Сага о Смоланде
Вторник, 12 апреля
Дикие гуси, благополучно перелетев море, оказались в уезде Чюст, в северном Смоланде. Уезд этот, как видно, так и не решил до сих пор – то ли ему остаться сушей, то ли стать морем. Бесчисленные морские заливы и проливы изрезали берег на острова и полуострова, на мысы и перешейки. Море затопило все низины, перед его натиском устояли только высокие холмы, вершины которых островками поднимались теперь над водой.
Дикие гуси летели со стороны моря; стоял вечер, и усеянная холмами суша мирно покоилась среди окружавших её заливов и проливов.
Нильс невольно вспомнил Блекинге. Здесь, в Чюсте, как и там, суша и море встречались необычайно красиво и спокойно. Казалось, они хотели порадовать друг друга самым лучшим и прекрасным из того, чем владеют. На островах то тут, то там Нильс видел хижины и домики. Чем дальше, тем больше и лучше становились жилища людей. Наконец показались огромные белые господские усадьбы. Купы деревьев окаймляли берега, за ними лежали лоскутки пашен, а на вершинах невысоких холмов снова привольно росли деревья.
Дикие гуси опустились на голом островке в глубине залива Госфьерден – Гусиного. И сразу заметили, что за то время, пока они были на островах Эланд и Лилла-Карлсё, весна вошла в силу. Правда, высокие чудесные деревья ещё не оделись листвой, но земля под ними пестрела подснежниками, гусиным луком и фиалками.
Увидев этот цветочный ковёр, дикие гуси перепугались: не слишком ли они замешкались на юге страны? И Акка тут же решила, что нечего тратить время и искать место для привала в Смоланде. Завтра же утром они вылетают на север, через Эстеръётланд!
Значит, ему, Нильсу, так и не придётся повидать Смоланд! Это его немного огорчило. Ни об одной из провинций не слышал он столько историй, сколько о Смоланде, и очень хотел собственными глазами увидеть этот край. Прошлым летом, когда он ходил в гусопасах у одного крестьянина близ Юрдберги, он почти каждый день встречался с двумя бедными смоландскими ребятишками, братом и сестрой, которые также пасли гусей. Дети эти страшно досаждали ему рассказами о своём Смоланде. Особенно допекал Нильса маленький Матс. Оса-то уже вышла из возраста, когда только бы кого-нибудь подразнить.
– А ты слыхал, Нильс Гусопас, как сотворяли Смоланд и Сконе? – не раз спрашивал Матс. И стоило Нильсу ответить «нет», он тотчас начинал рассказывать старинное народное предание: – Так вот, было это в ту пору, когда Господь сотворял мир. Однажды, когда он трудился, шёл мимо святой Пётр. Остановился он, поглядел и спрашивает:
– Ну как, тяжёлая работа?
– Да уж не лёгкая, – отвечает Господь.
Не поверил Пётр. Показалось ему, что сотворять землю – проще простого, и захотел сам попробовать.
– Может, передохнёшь малость? – спросил он. – А я вместо тебя потружусь.
Но Господь не согласился.
– Не знаю, сколь ты сведущ в этом деле, могу ли я доверить тебе столь важную работу, – ответил он.
Рассердился Пётр да и говорит, что он, мол, ничуть не хуже самого Господа может сотворять земли…
А тот как раз над Смоландом бился. И уже по тому, что успел сделать на севере и востоке, видно было, каким прекрасным и плодородным будет этот край. «То, что так хорошо начато, никому не испортить», – подумал Господь и сказал Петру:
– Ну что ж, поглядим, кто из нас лучше смыслит в таком деле. Ты впервые взялся за него, потому и продолжай начатое мной, а я стану сотворять новые угодья.
Пётр тотчас согласился, и стали они трудиться каждый в своём краю. Господь перебрался подальше к югу и, быстро сотворив провинцию Сконе, пригласил Петра взглянуть на свою работу.
– И я уже всё давным-давно закончил, – сказал Пётр. По голосу его чувствовалось, как он доволен тем, что у него получилось на юге и западе Смоланда.
Провинция Сконе пришлась Петру по душе: куда ни кинь взгляд – всюду плодородные земли, просторные равнины и лишь кое-где то одна, то другая горушка. Вот уж где людям благодать!
– Чудесный край! – похвалил Пётр. – Но мой ещё лучше.
– Пойдём поглядим, – промолвил Господь.
Но когда Господь пришёл туда, где трудился Пётр, он прямо испугался:
– Креста на тебе нет! Что ты такое сотворил, Пётр?
А Петру-то казалось, что ничего на свете нет лучше солнечного тепла. Вот он и наворотил в одну кучу великое множество камней да скал и поднял их поближе к солнцу. А сверху настелил тонюсенький слой рыхлого чернозёма и решил, что лучше и быть не может.
Тем временем в Смоланде пролились сильные дожди. Всю землю смыло, и кругом торчали лишь голые скалы! Только кое-где на каменных глыбах лежали глина и тяжёлый гравий. Было ясно, что, кроме ели да можжевельника, мха да вереска, на тощих смоландских почвах ничего расти не будет. Вдоволь там было только воды. Она затопила все ущелья в горах. Она плескалась в бесчисленных озёрах, реках и ручьях, не говоря уж о болотах и топях, простиравшихся далеко-далеко во все стороны. Но если в одних местах воды было в избытке, в других её страшно недоставало, и огромные поля казались высохшими пустошами, где при малейшем дуновении ветерка тучами взметались вверх песок и земля.
– О чём ты думал, сотворяя такие угодья? – с досадой спросил Господь.
Пётр оправдывался тем, что он-де хотел поднять землю выше, вровень с горами, чтобы она получала побольше солнечного тепла.
– Но ведь на её долю придётся немало и ночных холодов, – молвил Господь, – ведь с неба сходят и холода! Боюсь, что и та малость, которая здесь растёт, помёрзнет.
Ясно, Пётр об этом даже не подумал.
– Да, – огорчился Господь, – на этой скованной морозами земле вряд ли что родится… И ничего тут не поделаешь!
Когда маленький Матс доходил в рассказе до этого места, Оса-пастушка всякий раз его перебивала:
– Терпеть не могу, малыш Матс, когда ты говоришь, что в Смоланде так худо! Ты, видно, забыл, сколько там доброй земли! Вспомни хотя бы об уезде Мёре у пролива Кальмарсунд. Пашни там – одна возле другой, ну точь-в-точь как в Сконе. А землица до того добрая, плодородная! Чего там только не растёт! И где найдёшь лучшие посевы?
– А при чём тут я? – упрямился маленький Матс. – Я говорю то, что слыхал от других. За что купил, за то и продаю!
– А я не раз слышала, будто красивее побережья, чем в Чюсте, на свете нет. Вспомни-ка тамошние заливы, да каменистые островки, да рощи! А какие там господские усадьбы! – настаивала Оса.
– Да, это, пожалуй, верно! – сдавался маленький Матс.
– Разве ты не помнишь, – продолжала Оса, – ведь учительница говорила, будто таких людных да прекрасных мест, как в той стороне Смоланда, что расположена южнее озера Веттерн, в Швеции нет? А как красиво там большое озеро и жёлтые песчаные его берега? А городок Гренна на острове, а Йёнчёпинг, его спичечная и бумажная фабрики! А Мункшё! А Хускварна и большие заводы!
– Твоя правда! – снова соглашался Матс.
– Вспомни-ка, малыш Матс, остров Висингсё, его развалины, дубняк и старинные сказки об этом крае! Вспомни долину, откуда выбегает река Эмон, да селения, мельницы и лесопилку на её берегах, целлюлозные и деревообделочные фабрики!
– Твоя правда! – уступал маленький Матс. Видно, он бывал всякий раз огорчён её словами.
Но потом вдруг быстро поднимал голову.
– Ну и дурни же мы! – смеялся он. – Всё, о чём ты говорила, находится в той стороне Смоланда, которая была уже до Петра. Там и вправду красиво-прекрасиво! Только и про Петров Смоланд тоже правду говорят. Однако же, – продолжал свой рассказ Матс, – Пётр духом не пал и попытался утешить Господа:
– Не принимай это близко к сердцу! Подожди, я сейчас сотворю людей таких выносливых, что они смогут осушать и возделывать болота и очищать каменистую землю под пашни.
Лопнуло тут терпение Господне.
– Нет уж, – сказал он, – отправляйся-ка ты на юг, в Сконе. Я создал добрую, послушную плугу землю, ты же сотвори жителя Сконе. А уж смоландца я сотворю сам!
И сотворил Господь смоландца проворным, весёлым, работящим, находчивым и умелым, способным добывать пропитание в бедном своём краю.
– А каким Пётр создал жителя Сконе? – не в силах удержаться, всякий раз спрашивал Нильс Хольгерссон – сам родом из Сконе. (Хотя лучше бы ему помолчать!)
– А сам-то ты как думаешь? – отвечал маленький Матс с такой издёвкой, что Нильс тут же кидался на него с кулаками. Но Матс был совсем ещё кроха, и Оса-пастушка, всего на год старше, тотчас бросалась ему на помощь. Нежная и кроткая, она дралась как львица, если кто-нибудь, бывало, хоть пальцем тронет её братца. Ну а Нильс Хольгерссон, ясное дело, не желал связываться с девчонкой. Он поворачивался к ним спиной и уходил. И обычно в тот день избегал встречи со смоландскими ребятишками.
XVIВороны
Глиняный горшок
В юго-западной стороне Смоланда есть уезд, который зовётся Суннербу. Местность там совсем гладкая, ровная, и тот, кто видит её зимой, не иначе думает, что под снегом лежат обширные луга да плодородные поля. На равнинах-то по-другому и не бывает! Но когда в начале апреля снег в Суннербу наконец тает, оказывается, что под ним ничего нет, кроме сухих песчаных пустошей, поросших вереском, голых скалистых глыб да больших топких болот. Правда, там есть кое-где и поля, но они так малы, что о них не стоит и говорить. Редкие крестьянские домики, выкрашенные в серый или красный цвет, прячутся в берёзовых рощах, словно боясь, что их увидят.
Там, где уезд Суннербу примыкает к провинции Халланд, есть песчаная, поросшая вереском пустошь, такая громадная, что если встать у одного её края, другого не увидишь. Растёт там лишь один вереск. Эти маленькие растения с корявым стволом, искривлёнными веточками и сухими листиками воображают, будто они – деревья! И ведут себя как настоящие деревья, расстилаясь на широких просторах, словно леса, и выживают каждого, кто только вздумает попасть в их общество.
Единственное место, где не так безраздельно господствует вереск, – низкая, каменистая горная гряда, которая пересекает всю пустошь по самой её середине. Там попадаются и можжевельник, и рябина, а кое-где даже высокие красивые берёзы. В те времена, когда Нильс Хольгерссон путешествовал по свету с дикими гусями, стояла на пустоши лачуга, окружённая небольшим клочком выкорчеванной пашни. Но люди, некогда жившие тут, вероятно, по каким-то причинам переселились в другие края. С той поры лачуга была необитаема, а поле – невспаханным.
Покидая лачугу, хозяева задвинули вьюшку, закрыли на крючки окошко и заперли дверь. Но забыли, что одно стекло в окошке выбито и только заткнуто тряпкой. Через некоторое время кто-то вытащил загнившую от летних ливней тряпку из окошка.
Да, эта каменистая горная гряда вовсе не была так необитаема, как могло показаться с первого взгляда; её занимало многочисленное воронье племя. Само собой, вороны жили здесь не круглый год. Зимой они переселялись за море, но каждую весну возвращались на вересковую пустошь вить гнёзда и класть яйца. Летом же они рассеивались по усадьбам в уезде Суннербу и кормились тем, что воровали ягоды, яйца и птенцов, а осенью перелетали с одной пашни на другую по всему Йёталанду и клевали зёрна.
А тряпку из окошка вытащил самый крупный и рослый из вороньей стаи по имени Гарм Белопёрый, которого иначе и не называли, как Фумле или Друмле, а то и Фумле-Друмле, что значит Тяпа-Растяпа. Был Фумле-Друмле сильнее всех других ворон, да что из того! Вёл он себя так бестолково, что его вечно выставляли на посмешище. А ведь Гарм Белопёрый происходил из старинного знатного рода и по справедливости должен бы быть предводителем вороньей стаи, потому что эта честь с незапамятных времён принадлежала старейшему из рода Белопёрых. Однако задолго до рождения Фумле-Друмле его родичи лишились власти, и она перешла к самому жестокому и дикому из вороньего племени по имени Иле Буйный Ветер. Кое-кто, может, думает, будто все птицы, именуемые воронами, живут на один лад. Но это вовсе не так. Есть целое племя добропорядочных ворон, которые питаются лишь зёрнами, червяками, личинками да падалью. Но встречаются среди ворон и настоящие разбойники. Они набрасываются на зайчат, на мелких пташек, а стоит им увидеть какое-нибудь птичье гнездо, как они тут же его разоряют.
Род, из которого вышел Гарм Белопёрый, в старину вёл строгую и скромную жизнь. Будучи вожаками стаи, его предки заставляли ворон вести себя так, чтобы другие птицы слова худого о них сказать не могли. Но ворон было много, и жили они впроголодь. Долго выдержать строгий пост они не могли, восстали против Белопёрых и передали власть Иле Буйный Ветер. А более страшного разбойника и разорителя гнёзд свет не видывал. Правда, жена его Кора Лёгкий Ветерок была ещё хуже. Под их началом вороны начали вести такую жизнь, что их стали бояться больше, чем ястребов-тетеревятников и филинов.
Фумле-Друмле в стае, ясное дело, ни во что не ставили. Все считали, что он уродился в своих предков и в предводители не годится. Никто бы о нём и не вспоминал, если бы не его вечные глупости. Кое-кто поумнее, правда, говорил, что это, пожалуй, и к лучшему. Не будь Фумле-Друмле таким простофилей, ему бы несдобровать. Иле Буйный Ветер и Кора Лёгкий Ветерок не позволили бы ему, потомку древнего рода хёвдингов, оставаться в стае.
Теперь же, особенно днём и при других воронах, они были довольно приветливы с ним и охотно брали с собой на охоту. А уж там все видели – ловкостью и дерзостью они намного превосходили его.
Никто из ворон не знал, что это Фумле-Друмле вытащил тряпку из окошка. А если б узнали, немало удивились бы – неужто он, Тяпа-Растяпа, способен на такое! Приблизился к человеческому жилью! Сам-то Фумле-Друмле об этом помалкивал. И не без причин. Ведь однажды в кромешной ночной тьме, когда многие из стаи уже спали на своих ветвях, на Фумле-Друмле напали какие-то вороны и чуть не убили. С тех пор каждый вечер, лишь только смеркалось, он улетал с насиженного места ночевать в пустую лачугу.
Как-то в полдень, когда вороны уже навели порядок в своих гнёздах на горной гряде Крокосен, что значит Воронья, им посчастливилось найти нечто необыкновенное. Иле Буйный Ветер, Кора Лёгкий Ветерок, Фумле-Друмле и несколько других ворон часто залетали в большую яму в одном из самых дальних уголков пустоши. Это был самый обыкновенный карьер, где добывали щебень, но вороны, страшно любопытные птицы, всё снова и снова устремлялись туда, переворачивая каждую песчинку, чтобы докопаться, зачем люди вырыли такую яму. И вот в один прекрасный день, когда вороны расхаживали там взад-вперёд, края ямы с одной стороны обвалились. Вороны поспешили туда и обнаружили среди обрушившихся камней, песка и щебня довольно большой глиняный горшок, прикрытый деревянной крышкой. Вороны, конечно, захотели узнать, что там внутри. Чего только они не вытворяли! И дырку в горшке пробивали, и крышку взламывали, но так и не смогли ничего сделать.
Птицы беспомощно стояли, разглядывая горшок, как вдруг услыхали чей-то голос:
– Не спуститься ли к вам? Не помочь ли вам, вороны?
Они быстро подняли головы. На краю ямы, глядя на них, сидел Смирре-лис. Такого красивого лиса, в такой ярко-рыжей шубе им на своём веку видеть не приходилось. Портило лиса только одно – прокушенное ухо.
– Если хочешь помочь нам, помоги! – разрешил лису Иле Буйный Ветер.
В тот же миг он и его сородичи поспешно вылетели из ямы. Лис спрыгнул вниз, стал кусать горшок и стягивать с него крышку. Но даже он не смог её открыть.
– Как по-твоему, что в этом горшке? – спросил Иле Буйный Ветер.
Лис, внимательно прислушиваясь, стал катать горшок лапой взад-вперёд.
– Ничего, кроме серебряных монет, там быть не может, – заявил он.
Это превзошло все самые смелые ожидания ворон.
– Так, по-твоему, там серебро? – закаркали они.
Глаза у ворон от жадности чуть не выскочили из орбит. Как ни странно, но больше всего на свете вороны любят серебряные монеты.
– Слышите, как бренчат? – крикнул лис и ещё раз катанул горшок. – Не знаю только, как к ним подобраться.
– Как же нам быть? – огорчённо каркнули вороны.
Лис стоял в раздумье, поскрёбывая левой лапой голову. Может, теперь с помощью ворон ему удастся завладеть этим малышом, который всякий раз ускользает от него?
– А я знаю, кто может открыть вам горшок! – воскликнул лис.
– Скажи – кто? Скажи – кто? – обрадовавшись, закаркали вороны, изо всех сил хлопая крыльями.
– Так и быть, скажу, коли пойдёте со мной на уговор, – молвил лис.
И он поведал воронам о Малыше-Коротыше, который наверняка откроет горшок, если птицы сумеют притащить его на пустошь. Но в награду за совет лис потребовал выдать ему мальчика, как только тот достанет из горшка серебряные монеты.
Воронам ни к чему было щадить Малыша-Коротыша, и они тотчас согласились.
Сговориться с лисом было просто, а вот узнать, где сейчас Малыш-Коротыш и дикие гуси, – куда труднее.
Иле Буйный Ветер сам полетел с пятьюдесятью воронами на поиски, пообещав вскоре вернуться. Но день проходил за днём, а на горной гряде Крокосен не было о них ни слуху ни духу.
Похищенный воронами
Среда, 13 апреля
Дикие гуси проснулись, лишь только начало светать: перед полётом в Эстеръётланд им надо было раздобыть немного корма. Скалистый островок в заливе Госфьерден, где они ночевали, был мал и гол, но в воде вокруг острова виднелось множество водорослей, которые могли утолить голод. Малышу-Коротышу было гораздо хуже – он не мог найти ничего съедобного.
Голодный, озябший, он стоял, хмуро озираясь по сторонам, и вдруг увидел двух белок, игравших на поросшем деревьями мысу, как раз против скалистого островка. Мальчик подумал: а вдруг у белок остались с зимы какие-нибудь припасы? И он попросил белого гусака перенести его на мыс, там он попытается выклянчить у белок несколько орехов.
Большой белый гусак тотчас переплыл с ним через пролив. Но, на беду, белки так веселились, гоняя друг друга с дерева на дерево, что и слушать мальчика не стали, а упрыгали ещё дальше вглубь рощи. Мальчик поспешил за ними, и вскоре гусак, плескавшийся в воде у берега, потерял его из виду.
Мальчик брёл по лужайке среди высоких подснежников, достававших ему почти до самого подбородка, как вдруг почувствовал, что кто-то схватил его сзади и пытается приподнять в воздух. Обернувшись, он увидел, что какая-то ворона держит его за шиворот. Он хотел было вырваться, но тут подоспела ещё одна ворона, которая крепко вцепилась ему в чулок и опрокинула навзничь.
Если бы Нильс Хольгерссон позвал на помощь, белый гусак наверняка бы его освободил. Но Малыш-Коротыш думал, что уж с двумя-то воронами он и сам справится. Он пинал их ногами и колотил изо всех сил, но вороны крепко держали его. В конце концов им удалось подняться вместе с ним в воздух. И сделали они это так неосторожно, что мальчик на лету ударился головой о ветку дерева. От сильного удара в висок в глазах у него потемнело, и он потерял сознание.
Когда Нильс снова открыл глаза, он уже парил высоко над землёй. Память медленно возвращалась к нему, и вначале он не мог понять, где находится. Под ним расстилался огромный пушистый ковёр, затканный большими неровными зеленовато-коричневыми узорами. Ковёр этот казался толстым и таким роскошным! Мальчик даже пожалел, что с ним так скверно обращаются. Ковёр был рваный, весь в дырках и прорехах, правда кое-где залатанный, но заплатки уже расползались. И самое удивительное, что ковёр, как видно, был разостлан на зеркальном полу. Да, да, ведь сквозь дырки и прорехи в ковре просвечивало сверкающее зеркальное стекло.
Ещё мальчик обратил внимание на то, что солнце катилось по небу вверх. Вскоре зеркальное стекло под дырками и прорехами в ковре стало отсвечивать багрянцем и золотом. Диво, да и только! Мальчик любовался великолепными переливами красок, хотя и не понимал, что́ всё-таки он видит на самом деле. Но вот вороны опустились вниз, и тогда он разглядел, что огромный ковёр под ним – земля, одетая в зелёные – хвойные и коричневые – оголённые лиственные леса. Дырки же и прорехи в ковре оказались сверкающими заливами, проливами и мелкими озерцами.
Нильс вспомнил, что, когда он впервые летал в поднебесье, земля в Сконе предстала перед ним в виде клетчатой скатерти. Ну а эта, похожая на разорванный ковёр? Как называется она?
Он стал задавать себе множество вопросов: почему он не сидит больше на спине белого гусака, почему вокруг него – целая туча ворон и почему его дёргают, швыряют в разные стороны и вот-вот разорвут на части?
Вдруг он всё понял. Его похитили вороны. Белый гусак по-прежнему ждёт его в воде у берега, а дикие гуси полетят нынче на север, в Эстеръётланд. Его же волокут на юго-запад! Это он понял из того, что солнце осталось у него за спиной. Значит, большой лесистый ковёр под ним – наверняка Смоланд!
«Что будет с белым гусаком, если я не смогу больше заботиться о нём?!» – подумал мальчик и начал кричать воронам, чтоб они сию же минуту отнесли его назад, к диким гусям. За себя он ни капельки не боялся: вороны, ясно, утащили его из чистого озорства!
Вороны же, не обращая ни малейшего внимания на его крики, стремительно мчались вперёд. Но немного погодя кто-то из них захлопал крыльями, что означало: «Смотрите вверх! Опасность!» Они тут же нырнули вниз, в ельник, и, протиснувшись сквозь иглистые ветви до самой земли, усадили мальчика под густой елью. Он был спрятан так надёжно, что разглядеть его не смог бы даже зоркий глаз сокола.
Пятьдесят ворон, нацелив на мальчика хищные клювы, окружили его со всех сторон.
– Может, хоть сейчас вы скажете, вороны, зачем меня похитили? – спросил он.
Но не успел он договорить, как самый большой из окруживших его ворон прошипел:
– Замолчи! А не то выклюю тебе глаза!
Ясно было, что он от своих слов не отступится, и мальчику пришлось повиноваться. Так он и сидел, не спуская глаз с ворон, а вороны – с него.
Чем дольше он на них смотрел, тем меньше они ему нравились. Отвращение охватывало его при взгляде на их перья – пыльные, неухоженные! Казалось, вороны не знают, что такое купаться или чистить перья. Их лапы были грязными-прегрязными, а в клювах виднелись остатки корма. Да, это тебе не чистюли – дикие гуси! Мальчик подумал, что они похожи на мошенников и лиходеев: такие же жестокие, хищные, вороватые и наглые с виду.
Да, ну и в разбойничью же шайку он попал!
В тот же миг Нильс услышал над головой призывный клич диких гусей: «Где ты?» – «Я здесь!» – «Где ты?» – «Я здесь!»
Он понял, что Акка вместе с другими гусями ищет его. Но не успел он им ответить, как самый большой из стаи ворон, вероятно их хёвдинг, прошипел ему прямо в ухо:
– Помни про свои глаза!
И мальчику ничего не оставалось, как молчать.
Дикие гуси, должно быть, и не подозревали, что он так близко от них, и лишь случайно пролетали над этим лесом. Ещё несколько раз донеслись до него их клики, потом они замерли вдали.
«А теперь выпутывайся сам, Малыш-Коротыш! – сказал он себе. – Покажи, выучился ли ты чему-нибудь за три недели жизни на безлюдных диких пустошах!»
Немного погодя вороны стали собираться в путь: как видно, они намеревались нести его, по-прежнему держа за шиворот и за чулок. И тогда мальчик сказал:
– Может, среди вас найдётся сильная ворона, которая сможет понести меня на спине? Вы так худо обошлись со мной, что я вот-вот умру. Позвольте мне ехать верхом! Я не брошусь вниз с вороньей спины, обещаю вам!
– Уж не думаешь ли ты, что нас страшно беспокоит, каково тебе? – каркнул предводитель стаи.
Но тут приковылял самый крупный и рослый из всей стаи ворон, взъерошенный, неуклюжий, с белым пером в одном из крыльев, и сказал:
– Нам же лучше, Иле Буйный Ветер, если мы доставим Малыша-Коротыша целым и невредимым. Попробую-ка я отнести его.
– Коли тебе это под силу, Фумле-Друмле, я не против, – согласился Иле Буйный Ветер. – Только гляди не урони его!
Это была уже победа, и мальчик снова повеселел. «Нечего падать духом, даже если тебя украли вороны, – думал он. – С такими недотёпами я уж, верно, справлюсь».
Вороны полетели дальше на юго-запад Смоланда. Стояло чудесное утро, солнечное, спокойное, и птицы внизу, на земле, во всё горло распевали свои свадебные песни. В высоком тёмном бору на верхушке ели сидел, свесив крылья, сам дрозд и распевал во всё горло:
– Как ты хороша! Как хороша! Как хороша! Никого нет краше тебя! Краше тебя! Краше тебя!
И, закончив свою песню, он тотчас же принимался за неё снова.
Мальчик как раз пролетал над лесом; услыхав, что дрозд повторяет одну и ту же песенку, видимо не зная другой, он приложил руки ко рту и закричал вниз:
– Слыхали мы такое! Слыхали мы такое!
– Кто-кто? Кто-кто? Кто-кто? Кто насмехается надо мной? – без конца заливался дрозд, пытаясь разглядеть того, кто кричал.
– Похищенный воронами! Похищенный воронами насмехается над твоей песенкой! – отвечал мальчик.
В этот миг вороний хёвдинг, повернув голову, сказал:
– Помни про свои глаза, Малыш-Коротыш!
А мальчик подумал: «Плевать мне на тебя! Я докажу, что не боюсь ворон!»
Они летели всё дальше и дальше; повсюду виднелись одни леса да озёра. В берёзовой роще сидела на оголённой ветке лесная горлица, а перед ней стоял голубок. Распушив перья, изогнув шею, он то и дело надувался так, что грудкой упирался в ветку. Голубок непрерывно ворковал:
– Ты, ты, ты – самая пригожая во всём лесу! Никого нет лучше тебя, тебя, тебя!
А над ними в поднебесье пролетал мальчик и, услыхав воркованье голубка, не смог удержаться и закричал:
– Не верь ему! Не верь ему!
– Кто-кто-кто клевещет на меня? Кто врёт? – заворковал голубок, пытаясь разглядеть того, кто кричал.
– Схваченный воронами клевещет на тебя! Схваченный воронами врёт! – воскликнул мальчик.
Иле Буйный Ветер снова повернул голову к мальчику и велел ему замолчать. Но Фумле-Друмле, который нёс Нильса на спине, каркнул:
– Пусть его болтает! Малые пташки подумают, что это мы, воро́ны, стали такими острыми на язык и весёлыми!
– Не такие уж они глупые! – закаркал Иле Буйный Ветер, но слова эти, видимо, пришлись ему по вкусу, потому что мальчику уже не запрещалось кричать, сколько ему вздумается. Почти всё время вороны летели над дремучими лесами. Только изредка на лесных опушках мелькали селения с маленькой церковью и жалкими лачугами. Но вот они увидели старинную уютную помещичью усадьбу с красными стенами и крутой крышей. За усадьбой тоже поднимался лес, перед ней расстилалось озеро. Высокие клёны окружали двор, в саду росли низкие и широкие кусты крыжовника. На самой верхушке флюгера сидел скворец и пел так громко, чтобы каждое его слово слышала скворчиха, сидевшая в скворечнике на грушевом дереве.
– У нас четыре маленьких красивых яичка! – распевал скворец. – У нас четыре маленьких красивых круглых яичка! У нас в гнезде полным-полно прекрасных яичек!
Когда скворец в тысячный раз запел свою песенку, над усадьбой как раз пролетал мальчик. Приставив руки ко рту, он закричал:
– Сорока украдёт яички! Сорока украдёт яички!
– Кто-кто хочет напугать меня? – беспокойно захлопав крыльями, спросил скворец.
– Пленённый воронами пугает тебя! – ответил мальчик.
На этот раз вороний хёвдинг и не пытался утихомирить мальчика. А все вороны так развеселились, что закаркали от удовольствия.
Чем дальше летели они вглубь Смоланда, тем шире становились озёра, тем больше было там островков и мысов. А на берегу одного из озёр, красуясь перед уткой, стоял селезень и крякал:
– Буду верен тебе до конца дней моих! Буду верен тебе до конца дней моих!
– Ещё лето не кончится, как обманет! – закричал, пролетая мимо, мальчик.
– Это ещё кто-кто такой? – воскликнул селезень.
– Меня зовут Украденный воронами! – заорал мальчик.
В полдень вороны опустились на пастбище. Они рыскали кругом, отыскивая себе корм, но никто и не подумал угостить чем-нибудь мальчика. Но тут к хёвдингу подлетел Фумле-Друмле с веткой шиповника, на которой оставалось ещё несколько прошлогодних красных ягод.
– Это тебе, Иле Буйный Ветер! – сказал он. – Чудесный корм, как раз для тебя!
Иле Буйный Ветер презрительно фыркнул.
– Неужто ты воображаешь, что я стану есть старые сухие ягоды? – спросил он.
– А я-то думал, ты обрадуешься! – с притворной досадой сказал Фумле-Друмле и отшвырнул ветку с ягодами в сторону. Но она упала рядом с мальчиком, и тот, не будь дураком, схватил ветку и наелся ягод.
Когда насытились и вороны, они начали болтать, и кто-то из стаи каркнул:
– О чём ты думаешь, Иле Буйный Ветер? Уж больно ты нынче смирный!
– Помнится мне, жила когда-то в здешних краях курица. И до того она любила свою хозяйку! Вот однажды решила курица её осчастливить и снесла яиц на целый цыплячий выводок. А спрятала она эти яйца под половицами скотного двора. Сидя на яйцах, курица всё время представляла себе, как обрадуется хозяйка цыплятам! Ну а хозяйка только диву давалась: куда исчезла курица? Искала она её, да так никогда и не нашла. Отгадай, Длинный Клюв, кто нашёл курицу и яйца?
– Это отгадать легко, Иле Буйный Ветер! Но раз уж ты заговорил о своих подвигах, расскажу историю вроде твоей. Помните большую чёрную кошку с пасторского двора в приходе Хиннерюд? Как она злилась на хозяев, ведь они всегда отбирали у неё новорождённых котят и топили их! Один раз ей удалось спасти котят, она спрятала их в стоге соломы в поле. И не могла на них налюбоваться! Только меня котята порадовали куда больше, чем её. Да-да, меня!
Тут вороны вошли в такой раж, что стали каркать, перебивая друг друга.
– Подумаешь, воровать яйца да каких-то паршивых котят! Это дело нехитрое! – крикнул кто-то из стаи. – Вот я однажды охотился за зайчонком, почти уже взрослым зайцем. Нелегко было гоняться за ним в подлеске!
Только он прокаркал эти слова, как его перебил один из сородичей:
– Может, это и забавно – дразнить куриц да кошек, а по мне, так куда лучше, коли вороне удастся насолить человеку! Вот я однажды украл серебряную ложку…
Но тут мальчик счёл, что не пристало ему слушать такую гнусную болтовню.
– Эй, вы, вороны! – крикнул он. – И не стыдно вам без конца похваляться своими разбойными подвигами! Три недели прожил я среди диких гусей и не видал, не слыхал от них ничего, кроме хорошего. Худой у вас хёвдинг, если он позволяет грабить и убивать! Пора вам зажить по-новому. А не то берегитесь! Уж я знаю, людям до того надоела ваша злоба, что они постараются извести весь ваш род! И тогда вам быстро придёт конец!
Иле Буйный Ветер и другие вороны, услыхав эти речи, так рассвирепели, что хотели броситься на мальчика и растерзать его. Но Фумле-Друмле, хохоча и каркая, заслонил его собой.
– Нет, нет, нет! – притворившись испуганным, закаркал он. – Что скажет Кора Лёгкий Ветерок, если вы растерзаете Малыша-Коротыша ещё до того, как он добудет нам серебряные монеты?
– Эх ты, Фумле-Друмле, бабы испугался! – презрительно крикнул Иле Буйный Ветер. Но и он, и другие вороны тут же оставили мальчика в покое.
Вскоре вороны полетели дальше. Прежде Малыш-Коротыш не верил, что Смоланд так уж беден, как про него говорят. Правда, это глухой лесной край, да и горных кряжей здесь видимо-невидимо. Но по берегам рек и озёр тянулись вспаханные поля, и настоящего безлюдья он ещё не встретил. Однако чем дальше продвигались вороны вглубь Смоланда, тем реже попадались селения и отдельные домишки. Под конец Малыш-Коротыш решил, что залетел в настоящую пустыню, где, кроме болот, пустошей да холмов, ничего нет.
Солнце уже клонилось к закату, но было ещё светло, когда вороны добрались наконец до большой вересковой пустоши. Иле Буйный Ветер выслал вперёд гонца с вестью, что поход его увенчался успехом. Когда это стало известно на пустоши, Кора Лёгкий Ветерок в сопровождении многих сотен ворон с каменистой гряды Крокосен поднялась в воздух, чтобы встретить победителей. Под оглушительное карканье, которое подняли встречавшие их вороны, Фумле-Друмле сказал мальчику:
– Ты так славно веселил и забавлял меня в пути, что в самом деле полюбился мне. И потому я хочу дать тебе добрый совет. Лишь только мы сядем на пустоши, тебя кое о чём попросят. Дело это покажется тебе проще простого. Но берегись, не вздумай браться за него!
Затем Фумле-Друмле поставил Нильса Хольгерссона на дно ямы. Мальчик бросился наземь, да так и остался лежать, словно умирал от усталости. Вокруг него хлопали крыльями тучи ворон. Казалось, в воздухе бушует буря. Но он не поднимал глаз и лежал по-прежнему неподвижно.
– Малыш-Коротыш! – каркнул Иле Буйный Ветер. – Вставай! Ты должен помочь нам в одном деле, совсем для тебя пустяковом!
Мальчик не шевелился, притворяясь спящим.
Тогда Иле Буйный Ветер, схватив его за руку, потащил к старинному глиняному горшку, стоявшему посреди ямы.
– Поднимайся, Малыш-Коротыш! – снова каркнул он. – И открой этот горшок!
– Не мешай мне спать! – рассердился мальчик. – Я очень устал и нынче вечером ничего делать не могу. Погоди до завтра!
– Сию минуту открой горшок! – тряся мальчика, вопил Иле Буйный Ветер.
Нильс сел и стал внимательно осматривать горшок.
– Где мне, несчастному ребёнку, открыть такой горшок! Он – с меня величиной!
– Открывай! – снова приказал Иле Буйный Ветер. – Не то худо будет!
Мальчик поднялся, шатаясь, подковылял ещё ближе к горшку, попробовал было приподнять крышку, но тут же опустил руки.
– Вообще-то, я не так уж и слаб! – сказал он. – Дайте мне поспать до утра, и тогда я, пожалуй, справлюсь с этой крышкой.
Хёвдингу не терпелось получить серебряные монеты. Ринувшись вперёд, он ущипнул мальчика за ногу. Такого обращения, да ещё от вороны, мальчик стерпеть не мог. Вырвавшись, он отбежал немного назад, вытащил свой ножик из чехла и выставил его вперёд.
– Берегись! – закричал он.
Иле Буйный Ветер, однако, так ожесточился, что не заметил, какая ему грозит опасность. Словно слепой, кинулся он на мальчика и наткнулся прямо на ножик. Нильс быстро отдёрнул ножик, но Иле Буйный Ветер, распустив крылья, упал замертво.
– Иле Буйный Ветер мёртв! Чужак убил нашего хёвдинга! – закаркали стоявшие вблизи вороны.
Поднялся ужасный шум. Одни плакали, другие взывали к отмщению. И все вместе, с Фумле-Друмле во главе, прыгали, хлопая крыльями под самым носом у мальчика. Но Фумле-Друмле, как всегда, вёл себя бестолково. Он не переставая хлопал крыльями над головой Нильса, мешая остальным приблизиться и вонзить в него клювы.
Мальчик уже было решил, что ему конец: от ворон не удерёшь и не спрячешься. Да и где спрятаться? Но тут он вспомнил про глиняный горшок. Схватившись за крышку, он что есть силы рванул её к себе – и прыгнул в горшок. Но горшок почти доверху был набит мелкими истёртыми серебряными монетками. И протиснуться туда мальчик никак не мог. Тогда, наклонившись, он стал выбрасывать монеты из горшка.
До этой самой минуты вороны сплошной тучей носились вокруг, пытаясь схватить Нильса клювом. Но когда он стал выбрасывать монеты, они, разом забыв о мести, поспешно кинулись собирать серебро. Мальчик швырял монеты горстями, а все вороны, даже Кора Лёгкий Ветерок, ловили их. И те, кому удалось схватить хоть одну монетку, тут же быстро улетали в своё гнездо, чтобы поскорее её спрятать.
Выбросив все серебряные монеты из горшка, мальчик поднял голову. В яме оставался один-единственный из вороньей стаи. То был Фумле-Друмле с белым пером в одном из крыльев, тот, что принёс его сюда на спине.
– Ты и сам не знаешь, какую великую службу мне сослужил, – совсем иным голосом, чем прежде, сказал Фумле-Друмле. – Я спасу тебе жизнь. Садись ко мне на спину, я отнесу тебя на ночь в надёжное убежище! А утром позабочусь о том, чтобы ты вернулся назад, к диким гусям.
Лачуга
Четверг, 14 апреля
Когда мальчик проснулся на другое утро, над ним висел ситцевый клетчатый полог. Спросонья ему показалось, что он – дома, в своей кровати.
– Скоро ли матушка принесёт кофе? – пробормотал он.
Но тут же вспомнил: ведь он – в заброшенной лачуге на горной гряде Крокосен, куда накануне вечером доставил его Фумле-Друмле.
После вчерашнего полёта тело мальчика ломило, и он решил полежать спокойно до тех пор, пока не явится Фумле-Друмле, пообещавший непременно прилететь за ним.
Отодвинув полог в сторону, мальчик стал оглядывать горницу. Да, такой постройки, как эта, ему видеть не приходилось! Стены были сложены из брёвен всего в несколько венцов. Потолка вовсе не было, и из горницы можно было видеть резной конёк крыши. Лачуга была так мала, что казалось, её построили для таких малышей, как Нильс, а не для настоящих людей. Однако такого большого очага он, пожалуй, никогда не видел. Входная дверь находилась рядом с очагом; узенькая-преузенькая, она скорее напоминала ставень. Свет в лачугу проникал через низкое и широкое окно с мелкими стёклами.
Мебели в горнице почти не было. Лавка и стол под окном были крепко-накрепко прилажены к стене, точно так же как пёстро раскрашенный стенной шкаф и большая кровать, на которой лежал мальчик.
Нильс невольно задумался: чья это лачуга и почему она заброшена? Хотя похоже, что люди, которые здесь жили, собирались вернуться. На очаге ещё стояли кофейник и кашник, в углу в запечке лежала вязанка дров, а около неё – скребок для золы и кочерга. К лавке была прислонена прялка, на полочке, чуть повыше окошка, лежали спички, сальная свечка, пакля, лён и несколько мотков пряжи.
Кровать была застелена, а на стене сохранилось ещё несколько длинных полос тканых обоев, на которых были намалёваны три короля – Каспар, Мельхиор и Валтасар – верхом на конях. Одни и те же кони, одни и те же всадники повторялись множество раз. Они мчались вскачь по всей горнице, они неслись во весь опор даже под стропилами крыши.
Но вдруг, под самой крышей, мальчик увидел несколько сухих хлебцев, нанизанных на шест. Хоть и заплесневелый, хоть и чёрствый с виду, это был всё-таки хлеб! Мигом вскочив, Нильс ударил по шесту кочергой, и один хлебец свалился на пол. Наевшись, мальчик доверху набил хлебом котомку. До чего же всё-таки вкусен был этот чёрствый хлеб!
Нильс ещё раз оглядел горницу: что бы ещё взять? Что может пригодиться в пути?
«Ничего плохого в этом, наверно, нет, ведь люди бросили свой дом», – подумал он.
Но все вещи в горнице оказались большими и тяжёлыми для него. Единственное, что он мог поднять, – это несколько спичек.
Он влез на стол, а оттуда по занавеске добрался до полочки над окном. Пока он засовывал спички в котомку, в окошко влетела ворона с белым пером в одном из крыльев – Фумле-Друмле.
– Вот и я! – каркнул он, опустившись на стол. – Я не мог прибыть раньше, стая выбирала нового хёвдинга.
– Кого же выбрали? – спросил мальчик.
– Выбрали того, кто не терпит ни разбоя, ни несправедливости. Выбрали Гарма Белопёрого, который прежде звался Фумле-Друмле, – молвил он и гордо выпрямился, стараясь придать себе величавую осанку.
– Хороший выбор сделали вороны! – обрадовался мальчик и поздравил его.
– Да, меня есть с чем поздравить! – согласился Гарм и стал рассказывать мальчику, что ему пришлось пережить под началом прежнего хёвдинга и его супруги – Коры Лёгкий Ветерок.
Но тут мальчик вдруг услыхал под окошком голос, показавшийся ему хорошо знакомым.
– Так он здесь? – спросил Смирре-лис.
– Да, он прячется в горнице, – отвечал вороний голос.
– Берегись, Малыш-Коротыш! – воскликнул Гарм. – Под окошком – Кора Лёгкий Ветерок вместе с лисом, который хочет тебя съесть…
Не успел он договорить, как в окошке показалась морда Смирре. Под напором лиса ветхая, трухлявая оконная рама сразу поддалась. Миг – и Смирре уже на подоконнике. Гарм Белопёрый не успел улететь, и Смирре тут же его придушил. Затем, спрыгнув на пол, лис стал оглядываться в поисках мальчика.
Тот попытался спрятаться за большим пучком пакли, но Смирре уже увидел его и, весь сжавшись в комок, изготовился к прыжку. Горница была так мала, а крыша так низка, что лису не стоило бы большого труда настигнуть мальчика. Но Нильс уже не был безоружен. Он быстро зажёг спичку, поднёс её к пакле и, когда пакля вспыхнула, бросил её в Смирре-лиса. Почуяв огонь, лис дико перепугался. Забыв о мальчике, он со всех ног кинулся вон из лачуги.
А мальчик, выбравшись из одной беды, попал в другую, ещё худшую. От пучка пакли, который он швырнул в Смирре-лиса, огонь перекинулся на полог кровати. Нильс, спрыгнув на пол, пытался погасить огонь, но пламя уже жарко пылало, горница быстро наполнилась дымом, и Смирре-лис, задержавшийся под окошком, сразу понял, что происходит.
– Ну, Малыш-Коротыш! – пролаял он. – Что ты выберешь: изжариться живьём или попасть ко мне в зубы? Я бы, ясное дело, предпочёл съесть тебя, но какая бы смерть тебя ни постигла, я всё равно буду рад!
Мальчик понимал, что лис прав, выбора у него не было. Огонь разгорался с ужасающей быстротой… Кровать пылала, от пола поднимался дым, а по лоскутам разрисованной ткани пламя переползало с одного всадника к другому. Прыгнув в очаг, Нильс попытался открыть отдушину духовки, как вдруг услыхал, что в замочную скважину вставили ключ и медленно его поворачивают, – должно быть, пришли люди. В беде, которая ему угрожала, мальчик даже обрадовался им и кинулся к порогу. Дверь распахнулась, и в горницу вошли двое детей. Нильс стремглав проскочил мимо них и не видел, как изменились лица детей при виде родной горницы, полыхавшей огнём.
Однако, зная, что Смирре-лис его ждёт, Нильс не посмел отбежать далеко. Лучше держаться поближе к детям! Он обернулся, желая посмотреть, кто же они, и тут же бросился навстречу им с криком:
– Вот это да! Здравствуй, Оса-пастушка! Здравствуй, малыш Матс!
Нильс поступил так безрассудно, потому что от такой неожиданной и счастливой встречи он совершенно забыл, кто он теперь и где он. Всё, что произошло с ним за последнее время: говорящие звери, птицы, да и лачуга, охваченная пламенем, – всё исчезло из его памяти. Ему казалось, что он снова расхаживает в Вестра-Вемменхёге по полю, где уже сжата рожь, и пасёт гусиное стадо, а на соседнем поле пасут своих гусей эти вот смоландские ребятишки. И каждый раз, стоило ему их увидеть, он вскакивал на каменную ограду и кричал: «Вот это да! Здравствуй, Оса-пастушка! Здравствуй, малыш Матс!»
Эти же слова он прокричал им и сейчас.
Но дети, увидев, что к ним, протянув руки, бежит крохотный человечек, смертельно испугались и, схватившись друг за дружку, отступили на несколько шагов назад.
Только тут мальчик очнулся и всё вспомнил. Ведь он больше не человек! Ведь его заколдовали! И дети узна́ют об этом! Подавленный стыдом и горем, он помчался куда глаза глядят.
Скоро Нильс добежал до вересковой пустоши, и здесь его ожидала радостная встреча. Среди вереска он разглядел что-то белое, и прямо навстречу ему вышел белый гусак вместе с Дунфин Пушинкой. Увидев Нильса, бегущего сломя голову, белый гусак решил, что того преследуют враги. Он поспешно забросил его к себе на спину и взмыл ввысь.