Склоны горы Таберг почти доверху заросли лесом, но маковка её осталась голой, и оттуда во все стороны открывались широкие просторы. Мальчик невольно подумал: правду говорит предание о Смоланде, будто тот, кто сотворил всё это, не дал себе труда подумать, а рубанул сплеча, кое-как. На востоке, на юге, на западе нет почти ничего, кроме убогих плоскогорий с тёмными ельниками, бурыми болотами, скованными льдом озёрами да синеющими горными кряжами. А на севере всё по-иному. Сразу видно, что эту землю создавали с величайшей любовью и заботой. Всюду видны прекрасные горы, тихие долины и извилистые реки, текущие к огромному озеру Веттерн. Освободившись ото льда, оно сверкало и светилось таким ясным светом, словно было заполнено не водой, а горящими голубым огнём свечами.
Это озеро и делало северную сторону Смоланда такой красивой. Казалось, будто над озером поднимается голубая мерцающая дымка, окутывающая всю округу. Рощи и пригорки, крыши и шпили башен города Йёнчёпинга, лежавшего на берегу озера Веттерн, тонули в ласкающей глаз светлой голубизне. «Если на небе есть какие-то земли, – подумал мальчик, – они, ясное дело, такие же голубые».
Когда наступил день, гуси продолжали свой перелёт в голубые дали. Птицы были необычайно довольны и шумели так, что всякий, у кого были уши, не мог их не услышать.
Стоял первый по-настоящему погожий весенний день в здешних краях. До сей поры весна трудилась под дождём, в ненастье, а тут вдруг в один миг установилась прекрасная погода. Люди почувствовали такую страстную тоску по летнему теплу и зелёным лесам, что им стало трудно заниматься своими делами. Когда дикие гуси, вольные и весёлые, пролетали высоко над землёй, не нашлось ни одного человека, который бы не бросил работу и не поглядел им вслед.
Первыми увидели диких гусей рудокопы, добывавшие руду на горе Таберг. Услыхав гусиное гоготанье, рудокопы бросили бурить скважины для взрывчатки, а один из них закричал птицам:
– Куда летите? Куда летите?
Гуси не поняли их слов, но мальчик, свесившись со спины гусака, отвечал вместо них:
– Туда, где нет ни кирки, ни молотка!
Услыхав такой ответ, рудокопы подумали, что это их собственная тоска по летнему теплу и зелёным лесам превратила гусиное гоготанье в человеческую речь.
– Возьмите нас с собой! Возьмите нас с собой! – завопили они.
– Только не в нынешнем году! – отозвался мальчик. – Только не в нынешнем году!
Дикие гуси летели вдоль реки Табергсон, к озеру Мункшён и по-прежнему поднимали страшный шум и гам. Здесь, на узкой полоске земли между озёрами Мункшён и Веттерн, лежит город Йёнчёпинг с его огромными фабричными корпусами. Дикие гуси пролетели сначала над Мункшё – бумажной фабрикой на берегу озера. Обеденный перерыв как раз кончился, толпы рабочих устремились к воротам фабрики.
Увидав диких гусей, они остановились на миг, прислушиваясь к их гоготанью.
– Куда летите? Куда летите? – закричал какой-то рабочий.
Дикие гуси не поняли его слов, и вместо них ответил мальчик:
– Туда, где нет ни машин, ни паровых котлов!
Услыхав такой ответ, рабочие подумали, что это их собственная тоска по летнему теплу и зелёным лесам превратила гусиное гоготанье в человеческую речь.
– Возьмите нас с собой! Возьмите нас с собой! – закричали многие из них.
– Только не в нынешнем году! – отозвался мальчик. – Только не в нынешнем году!
Гуси пролетали уже над знаменитой, похожей на крепость спичечной фабрикой, поднимавшей к небу высокие трубы. На фабричных дворах, тянувшихся по берегу озера Веттерн, не видно было ни души. Но в огромном цехе сидели молодые работницы, набивая спичками коробки́. Прекрасная погода заставила их распахнуть окна, и к ним донеслись клики диких гусей. Работница, сидевшая ближе всех к окну, высунулась оттуда со спичечным коробком в руках и закричала:
– Куда летите? Куда летите?
– В страну, где не нужны ни свечки, ни спички! – отвечал мальчик.
Девушке почудилось, будто она разобрала отдельные слова, и она закричала в ответ:
– Возьмите меня с собой! Возьмите меня с собой!
– Только не в нынешнем году! Только не в нынешнем году! – отозвался мальчик.
К востоку от фабрик, в прекрасном месте, о каком только может мечтать любой город, и находится Йёнчёпинг. Берега у продолговатого озера Веттерн – высокие, крутые, песчаные, как на востоке, так и на западе. На юге же песчаные эти стены чуть опускаются и образуют большие ворота, ведущие прямо к озеру. А посреди ворот расположен Йёнчёпинг. Позади города – озеро Мункшён, впереди его – озеро Веттерн.
Гуси, пролетая над этим длинным, узким городом, поднимали такой же шум, как и в селениях. Однако в городе им никто не ответил. Станут ещё горожане останавливаться на улице и окликать диких гусей!
Полёт продолжался вдоль берега озера Веттерн, и через час гуси уже парили над больницей Санна. Несколько больных вышли на веранду порадоваться весенней погоде – и услыхали вдруг гусиное гоготанье.
– Куда летите? Куда летите? – спросил один из них слабым, еле слышным голосом.
– В страну, где нет ни горя, ни болезней! – ответил мальчик.
– Возьмите нас с собой! – закричали больные.
– Только не в нынешнем году! – отозвался мальчик. – Только не в нынешнем году!
Пролетев ещё немного вперёд, гуси очутились над городком Хускварна, лежавшим в долине и окружённым красивыми обрывистыми горами. Там с вершины одной из гор длинным узким водопадом низвергалась река. У подножия гор расположились мастерские и фабрики, на дне долины рассыпались домики рабочих и зелёные садики. А посреди них возвышались здания школы.
Только дикие гуси показались над долиной, как в тот же миг зазвонил колокол и на школьный двор выбежали дети. Их было так много, что они мгновенно заполнили весь двор.
– Куда летите? Куда летите? – закричали дети, услыхав клики диких гусей.
– Туда, где нет ни учебников, ни уроков! – отвечал мальчик.
– Возьмите нас с собой! – завопили дети. – Возьмите нас с собой!
– Только не в нынешнем году, а через год! – отозвался мальчик. – Только не в нынешнем году, а в будущем!
XIXБольшое птичье озеро
Ярро – дикий селезень
На восточном берегу озера Веттерн высится гора Омберг, к востоку от неё расстилается болото Дагсмоссе, а ещё дальше на восток лежит озеро Токерн. Его окружает со всех сторон большая равнина Эстъётаслеттен.
Токерн – громадное озеро, однако в старину оно было ещё больше. Потом людям показалось, что оно отнимает слишком много места у плодородной равнины, и они попытались отвести воду, чтобы сеять рожь и собирать урожай на дне озера. Однако осушить озеро целиком не удалось, и Токерн по-прежнему скрывает в своих глубинах плодородные земли. После первой попытки отвести воду озеро сильно обмелело. Берега его превратились в топкие, затянутые тиной болота, и повсюду над водой поднялись небольшие илистые островки.
Нашёлся, однако, на свете некто, для кого болотистые берега озера и его илистые островки стали сущим раем. Это тростник. Любо ему стоять по колено в воде, только бы макушка была на свежем ветру. Такая ему тут благодать, что порой он вырастает выше человеческого роста и образует вокруг всего озера широкую зелёную живую изгородь, такую густую, что лодке тут почти не пробиться. И только там, где люди его выкорчевали, озеро стало доступно им.
Но хотя тростник не подпускает к озеру людей, он в то же время даёт приют и защиту множеству других живых существ. В его густых зарослях, где в изобилии водится утиный корм – водоросли, мокрицы, личинки комаров, рыбья молодь да червяки, – птиц видимо-невидимо! А сколько здесь славных укромных местечек у берегов мелких заводей, прудочков и затонов, где водяные птицы могут высиживать яйца и выкармливать своих птенцов! Здесь они избавлены от врагов и от забот о прокорме.
Птиц тут и вправду не счесть.
А некоторые прилетают сюда из года в год, с тех пор как прознали, какое это прекрасное убежище. Первые, кто поселились здесь, были утки-кряквы; они и поныне тысячами гнездятся на озере. Но кряквы уже не владеют всем озером, а вынуждены делить его с лебедями, утками-поганками (их ещё зовут чомгами или нырками), лысухами, утками-широконосками и тучами других птиц.
Токерн наверняка самое обширное и самое чудесное птичье озеро в стране, и птицы должны считать себя счастливыми, пока у них есть такое пристанище. Но долго ли им удастся сохранить власть над тростниковыми зарослями и илистыми берегами?! Ведь людям никак не забыть, что воды озера плещутся над доброй, плодородной землёй, – вот они нет-нет да и вспомнят об этом. И если они смогут осушить озеро, не одной тысяче птиц придётся переселиться в другие края.
В те времена, когда Нильс Хольгерссон путешествовал по свету с дикими гусями, жил у озера Токерн, в стае крякв, селезень по имени Ярро. Был он ещё совсем юным и прожил на свете всего одно лето, одну осень и одну зиму. А нынче настала первая в его жизни весна! Недавно он вернулся из Северной Африки, и когда в назначенный срок добрался до озера, оно ещё лежало под ледяным покровом.
Однажды вечером, когда Ярро вместе с другими кряквами забавлялся, летая над озером наперегонки, какой-то охотник выпустил в птицу несколько зарядов. Он попал селезню в грудь. Не желая достаться подстрелившему его охотнику, селезень продолжал лететь из последних сил, не думая, куда летит, и желая лишь уйти подальше. Так он миновал озеро и опустился у ворот большой крестьянской усадьбы на берегу озера Токерн. Подобрал селезня молодой работник и, увидев, что тот ещё жив, – селезень из последних сил клюнул ему палец, – осторожно перенёс его в горницу и показал хозяйке, молодой женщине с ласковым лицом. Она тотчас взяла Ярро на руки, погладила его по спинке и стёрла кровь, выступившую на покрытой пухом грудке. Он был так красив, этот раненый селезень: тёмно-изумрудная блестящая головка, белое ожерелье на шее, коричневато-красная спинка и синие с серебристым отливом зеркальца на крыльях, – что женщине стало очень жаль его. Быстро соорудив в плетёной корзинке гнездо, она уложила в него селезня. Ярро всё время хлопал крыльями и боролся, желая вырваться на волю. Когда же он понял, что люди вовсе не собираются его убивать, он спокойно улёгся в корзинке и погрузился в сон.
Селезень проснулся оттого, что кто-то тихонько толкал его в бок. Открыв глаза, Ярро страшно перепугался. Теперь-то он уж точно пропал! Рядом с ним стоял тот, кто был опаснее и людей, и хищных птиц: сам Цезарь, длинношёрстный охотничий пёс, натасканный на птиц. И он с любопытством обнюхивал Ярро.
Прошлым летом, когда Ярро был ещё жёлтеньким пушистым утёнком, он всякий раз пугался, заслышав над зарослями тростника отчаянный крик:
– Цезарь идёт! Цезарь идёт!
И если Ярро видел, как этот коричневый, в белых пятнах, с клыкастой пастью пёс бредёт среди тростниковых зарослей, ему чудилось, будто перед ним – сама смерть. Больше всего на свете селезень боялся встретить Цезаря.
И на беду свою, Ярро угораздило попасть в ту самую усадьбу, что была Цезарю домом. И вот теперь пёс стоял над ним.
– Это ещё кто такой? – проворчал Цезарь. – Как ты попал в эту горницу? Разве твой дом не в тростниковых зарослях?
Ярро едва собрался с духом ему ответить и пискнул:
– Не гневайся на меня, Цезарь, за то, что я попал в эту горницу! Это не моя вина. Меня подстрелили. И люди сами уложили меня в корзинку.
– Вот как? Стало быть, люди сами уложили тебя в корзинку! – тявкнул Цезарь. – Значит, они собираются тебя вылечить. Хотя, по мне, было бы куда умнее съесть тебя, раз ты в их руках. Но всё равно в этой горнице ты в безопасности. И нечего так дрожать. Мы – не на озере Токерн.
С этими словами Цезарь отошёл и улёгся перед пылающим очагом. Лишь только Ярро понял, что ужасная опасность миновала, он ощутил страшную усталость и снова погрузился в сон.
Когда селезень проснулся, он увидел, что перед ним стоит плошка с зерном и мисочка с водой. Несмотря на слабость, он принялся есть. Хозяйка, увидев, что он клюёт зерно, подошла и ласково погладила его. Ярро снова заснул. И так много дней подряд он только и делал, что спал да ел.
Однажды утром Ярро почувствовал себя настолько бодрым, что вылез из корзинки и заковылял по полу, но, не сделав и нескольких шагов, упал да так и остался лежать. Тут подоспел Цезарь, разинул свою огромную пасть и схватил селезня. Ярро снова подумал, что пёс собирается его загрызть, но Цезарь бережно отнёс селезня в корзинку, не причинив ему ни малейшего вреда. Ярро проникся необычайным доверием к Цезарю и в следующий раз, когда отправился разгуливать по горнице, подошёл прямо к Цезарю и улёгся рядом с ним. С тех пор пёс и селезень стали добрыми друзьями, и каждый день теперь Ярро подолгу спал в лапах у Цезаря.
Но ещё больше, чем к Цезарю, Ярро привязался к хозяйке. Её он ничуточки не боялся и даже тёрся головкой о хозяйкину руку, когда она приносила ему корм. Стоило ей выйти из горницы, как он вздыхал от горя; когда же она возвращалась, он радостно кричал ей на своём утином языке:
– Добро пожаловать!
Ярро начисто забыл, как он прежде боялся и собак, и людей. Теперь ему казалось, что они кротки, добры, и он полюбил их. Ему хотелось скорее выздороветь, полететь на озеро Токерн и возвестить всем уткам-кряквам, что их заклятые враги совсем неопасны и нечего их бояться.
Ярро заметил – у людей, как и у Цезаря, глаза такие спокойные-спокойные. Заглянешь в них, и тебе становится хорошо! Единственная обитательница горницы, с кем он не любил встречаться взглядом, была Клурина – домашняя кошка. Правда, и она не причиняла ему зла, но он ей ни капельки не доверял. Кроме того, она вечно насмехалась над ним за то, что он так привязался к людям.
– Думаешь, они из любви заботятся о тебе? – говорила Клурина. – Вот погоди, разжиреешь, они быстро свернут тебе шею! Уж я-то их знаю!
У Ярро, как у всех птиц, было нежное, преданное сердце, и кошкины слова ужасно огорчали его. Он не мог поверить, что хозяйка захочет свернуть ему шею. Ничего подобного не мог он подумать и о её сынке, крошечном мальчугане, который, лепеча и мирно играя, часами просиживал возле его корзинки. Ярро казалось, что люди любят его не меньше, чем он их.
Однажды, когда Ярро с Цезарем, как обычно, лежали у очага, Клурина, усевшись рядом, начала дразнить селезня:
– Любопытно, Ярро, что вы, утки-кряквы, станете делать на будущий год, когда Токерн осушат и превратят в пашню?!
– Что ты такое мяукаешь, Клурина! – в ужасе вскочил Ярро.
– Ах, я всегда забываю, Ярро! Ведь ты не понимаешь людские речи! Не то что мы с Цезарем! – замурлыкала кошка. – А не то бы ты услыхал, как ещё вчера работники, которые приходили к хозяину, толковали, будто из озера Токерн отведут всю воду и дно его на будущий год станет сухим, как пол в нашей горнице. Куда же вы, утки-кряквы, тогда денетесь?
Услыхав кошкины слова, Ярро так разозлился, что зашипел, словно уж.
– Ты – злюка, точь-в-точь как птица-лысуха, – закричал он Клурине. – Ты хочешь натравить меня на людей! Не верю, чтоб они замыслили такое! Ведь они-то знают, что Токерн – собственность крякв! Зачем людям обездоливать и лишать родного дома тысячи птиц?! Всё это ты нарочно придумала, хочешь меня запугать. Чтоб тебя задрал Горго-орёл! Чтоб хозяйка отрезала тебе усы!
Но утихомирить Клурину Ярро не смог.
– Так-так… по-твоему, я лгу! – мяукнула она. – Спроси тогда Цезаря! Он тоже был вчера вечером в горнице! Цезарь никогда не врёт!
– Цезарь, – сказал Ярро, – ты понимаешь человеческие речи куда лучше Клурины. Правда она ослышалась? Подумай только, что станется со всеми нами, если люди осушат озеро Токерн и превратят его в пашни! Тогда там не будет ни водорослей, ни корма для взрослых уток, ни мокриц, ни рыбьей молоди, ни лягушек, ни личинок комаров для утят. Тогда исчезнет и тростник, где теперь могут прятаться утята, что ещё не умеют летать. Уткам придётся искать себе другое пристанище. А где найдёшь такой приют, как на озере Токерн? Цезарь, скажи, правда ведь Клурина ослышалась?
Пёс во время беседы Ярро с кошкой вёл себя как-то странно. Он не спал, но, когда селезень обратился к нему, пёс зевнул и, уткнувшись длинным носом в передние лапы, мигом заснул глубоким сном.
Кошка, лукаво улыбаясь, взглянула на Цезаря.
– Сдаётся мне, Цезарь не хочет тебе отвечать, – сказала она селезню. – Все они одинаковы, эти собаки: не желают признавать, что люди способны на несправедливость. Мне-то уж можешь поверить; я открою тебе тайну, почему они как раз теперь собираются осушить озеро. Пока вы, кряквы, одни владели озером, люди не хотели спускать воду. Ведь от вас какой-никакой, а всё же прок. Теперь же утки-поганки да лысухи и разные другие птицы, непригодные для еды, захватили почти все тростниковые заросли. Зачем же людям ради них сохранять всё озеро?
Ярро, и не подумав отвечать Клурине, вытянул шею и закричал Цезарю в самое ухо:
– Цезарь! Ты же знаешь, там ещё столько крякв, что они тучами носятся над озером! Скажи: ведь люди не могут сделать их всех бездомными?! Скажи: это неправда!
Тут Цезарь вскочил и так набросился на Клурину, что та, спасаясь от него, прыгнула на полку.
– Я научу тебя помалкивать, когда я сплю! – прорычал Цезарь. – Неужто я не знаю, что люди собираются спустить воду из озера в нынешнем году?! Но об этом и прежде толковали уже не раз, да ничего не вышло! А такое чёрное дело не по мне, нет моего согласия на это! Если Токерн осушат, где я стану охотиться? Дура ты, Клурина, радуешься чужим бедам! А где ты да я станем забавляться, когда на озере не будет больше птиц?
Манóк
Воскресенье, 17 апреля
Через несколько дней Ярро уже так оправился, что мог летать по всей горнице. Хозяйка то и дело гладила его, а малыш выбегал на двор и собирал для него первые травинки. Когда хозяйка ласкала селезня, ему не хотелось разлучаться с людьми и он готов был остаться с ними навсегда.
Но однажды ранним утром хозяйка накинула на крылья селезня какие-то силки, мешавшие ему подняться в воздух, и передала Ярро работнику, тому самому, который нашёл его в усадьбе. Сунув Ярро под мышку, работник спустился с ним вниз к озеру Токерн.
Пока селезень хворал, лёд уже стаял. Старый, сухой прошлогодний тростник ещё окаймлял берега и небольшие каменистые островки. Но водяные растения начали давать побеги, и их зелёные верхушки уже показались кое-где на водной глади. Почти все перелётные птицы вернулись домой. Из тростника торчали изогнутые клювы кроншнепов. По воде скользили утки-поганки с новенькими пышными воротничками из перьев, спускавшимися на их прямые шеи, а бекасы тащили травку для своих гнёзд.
Работник сел в лодку-плоскодонку, положил Ярро на дно и начал отталкиваться шестом от берега. Тут в лодку прыгнул Цезарь. Селезень, уже привыкший видеть от людей только добро, сказал ему, что очень благодарен работнику, который вывез его на озеро. Только незачем было опутывать его силками! Он вовсе не собирается улетать от хозяев. Цезарь не ответил. Да и вообще в то утро он был неразговорчив.
Ярро, правда, немного удивило, что работник захватил с собой ружьё. Ему не верилось: неужто кто-либо из добрых людей, живших в крестьянской усадьбе, захочет стрелять птиц? Да и Цезарь говорил ему, будто люди в эту пору не охотятся.
– Охотиться сейчас запрещено, но, ясное дело, этот запрет не для меня, – гордо произнёс пёс.
Тем временем работник подплыл к одному из небольших, окружённых тростником островков. Он вылез из лодки, собрал сухой тростник в большую кучу, а сам спрятался за ней. Ярро же, опутанному силками и привязанному к лодке длинной верёвочкой, позволили погулять по мелководью.
Вдруг Ярро заметил несколько молодых селезней, вместе с которыми он прежде не раз летал наперегонки над озером. Они были далеко, но Ярро подозвал их к себе громким кряканьем. Они ответили на его клич, и большая красивая стая крякв начала приближаться к островку. Они ещё подлетали, когда Ярро начал рассказывать им о своём чудесном спасении и о людской доброте. Вдруг за его спиной прогремели два выстрела. Три утки упали мёртвыми в заросли тростника, а Цезарь, бултыхнувшись в воду, подобрал их.
И тогда Ярро понял. Люди спасли его, чтобы сделать манком. Им это удалось – три утки погибли по его вине. Ему казалось, что он и сам вот-вот умрёт от стыда и что даже его друг Цезарь с презрением смотрит на него. Когда они вернулись домой, селезень не посмел лечь рядом с собакой.
На другое утро Ярро снова отвезли на отмель. И на этот раз он вскоре заметил нескольких уток. Но, увидев, что они летят к нему, селезень закричал:
– Прочь! Прочь! Берегитесь! Летите в другую сторону. За тростником прячется охотник! Я только манок!
К счастью, кряквы его услышали и пролетели стороной.
Ярро был так занят сторожевой службой, что даже не успел пощипать травы. Стоило хоть одной птице приблизиться к островку, как он выкрикивал ей своё предостережение. Он предупреждал даже уток-поганок, хотя терпеть их не мог. Ведь они выживали крякв из самых лучших убежищ! Но Ярро не желал, чтобы хоть одна птица попала в беду из-за него. И в этот день работнику пришлось вернуться домой, так и не сделав ни одного выстрела.
Несмотря на это, Цезарь в тот день был настроен более ласково, чем вчера. А когда настал вечер, он, схватив селезня зубами, отнёс его к очагу и держал в своих лапах, пока тот спал. Но Ярро уже не жилось в усадьбе так хорошо, как прежде; он был глубоко несчастен. Сердце его разрывалось при мысли о том, что люди никогда его не любили. Когда хозяйка или малыш подходили погладить селезня, он засовывал клюв под крыло и притворялся спящим.
Много дней подряд нёс Ярро свою горькую сторожевую службу, и его уже хорошо знали на всём озере Токерн. Но вот однажды утром, когда он, по своему обыкновению, прокричал: «Берегитесь, птицы! Не приближайтесь ко мне! Я всего лишь манок!» – к отмели, где он был привязан, подплыло гнездо утки-поганки. Ничего удивительного в этом не было. Гнездо сохранилось с прошлого года, а так как поганкины гнёзда построены так, что могут плавать по воде, словно лодки, их часто носит по озеру. Но Ярро застыл на месте, не спуская глаз с гнезда; оно так уверенно плыло прямо к каменистому островку, словно чья-то рука направляла его.
Когда же гнездо очутилось совсем близко, Ярро увидел, что в нём сидит и гребёт двумя щепками крошечный человечек – такого крошечного ему ещё видеть не доводилось. И этот человечек прокричал селезню:
– Спустись как можно ближе к воде, Ярро, и приготовься! Скоро тебя освободят, и ты сможешь улететь!
Миг спустя поганкино гнездо причалило к берегу, но маленький гребец не покидал его, а молча сидел, забившись между веточками и соломинками. Ярро тоже не шевелился. Он словно окаменел от страха при мысли, что его спасителя могут обнаружить.
Вдруг в воздухе показалась стая диких гусей. Ярро, опомнившись, предупредил их громким кряканьем, но, несмотря на это, они несколько раз пролетели взад-вперёд над отмелью. Правда, они держались так высоко, что выстрел бы их всё равно не достал, но работник всё-таки не удержался и несколько раз пальнул им вслед. Не успели отгреметь выстрелы, как крошечный мальчуган, прыгнув на берег, вытащил из чехла маленький нож и быстрыми ударами перерезал силки, стягивавшие крылья селезня.
– Улетай, Ярро, пока работник не перезарядил ружьё! – воскликнул он. Сам же, вскочив в поганкино гнездо, оттолкнулся от берега.
Охотник не сводил глаз с гусей и не заметил, как Ярро освободили. Пёс же следил за тем, что происходит, и лишь только Ярро поднял крылья, он, ринувшись вперёд, вцепился ему в шею. Селезень жалобно закричал, но мальчуган, освободивший его, с величайшим спокойствием сказал Цезарю:
– Если ты и на самом деле столь же благороден, как кажешься, ты не захочешь вынудить эту честную птицу сидеть здесь, накликая беду на других!
В ответ Цезарь недовольно оскалился, но всё же отпустил селезня.
– Улетай, Ярро! – рявкнул он. – Ты и вправду слишком хорош для того, чтобы служить манком! И вовсе не ради этого я хотел тебя удержать. Ведь без тебя в доме станет так пусто!
Как люди хотели осушить озеро
Среда, 20 апреля
В самом деле, в крестьянской усадьбе стало ужасно пусто и тоскливо без селезня. Время для собаки и кошки тянулось медленно; не из-за кого стало грызться. Хозяйке же недоставало радостного кряканья, которым её встречал селезень. Однако больше всех тосковал по Ярро малыш, Пер-Ула. Трёх лет от роду, единственный ребёнок в семье, он никогда в жизни ни с кем не играл так весело, как с селезнем. Услыхав, что Ярро остался на озере Токерн со своими утками, он не мог примириться с этим и всё думал да думал о том, как бы вернуть селезня обратно.
Ведь Пер-Ула часто болтал с Ярро, пока тот молча лежал в своей корзинке, и малыш был уверен, что селезень понимает его. Вот он и стал просить матушку отвести его вниз к озеру. Он обязательно встретит там селезня и уговорит его вернуться. Матушка не желала и слушать сына, но малыш не отставал.
На другой день после того, как Ярро исчез, хозяйка, выпустив мальчика во двор поиграть, приказала Цезарю, который лежал на крыльце:
– Цезарь, присматривай за Пером-Улой!
Если бы всё было как обычно, Цезарь послушался бы её приказа и зорко караулил мальчика, не отпуская от себя ни на шаг. Но Цезарь в эти дни был сам не свой. Он знал, что крестьяне, жившие на берегах озера, всерьёз принялись обсуждать, как осушить Токерн. Уткам придётся улететь прочь, а ему, Цезарю, никогда больше не видать хорошей охоты. Пёс был так поглощён мыслями о своей беде, что забыл про Пера-Улу.
Малыш, предоставленный самому себе, тут же решил спуститься вниз к озеру и потолковать с селезнем. Отворив калитку, Пер-Ула затопал по узкой тропинке, проложенной на топких, заболоченных лугах. Пока его видно было из усадьбы, он шёл медленно, а потом припустил без оглядки. Он страшно боялся, что матушка или кто другой окликнет его и не пустит на озеро. Хоть он ничего дурного не замышлял, но всё же чувствовал, что домашние не одобрили бы его поступка.
Спустившись вниз к берегу, Пер-Ула несколько раз окликнул селезня и долго-долго ждал его. Мимо пролетали целые стаи уток, похожих на крякв, но они не обращали на мальчика ни малейшего внимания. Значит, Ярро среди них не было.
И Пер-Ула надумал сам отправиться к нему на озеро, где, верно, легче будет отыскать селезня. У берега стояла уйма хороших лодок, но все они были крепко-накрепко привязаны. И лишь старая, рассохшаяся плоскодонка, такая дырявая, что никому и в голову не пришло бы прокатиться на ней, стояла пустая и не на привязи. Пер-Ула влез в плоскодонку, ничуть не смущаясь тем, что дно её залито водой. Грести он не мог и вместо этого стал изо всех сил раскачивать лодку. Никому из взрослых, наверное, не удалось бы вынести такую плоскодонку на озеро. Но когда на озере высокая вода и опасность подстерегает на каждом шагу, у малышей вдруг обнаруживается удивительная тяга к мореплаванию. Вскоре Пер-Ула уже плыл в лодке по озеру Токерн и звал селезня.
Стоило старой плоскодонке немного покачаться на волнах, как вода хлынула во все щели. Но Пер-Ула, ничуть не беспокоясь, сидел на маленькой скамье на носу, окликая каждую птицу, пролетавшую мимо, и удивляясь, что Ярро не показывается.
В конце концов селезень услыхал крики мальчика и понял, что тот его разыскивает. Ярро несказанно обрадовался – хоть один из людей искренне любит его. Он стрелой кинулся к Перу-Уле, уселся рядом с ним и дал себя погладить. Оба были безмерно счастливы свидеться вновь.
Внезапно Ярро заметил, что плоскодонка наполовину заполнилась водой и вот-вот потонет. Он попытался втолковать Перу-Уле, что ему надо поскорее выбираться на берег – ведь ни летать, ни плавать он не умеет. Но малыш его не понимал. Тогда, не мешкая ни минуты, Ярро поспешил за помощью.
Вскоре он вернулся, неся на спине крошечного мальчугана, который был ростом намного меньше Пера-Улы. Если бы мальчуган не говорил и не двигался, его можно было бы принять за куклу. Он велел Перу-Уле тотчас взять длинный узкий шест, лежавший на дне плоскодонки, и с его помощью подвести лодку к одному из островков. Пер-Ула послушался и вместе с мальчуганом стал гнать лодку вперёд. Несколько ударов шестом, и они подплыли к каменистому островку, окаймлённому тростником. И в тот самый миг, когда нога малыша коснулась земли, плоскодонка, доверху наполнившись водой, затонула.
Увидев это, Пер-Ула уже не сомневался, что батюшка с матушкой страшно рассердятся. Он собрался было заплакать, но тут на островок опустилась стая больших серых птиц – это были дикие гуси. Крошечный мальчуган подвёл Пера-Улу к птицам и стал рассказывать ему, как их зовут и что они говорят. Малышу стало ужасно весело, и он забыл обо всём на свете.
Между тем в усадьбе хватились мальчика и стали его искать. Обшарили все сараи, клети и чуланы, заглянули в колодец и спустились в погреб. Узнавали и в соседних усадьбах, не заблудился ли Пер-Ула и не попал ли туда; поискали мальчика по всем окрестным дорогам, тропкам, да и внизу на берегу озера. Но его нигде не было, найти его не смогли.
Цезарь сразу догадался, что хозяева ищут Пера-Улу, но он и лапой не пошевелил, чтобы навести их на верный след. Он молча лежал на своём месте, будто дело это его вовсе не касается.
Лишь после полудня обнаружили следы мальчика внизу у причала. И тогда же заметили, что старая, рассохшаяся плоскодонка исчезла.
Хозяин с работниками тотчас сели в лодки и вышли на Токерн искать мальчика. Допоздна плавали они по озеру, но следов ребёнка так и не нашли. Все решили: старая посудина затонула и малыш мёртвый лежит на дне озера.
Вечером мать Пера-Улы бродила по берегу. Хотя никто уже не сомневался в том, что мальчик утонул, она не могла поверить в это и продолжала искать сына. Она искала его в зарослях тростника и камыша, без устали бродила по низкому, заболоченному берегу, не замечая, что ходит по воде и что промокла насквозь. Её душило безысходное отчаяние. Она не плакала, но непрестанно ломала руки и громким жалобным голосом звала своего сына.
Вокруг не смолкали крики лебедей, уток и кроншнепов. Женщине казалось, что птицы следуют за ней по пятам и жалуются и сетуют точь-в-точь как она сама. «Должно быть, и у них горе, раз они так стонут», – подумала она. Но тут же опомнилась. Ведь это же всего-навсего птицы. Какое у них может быть горе!
Даже после захода солнца не смолкли горестные крики птиц. Многие следовали за женщиной и, разрезая крыльями воздух, со свистом и стонами проносились над её головой.
Наконец отчаяние, переполнявшее сердце матери, заставило её понять, что и у птиц может быть горе. Ведь и у них свои заботы о гнезде и о птенцах, свои огорчения и тревоги. И не такая уж большая разница между человеком и всеми живыми существами.
Тут она вспомнила, что крестьяне почти решили согнать с озера всех птиц, лишить их родного дома. «Вот какое у них горе! – подумала она. – Где они теперь будут вскармливать своих птенцов?»
Казалось бы, доброе и славное дело – превратить озеро в пашни и луга, но, может, надо осушить не Токерн, а какое-нибудь другое озеро, которое не служит прибежищем для стольких птиц?
Да, завтра крестьяне окончательно решат судьбу озера. И не потому ли её маленький сынок как раз сегодня и пропал? Может, это предостережение, чтобы склонить её сердце к милосердию и, пока не поздно, предотвратить столь жестокое деяние?!
Женщина быстро направилась в усадьбу и поделилась своими думами с мужем. Она сказала, что смерть Пера-Улы – кара им обоим. И сразу поняла: муж её думает то же, что и она.
У них и без того был большой надел земли, но, если бы воду в озере спустили, их владения удвоились бы. Потому-то они пеклись об этом больше других крестьян. И как раз отец Пера-Улы подбил соседей пойти на такое дело, чтобы оставить сыну вдвое больше земли, чем ему самому досталось от отца.
И вот теперь Токерн отобрал у него сына накануне того дня, когда он должен был подписать контракт об осушении озера. Жене не пришлось долго отговаривать его от этой затеи.
– Да, наверно, Господу не угодно, чтобы мы нарушили сотворённый им порядок, – сказал он, – я утром поговорю об этом с другими, и думаю, мы так и решим! Пусть всё остаётся как есть.
Пока хозяева толковали меж собой, Цезарь лежал у очага. Приподняв голову, он внимательно слушал. Когда же ему показалось, что теперь дело выгорело, пёс подошёл к хозяйке и, вцепившись зубами в подол юбки, повёл её к двери.
– Цезарь! Никак ты знаешь, где Пер-Ула?! – закричала она.
Радостно залаяв, пёс бросился к двери. Она отворила дверь, и Цезарь ринулся прямо вниз, к озеру. Теперь хозяйка была уверена, что он знает, где Пер-Ула, и побежала следом за ним. И стоило им спуститься вниз к берегу, как с озера послышался детский плач.
Пер-Ула провёл с Малышом-Коротышом и птицами самый весёлый день своей жизни, но потом вдруг заплакал, потому что проголодался и боялся темноты. Он очень обрадовался, когда появились матушка с Цезарем, а следом за ними отец и забрали его домой.