок, – усмехнулся рабочий.
– А промок – обсохнешь. В такую погоду люди кофе пьют, а не лодки гоняют. Расскажи нам что-нибудь новенькое.
Рабочий нагнулся и пролез в чум. Со смехом и толкотней для него и девочки освободили место у очага в и без того уже забитом людьми чуме. Он тут же начал болтать с хозяевами по-саамски. Девочка не понимала ни слова, сидела и вертела головой. Все было для нее новым – и саамские мужчины, и женщины, и их пестрые нарядные одежды, и дети, и собаки. Очаг посреди чума, огонь и дым, помятый медный кофейник, стены из шкур, деревянные инструменты – ничего подобного она в жизни не видела.
И тут же опустила глаза – заметила, что на нее смотрят. Наверное, Сёдерберг сказал им что-то, потому что все, и мужчины, и женщины, как по команде, вынули изо рта короткие трубки и посмотрели на нее. Сидевший рядом с ней оленевод одобрительно похлопал ее по плечу и сказал по-шведски:
– Бра, бра…
Что значит «хорошо, хорошо».
Женщина налила кружку кофе. Нелегко, наверное, было передать горячий кофе в такой тесноте, но кружка оказалась у нее в руках. А мальчик-саам, примерно ее же возраста, протиснулся и лег рядом, не отрывая от нее глаз.
Не надо знать язык, чтобы понять, что Сёдерберг рассказывает хозяевам про ее скитания, про то, какие торжественные похороны устроила она погибшему брату. Но лучше бы он не рассказывал, а просто попросил их помочь найти отца.
Гномик сказал, что отец ее у саамов, на западном берегу Луоссаяуре, и она попросилась в кабину паровоза товарного поезда – пассажирские в Кируну еще не пустили. В Кируне ей все старались помочь – и рабочие, и десятники. В конце концов инженер вызвал Сёдерберга, говорившего по-саамски, и послал его сюда, спросить насчет отца девочки. Она надеялась, что, как только лодка причалит к берегу, сразу увидит отца, но его и здесь не было. Только саамы.
Она не столько прислушивалась к разговору на непонятном языке, сколько исподтишка наблюдала за лицами. И Сёдерберг, и саамы с каждой минутой становились все серьезнее, с их лиц исчезли обязательные у саамов улыбки. Время от времени хозяева покачивали головами и постукивали пальцем по лбу, будто говорили о каком-то помешанном. И ей стало очень страшно. Она уже не смогла удержаться и спросила Сёдерберга, что они знают о ее отце.
– Говорят, пошел ловить рыбу, – пожал плечами Сёдерберг. – Они не уверены, что вернется сегодня, но как только дождь поутихнет, пойдут искать.
И повернулся к хозяевам. Ему очень не хотелось, чтобы Оса продолжала расспрашивать его о Йоне Ассарссоне.
К утру дождь кончился. Сияло солнце, прозрачная лазурь неба простиралась до самого горизонта. Ула Серка, старший в клане, сказал, что сам пойдет на розыски отца Осы.
Но он не торопился. Долго сидел на корточках перед чумом и размышлял, как ему сказать Йону Ассарссону, что его ищет дочь. Важно не испугать, а то еще пустится в бега, как уже бывало. Странный человек, боится детей. Говорит, не может на них смотреть, сразу такая тоска – сил нет.
Ула Серка размышлял, а Оса разговаривала с Аслаком, тем мальчиком, что накануне так пристально на нее смотрел. Аслак учился в школе и неплохо говорил по-шведски. Рассказывал ей, как живут саамы в Лапландии, и каждую минуту заверял, что лучше жизни нет и быть не может. Осе, наоборот, показалось, что не может быть хуже.
– Ты не понимаешь, – сказал Аслак. – Останься с нами на неделю, и увидишь, что счастливее людей на всей земле нет.
– Если я останусь на неделю, тут вы меня и похороните – задохнусь насмерть от дыма в вашем чуме, – поддела его Оса.
– Не говори так! Ты ничего про нас не знаешь. Я расскажу тебе кое-что, и ты поймешь, что чем дольше ты у нас побудешь, тем больше тебе будет нравиться наша жизнь.
И рассказал Осе про страшную эпидемию черной смерти, чумы, которая свирепствовала в Швеции много лет назад. Он не знал, дошла ли зараза до тех мест, где они кочуют сейчас, но в Йемтланде люди мерли как мухи. Из саамов, что жили там в лесах и горах, уцелел только паренек пятнадцати лет, а в шведских селениях умерли все, кроме одной девушки. Ей тоже было пятнадцать.
И он, и она бродили всю зиму, все надеялись найти кого-то в живых, а по весне встретились, продолжил рассказ Аслак. Девушка попросила юношу, чтобы он проводил ее на юг, где живут люди ее племени. Не могу, сказала она, оставаться в Йемтланде, здесь одни пустые хутора. Все умерли.
– Я провожу тебя, куда ты хочешь, – ответил он, – но только к зиме. Сейчас весна, и мои олени уходят в горы. И я ухожу в горы. Ты же знаешь: мы, саамы, должны быть там, где наши олени.
А девушка, надо сказать, была из богатой семьи. Привыкла жить под крышей, спать в пуховой постели и есть белый хлеб. И она с жалостью и презрением относилась к бедным кочевникам, считала, что они, живущие круглый год под открытым небом, должны быть очень несчастны. Но вернуться на свой хутор боялась – там не осталось никого, кроме мертвых.
– Возьми меня с собой, – попросила девушка. – Я же не могу остаться одна. Здесь не услышишь человеческого голоса.
Почему бы не взять? Парень согласился. И они пошли за оленями в горы. Олени торопились – стосковались по сочным горным травам, – и каждый день приходилось делать большие переходы. Даже палатку некогда было поставить, спали прямо на снегу, когда олени останавливались попастись. Животные чувствовали, как суннан, теплый южный ветер, шевелит их мех, и знали, что снег на горных склонах скоро растает. Юноша и девушка спешили за ними по тающему снегу, через сходящие ледники, через заросшие еловые леса. А когда забрались высоко по склону, ельник кончился. Тут росли только кривые, выносливые березы, и им пришлось пару недель ждать, пока сойдет снег ближе к вершине. И двинулись дальше. Девушка жаловалась, задыхалась, говорила, что не вынесет, что ей необходимо спуститься в долину, но упорно шла за ним – знала, что в долине никого нет. Уж лучше так, чем остаться совсем одной.
А когда они достигли горных пастбищ, юноша поставил чум на красивой зеленой поляне рядом с ручьем. К вечеру он поймал арканом олениху, подоил и напоил девушку парным оленьим молоком.
Нашел вяленую оленину и олений сыр, который спрятали здесь оленеводы прошлой осенью. А девочка все жаловалась и жаловалась, все было не по ней. Оленье молоко казалось ей отвратительным, вяленое мясо – жестким, а сыр, по ее мнению, вонял. Она не могла привыкнуть сидеть в чуме на корточках и спать на оленьей шкуре, постеленной на лапник. А паренек в ответ на ее нытье только посмеивался и помогал ей во всем. Он понимал, как непривычна для нее такая жизнь.
Через несколько дней он доил оленя и услышал за спиной тихие шаги.