В конце концов крылья у гусят окрепли, стая снялась с места и полетела на юг. Трудно даже описать, как радовался мальчик: он сидел на спине у Белого, смеялся и пел, хотя из-за шума никто его и не слышал. Конечно, ему надоели голод и темнота, но у него были и другие причины, отчего ему хотелось поскорее улететь из Лапландии.
Первое время в долине он нисколько не скучал – настолько красиво и необычно было все вокруг. Он решил, что никогда в жизни не видел ничего красивее и уютнее Лапландии. Единственная забота – отбиваться от полчищ комаров, иначе съедят без остатка. Правда, самый близкий его друг Белый не отходил ни на шаг от Дунфин, но зато он проводил долгие часы в обществе Акки и Горго. Им было хорошо втроем. То орел, то гусыня сажали его на спину, и они пускались в длинные путешествия. Он даже постоял на снежной вершине самой высокой шведской горы Кебнекайсе, откуда родом Акка. Посмотрел на величественные янтарные глетчеры, словно прилипшие к ее склонам. Побывал и на других вершинах, куда, скорее всего, никогда не ступала нога человека. Акка показывала ему спрятанные в горах цветущие долины, они заглядывали в пещеры, где волчицы выкармливали своих волчат. Мальчик познакомился со многими домашними оленями – бесчисленные стада паслись на берегу огромного многокилометрового болота. Он даже навестил медвежье семейство у большого водопада. Медведица зарычала на него поначалу, но он сказал медвежий пароль и передал привет от их родственников в Бергслагене.
Куда бы они ни летали, везде их встречали ошеломляющие картины нетронутой, дикой природы.
Но жить здесь он бы не хотел.
Мальчик согласился с Аккой. Люди должны были догадаться и оставить этот край тем, кому он принадлежит: медведям и волкам, оленям и диким гусям, полярным совам и леммингам. И конечно, саамам, созданным для такой жизни.
Как-то они с Аккой слетали в один из больших шахтерских поселков, и там он нашел истекающего кровью малыша Матса.
После этого мальчуган только и думал, как помочь Осе-пастушке. Но на следующий день после того, как она наконец нашла своего отца и мальчик-гном был ей больше не нужен, он впервые отказался куда-то лететь.
С этой минуты он начал тосковать по дому и считать дни. Он прилетит домой с Белым и опять станет человеком. Ему было очень обидно и больно, когда Оса захлопнула дверь у него перед носом.
Так что у него были все причины радоваться, когда стая снялась с места и полетела на юг. Он даже снял свою шапочку и помахал первому же еловому лесу (настоящие елки!), первой хижине, первой козе и первой курице. Они летели над величественными горами, могучими водопадами, но он уже не обращал на них внимания. Зато, когда увидел церковь и маленькую пасторскую усадьбу, на глазах у него выступили слезы.
Все время им встречались перелетные птицы. Теперь стаи были намного больше, чем по весне.
– Куда вы, дикие гуси? – кричали попутчики.
– За границу, как и вы, – отвечали гуси. – За границу, как и вы.
– У ваших птенцов слабоваты крылья, – ехидничали другие. – Им никогда не перелететь море.
И не только птицы стремились на летние квартиры. Саамы тоже переносили свои чумы в долины. Двигались они в строгом и никогда не нарушаемом порядке: первым шел саам-оленевод, потом шло все стадо с большими пышнорогими бычками во главе, затем ездовые олени с кладью, и замыкали шествие семь-восемь саамов, члены семьи.
Когда гуси увидели оленей, они спустились пониже и закричали:
– Спасибо за лето! Спасибо за лето!
– Счастливого пути! – отвечали олени.
Зато медведи показывали медвежатам лапой на летящую стаю и ворчали:
– Вы поглядите только на них! Эти неженки не выносят малейшего холода. Чуть выпадет снег – и в бега!
Но и гуси в долгу не оставались.
– Вы поглядите только на них! – кричали они медведям. – Им лень перебраться поюжнее, вот они и валяются всю зиму в своих берлогах!
Подросшие глухарята в еловых лесах смотрели на пролетающих птиц и, нахохлившись от холода, упрекали родителей:
– А почему мы не летим? А когда наша очередь?
– Потому что вы остаетесь дома с родителями! – наставительно говорил глухарь-отец, а глухарка-мама вторила:
– Дома с родителями! Дома с родителями!
Гора Эстбергет
Вторник, 4 октября
Каждый путешественник знает, что такое туман в горах. Он опускается мгновенно. Исчезают величественные горные пейзажи, ничего не видно даже на расстоянии вытянутой руки. И среди лета случаются туманы, а осенью они почти всегда. В Лапландии погода стояла ясная, хоть и было холодно. Но не успела Акка объяснить стае, что они подлетают к провинции Йемтланд, сгустился туман, и они летели почти вслепую. Пытаться рассмотреть что-то на земле и вовсе бессмысленно. Летели целый день, а Нильс Хольгерссон так и не знал, что там внизу: горы, долины, а может быть, и море, хотя моря здесь быть не должно.
К вечеру гуси сели на большой зеленой поляне. Поляна была необычной – со всех сторон ее окружали обрывы. Мальчик понял, что они на плато на вершине холма или, может быть, даже большой горы – земли как не было видно, так и сейчас не видно.
Здесь где-то наверняка и люди живут. Не то что в Лапландии, где можно за три дня ни одной живой души не найти. Ему даже показалось, что он слышит скрип телеги, человеческие голоса, но, наверное, только показалось. В таком тумане ни в чем нельзя быть уверенным.
Конечно, хорошо бы пробраться на какой-нибудь хутор. Вопрос только, найдет ли он дорогу назад. Лучше не рисковать. Лучше остаться с гусями, пока не прояснится. Туман оседает на всем, даже на траве – если пригнуться, можно увидеть крупные прозрачные капли на травинках, а за что ни возьмись, все волглое и скользкое. Шевельнешь такую травинку – холодный душ обеспечен. Еще хуже, чем в последние недели в горной долине.
Пару шагов в сторону – и сразу назад.
Но не успел он двинуться с места, в тумане проявились контуры маленького дома. Он сделал еще шаг и понял, что дом только показался ему маленьким. Вернее, он и был маленьким, но очень высоким, в несколько этажей, даже крыши не видно. Не дом, а башня. И двери заколочены – наверняка никого. Он вспомнил, что уже видел похожее строение – вышку лесника. Лесники время от времени забираются на самую верхотуру и смотрят, не горит ли где. Так что там ни поесть, ни согреться.
Но обсохнуть можно.
Он побежал к Белому:
– Белый, миленький, отнеси меня вон на ту башню! Мне в такой мокрети не уснуть.
Замечательный гусь – Белый! За все путешествие он ни разу не отказал Тумметоту.
Через минуту мальчуган был уже на крытом смотровом балконе башни, а еще через минуту крепко спал, и разбудило его только утреннее солнце.
Он открыл глаза и долго не мог понять, где он и что перед собой видит. Как-то на ярмарке отец сводил его в круговую панораму. В круглом шатре все стены были расписаны пейзажами, и чувство было такое, что шагнул в незнакомую страну. А сейчас он будто снова угодил в этот шатер: огромный багряный потолок, а на стенах нарисованы большие поселки и церкви, поля и дороги, даже железная дорога, а вдалеке – затянутый дымкой силуэт большого города.
Он с восхищением оглянулся, ему показалось, что за спиной стоит отец, но увидел только небрежно сколоченные, потемневшие от влаги доски. Мальчик тут же очнулся – никакой это не размалеванный потолок. Разгорается утренняя заря, а все что перед ним, существует на самом деле. За месяцы в дикой Лапландии он просто отвык от таких картин. Ничего удивительного.
Между прочим, была и еще одна причина, отчего мальчуган не поверил своим глазам. Все, что он видел перед собой, было и в самом деле как будто раскрашено, но каким-то неопытным или сумасшедшим художником. Все краски были хоть и завораживающе красивыми, но совершенно неправильными, неестественными. Наблюдательная вышка построена на холме, а холм был на острове, совсем недалеко от берега огромного озера. Но вода в озере вовсе не серая, как обычно, а розовая, такая же, как небо, только посветлей, будто небесный багрянец развели озерной водой. А в глубоких заливах, куда не достигали утренние лучи, поверхность глянцево-черная. И берега не зеленые, а светло-желтые – листья на березах уже пожелтели. Желтизны добавляла и пожухлая трава. Лиственные рощи сияли светлым осенним золотом и багрянцем, и на их фоне еловый лес казался почти черным. По сравнению с парадным золотом берез ели выглядели особенно мрачно.
На востоке мягко, как женщины, изгибались сизые холмы, за ними виднелась зубчатая цепь гор. В косых лучах еще невидимого солнца покрытые утренней дымкой горы казались разноцветными. Мерцающая и все время меняющаяся раскраска этих гор была настолько необычной, что и определить нельзя. Постоянными были только темно-лиловые тени от уступов скал. Атак… красный не красный, золотистый не золотистый, а все вместе до того прекрасно, что не оторваться.
Насмотревшись на волшебное зрелище, мальчик начал крутить головой – хотел понять, где они заночевали. Почти весь золотой березовый берег застроен. Церковь за церковью, одна группка красных домиков, другая, третья. А чуть подальше на востоке, через залив, расположился город, прикрытый со спины горами. И вправо и влево тянутся богатые, красивые пригороды.
Постарался городок, подумал мальчуган. Долго, наверное, выбирал место. И выбрал – лучше не придумаешь. Интересно, как он называется?
Он услышал шаги и вздрогнул. Кто-то поднимался на башню.
Мальчик еле успел спрятаться.
На площадке появились люди. Все молодые. Из разговоров он понял, что они решили обойти пешком всю свою провинцию Йемтланд и бурно радовались, что успели в Эстерсунд накануне вечером. Иначе ни за что бы не дождаться второго такого ясного утра. В плохую погоду с этой знаменитой смотровой башни на горе Эстбергет на острове Фресён ничего и не увидишь. А обзор с нее – километров двести в любую сторону.
Вот оно что… значит, никакая это не вышка лесника. Смотровая башня.