– Что за длинные раки ползут по полям? – немного погодя спросил мальчик.
– Это – плуги и волы! Плуги и волы! – хором отвечали дикие гуси.
Волы тащились так медленно, что трудно было даже понять, двигаются они или стоят на месте. И гуси кричали им:
– Этак вам землю до будущего года не вспахать! Вам землю до будущего года не вспахать!
Но и волы не оставались в долгу. Задрав морды, они мычали:
– От нас за один час пользы больше, чем от таких, как вы, за целую жизнь!
Кое-где плуги были запряжены лошадьми. Они двигались вперёд куда ретивей и быстрей, чем волы. Но гуси и тут не могли удержаться, чтобы не подразнить лошадей.
– Не стыдно вам воловью лямку тянуть? – гоготали они. – Не стыдно вам воловью лямку тянуть?
– А вам не стыдно лентяйничать? – ржали в ответ лошади.
По двору усадьбы расхаживал баран. Его только-только остригли, и он то легко носился по двору – бодался, ронял на землю малышей, загонял цепного пса в конуру, – то расхаживал с важным видом, будто он всей усадьбе хозяин.
– Баран, а баран, куда шерсть девал? – допытывались гуси из поднебесья.
– Отослал на камвольную фабрику Драге в Норчёпинге, – протяжно блея, ответил баран.
– Баран, а баран, куда рога девал? – допытывались гуси.
Но рогов у барана, к его величайшему горю, никогда не бывало. И спросить барана о рогах значило нанести ему кровную обиду. Баран так разгневался, что долгое время бегал по двору, бодая лбом воздух…
По просёлочной дороге шёл какой-то человек, гоня перед собой стадо поросят из Сконе. Им было всего несколько недель от роду, и хозяин собирался продать их на севере. Малютки бодро семенили ножками и, тесно сгрудившись, держались рядышком.
– Хрю-хрю-хрю! Зачем так рано отобрали нас у батюшки с матушкой! Хрю-хрю-хрю! Что будет с нами, бедными детками? – хрюкали поросята.
Тут даже дикие гуси пожалели и не стали задирать несчастных малюток.
– Вам будет лучше, чем вы думаете! – загоготали они, пролетая мимо.
Проносясь над равниной, мальчик глянул вниз на провинцию Эстеръётланд, и ему вдруг вспомнилась сказка о сермяжном лоскуте, которую он слышал уже давным-давно. Он плохо помнил её, но в сказке говорилось что-то о кафтане, сшитом наполовину из златотканого бархата, а наполовину из сермяжины. Но хозяин кафтана так богато изукрасил сермяжный лоскут жемчужинами и драгоценными каменьями, что он ярко сверкал и казался гораздо красивее и намного дороже, нежели золотое тканьё.
Вот и провинция Эстеръётланд состояла из одной большой равнины, зажатой между двумя поросшими лесом нагорьями – одним на севере, другим на юге. Оба они, окутанные золотистой дымкой, казались голубыми и чудесно светились, озарённые утренним солнцем. Равнина же, раскинувшая бесконечные, по-зимнему оголённые поля, была ничуть не лучше обыкновенного серого сермяжного лоскута.
Но люди, видно, благоденствовали на этой равнине, щедрой и доброй. Вот они и попытались украсить её как можно богаче! Мальчик, летя высоко-высоко в поднебесье, думал, что города и усадьбы, церкви и фабрики, замки и железнодорожные станции усеяли серую равнину, словно мелкие и крупные драгоценные камни. Черепичные крыши блестели, а оконные стёкла сверкали, словно дорогие украшения. Жёлтые просёлочные дороги, блестящие железнодорожные рельсы и голубые воды каналов протянулись между отдельными городками и селениями, как стёжки шёлкового узора. Город Линчёпинг раскинулся вокруг своего собора, точно жемчужная оправа драгоценного камня, а усадьбы походили на маленькие брошки и пуговицы. В узоре не было большого порядка, но было великолепие, которым никогда не устанешь любоваться.
Гуси, покинув окрестности Омберга, летели на восток вдоль Йёта – канала, уже начавшего прихорашиваться к лету. Всюду расхаживали рабочие, приводившие в порядок берега канала и смолившие большие ворота шлюзов.
Да, повсюду кипела работа, все готовились встретить весну, даже в городах. На лесах перед домами, преображая их, трудились маляры и каменщики, служанки мыли оконные стёкла. Внизу, в гавани, люди чистили-красили парусники и пароходы.
У Норчёпинга дикие гуси покинули равнину и полетели в Кольморденский лес. Некоторое время они мчались над старой просёлочной дорогой, извивающейся вдоль ущелий и тянувшейся под дикими горными уступами, как вдруг мальчик закричал:
– Мортен-гусак, Мортен-гусак, я уронил башмачок!
Нильс сидел верхом на гусаке, болтая ногами, и один башмак, неожиданно соскользнув с его ноги, упал на землю.
Гусак повернул назад и стал снижаться, но тут мальчик увидел, что двое детей, которые шли по дороге, подобрали его башмачок.
– Мортен-гусак, Мортен-гусак, – поспешно закричал мальчик, – поднимайся скорее ввысь! Мы опоздали! Не видать мне больше моего башмака!
А внизу на дороге стояли Оса-пастушка и её брат, маленький Матс, и рассматривали крохотный деревянный башмачок, свалившийся к ним прямо с неба.
– Его потеряли дикие гуси! – сказал маленький Матс.
Но Оса-пастушка стояла в молчаливом раздумье, глядя на башмачок. А потом медленно, с расстановкой сказала:
– Помнишь, малыш Матс? Когда мы проходили мимо замка Эведсклостер, мы слышали толки о том, что крестьяне в одной усадьбе видели домового, одетого в кожаные штанишки и в деревянные башмачки. Ну прямо работник из усадьбы, да и только! А помнишь, в замке Витшёвле одна девочка рассказывала, будто Гуа-Ниссе – домовой в деревянных башмачках – улетел на спине гусака? Когда же мы вернулись в нашу лачугу, малыш Матс, разве нам не встретился там какой-то кроха, одетый, точь-в-точь как говорят! И он тоже умчался на спине гусака. Может, это он самый и ехал верхом на своём гусаке и потерял деревянный башмачок?! Ну тот, о ком мы не раз слышали.
– Да, видно, ты права, – подтвердил маленький Матс.
Они стали вертеть башмачок то так, то этак и разглядывать его. Ведь не каждый день находишь на просёлочной дороге деревянный башмачок домового Гуа-Ниссе!
– Погоди-ка, погоди-ка, малыш Матс! – вскричала вдруг Оса-пастушка. – Тут что-то сбоку написано!
– И вправду написано. Только буквы такие маленькие!
– Дай-ка поглядеть! А, вот… Здесь написано: «Нильс Хольгерссон из Вестра-Вемменхёга».
– Ничего диковинней этого я не слыхивал! – сказал маленький Матс.
Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по ШвецииКинга вторая
XXIIСага о Карре и Серошкуром
Кольморденский лес
К северу от Бровикена, на границе между Эстеръётландом и Сёрмландом, расположена гора, которая тянется на много-много миль в длину, да и шириною она более мили. Будь высота этой горы такой же, как её длина или ширина, её считали бы одной из самых чудесных в мире. Но высоты-то ей как раз и не хватает.
Бывает, встретишь в пути недостроенный дом, владелец которого поначалу было размахнулся, а потом так и не смог довести дело до конца. Подойдёшь к дому поближе и увидишь – фундамент прочен, своды могучи, подвалы глубоки, но стен и крыши нет. Поднимается строение над землёй всего лишь на несколько футов. И при виде этой пограничной горы вспоминается такой вот заброшенный дом. В основании чувствуется мощь, дикость и широкий размах, но в целом это – не настоящая гора, а незаконченное сооружение. Словно зодчий утомился, создав такое мощное подножие горы, и забросил свою работу, не успев воздвигнуть крутые обрывы, остроконечные пики и каменистые горные гряды.
Но зато гигантский горный кряж покрыт рослыми и могучими деревьями. На лесных опушках и в ложбинах растут дуб и липа, по берегам озёр – берёза и ольха, на отвесных скалах – сосны и повсюду, где есть хоть горстка земли, – ели. Всё вместе это и образует большой Кольморденский лес. В стародавние времена он внушал такой ужас путникам, что, готовясь идти лесом, они молились Богу, боясь встретить там свой смертный час.
Поначалу, когда Кольморденский лес был ещё молодым, ему пришлось пережить тяжкие времена на голой скалистой почве. Но, вынужденный найти себе опору среди твёрдых гранитных глыб, питаясь влагой из скудных, каменистых ручьёв, лес, повзрослев, закалился. Он стал сильным и крепким, подобно человеку, который в юности вынужден был в поте лица трудиться, чтобы пробить себе дорогу в жизни. Лес разросся, в нём появились деревья в три обхвата, их ветви сплелись в густую непроницаемую сеть, а твёрдые и скользкие корни опутали всю землю. Деревья с мощными замшелыми стволами и ветвями, с которых свисали длинные белёсые бороды, были похожи на троллей. Лес стал надёжным убежищем для диких зверей и разбойников, для тех, кто умел пробираться и красться сквозь его глухую чащу. Всех же остальных он – сумрачный, дикий, непроходимый – страшил, и без особой нужды в него не ходили.
Когда люди стали селиться в Сёрмланде и Эстеръётланде, они постепенно выкорчевали все леса, что росли в плодородных долах и на равнинах. А Кольморденский лес, росший на тощей скалистой почве, никто вырубать не захотел. Однако чем дольше стоял он нетронутым, тем могущественнее становился. Лес уподобился крепости, стены которой день ото дня наращивали толщину, и пробиться сквозь эти древесные громады можно было только с помощью топора.
Обычно леса́ боятся людей. А Кольморденского леса, мрачного и дремучего, боялись люди. Охотники и те, кто отваживался собирать там хворост, зачастую сбивались с пути в непролазной лесной чащобе и нередко оказывались на краю гибели. Путникам, желавшим попасть из Эстеръётланда в Сёрмланд, приходилось чуть ли не ощупью пробираться узкими звериными тропами, потому что люди, жившие у границы этих двух провинций, не в силах были проложить дорогу через лес. Не было там ни мостов, ни паромов, ни гатей для переправы через реки, озёра и болота. Во всём лесу не отыскать было хижины, где обитали бы мирные люди. Зато звериные логова и разбойничьи пещеры попадались там чуть ли не на каждом шагу. Не многим удавалось целыми и невредимыми пройти через лес; куда больше было тех, кто, поскользнувшись, срывался в пропасть или – иногда даже верхом на лошади – увязал в трясине, кого грабили разбойники или преследовали хищные звери. Но даже те, кто жил за пределами этого леса, немало терпели от него бед. Ведь волки и медведи то и дело спускались из Кольмордена вниз и задирали скотину. А истребить хищников было невозможно – дремучий лес надёжно защищал их.
Но мало-помалу люди начали покорять лес. На горных склонах вырастали усадьбы и селения. В самом лесу прокладывались первые дороги, а близ Крукека в дикой глухомани монахи воздвигли монастырскую обитель, где путники находили надёжное убежище.
Но лес по-прежнему оставался опасным – вплоть до того самого дня, пока одному человеку, проникшему далеко в его дебри, не посчастливилось обнаружить руду в каменистой почве. Лишь только весть об этом разнеслась по округе, в лес хлынули толпы людей – кто разведать его богатства, кто в поисках работы.
Вот тут-то лес и прибрали к рукам: закладывали рудники, рыли шахты и строили металлургические заводы в глухих лесных угодьях. Горный промысел требовал огромного расхода дров и угля. Дровосеки и углежоги проникали далеко в старый девственный лес и вскоре почти совсем уничтожили его – где вырубили, а где и сожгли. Земли вокруг рудников превращались в пашни. Туда понаехала уйма новосёлов, и вскоре в прежних лесных краях, где раньше не было ничего, кроме медвежьих берлог, поднялись новые селения с церквами и пасторскими дворами.
Повсюду прокладывали дороги и просеки, хищным же зверям и разбойникам настал конец. Помня свою недавнюю вражду к этому лесу и теперь обретя наконец власть над ним, люди были особенно жестоки и, казалось, желали вовсе стереть его с лица земли.
К счастью для леса, залежи руды в шахтах Кольмордена не были уж так велики, и добыча её стала мало-помалу уменьшаться, а заводы закрываться. Потом прекратилась и заготовка угля; Кольморден, получив хоть малую передышку, смог чуть-чуть вздохнуть. Лес снова начал расти, набирая силу, захватывая всё новые пространства и окаймляя усадьбы и рудники, как вода – островки в море. Многие люди, поселившиеся в окрестностях Кольмордена, остались без дела и с трудом могли заработать себе на пропитание. Они пытались заняться земледелием, но старые лесные угодья охотнее родили и выращивали гигантские дубы и огромные вековые сосны, нежели репу и зерновые.
Кольморденский лес на глазах становился всё могучей и дремучей, в то время как люди беднели и нищали. Но потом им пришло на ум, что лес может приносить пользу и там найдётся, чем прокормиться.
Из леса стали вывозить брёвна, доски и продавать их жителям равнин, которые свои леса уже давно повывели. А вскоре люди поняли, что, если они будут вести себя разумно, лес прокормит их не хуже рудников и пашен. Позабыв старую вражду, они стали относиться к лесу как к своему лучшему другу, научились заботиться о нём и любить его.
Пёс Карр
Лет за двенадцать до того, как Нильс Хольгерссон начал путешествовать по свету с дикими гусями, один из владельцев рудников в Кольморденском лесу решил избавиться от своего охотничьего пса, так как тот охотился за всеми овцами и курами, которые только попадались ему на глаза. Он призвал лесничего и попросил его увести пса в лес и пристрелить.
Надев поводок на шею пса, лесничий повёл его в чащу, туда, где обычно пристреливали и закапывали всех отслуживших свой век собак из помещичьих усадеб.
Карр – так звали пса – был маленький и чёрный, с рыжей грудкой и рыжими передними лапами. Он отличался большим умом и даже понимал, о чём говорят люди. Вот и теперь, когда лесничий повёл его в лес, пёс сразу догадался, что его ожидает. Но и виду не подал, а наоборот – старался казаться таким же беззаботным, как всегда. Ведь они шли лесом, где Карр был грозой для птиц и мелких зверюшек, и он не мог позволить себе выказать перед ними страх – повесить голову или опустить хвост.
Во все стороны от старого рудника простирался бескрайний лес, славившийся как среди людей, так и среди зверей. Владельцы этого леса уже много-много лет так дрожали над ним, что редко позволяли срубить хотя бы одно дерево на дрова. Им было жалко даже прореживать лес, так что он мог расти привольно и благоденствовать. Само собой разумеется, лес, который так оберегали, должен был стать любимейшим прибежищем диких зверей – и они водились там несметными стаями. Звери называли этот лес Фридскуген, что значит Мирный, и считали его лучшим приютом для себя во всей стране.
«Ну, Карр, и обрадовались бы в лесной чаще, если б узнали, что тебя ожидает, – подумал пёс. Но тут же завилял хвостом и весело залаял, чтоб никому и в голову не пришло, будто он боится или пал духом. – Что за жизнь, если уж и поохотиться иной раз нельзя! Кто-кто, а я ни капельки в этом не раскаиваюсь».
Но вдруг Карр весь переменился. Он отстал от лесничего, поднял голову, словно собираясь завыть. Ему явно припомнилось что-то не очень радостное.
А случилось это накануне вечером. Было самое начало лета, лосихи недавно отелились, и Карру удалось отбить от матери и загнать в болото лосёнка, которому было не более пяти дней от роду. Он гонял малыша взад и вперёд среди кочек лишь для того, чтобы позабавиться его страхом. Лосиха знала, что совсем недавно болото оттаяло, снова стало топким и бездонным и не выдержит её громадную тушу. И она осталась стоять на краю трясины. Но когда Карр погнал лосёнка всё дальше и дальше вглубь болота, она внезапно решилась: ступила в болото, прогнала пса, забрала лосёнка и повернула с ним к берегу. Лоси искуснее других животных умеют ходить по зыбкой и опасной трясине, и казалось, ей удастся счастливо выбраться на твёрдую землю. Но когда до суши оставалось уже совсем немного, кочка, на которую она встала, провалилась в топь, а вместе с ней – и лосиха. Она попыталась выбраться, но, не найдя надёжной опоры, продолжала всё глубже и глубже увязать в трясине. Карр с ужасом, не смея перевести дух, глядел на тонущую лосиху. Ну и зададут же ему трёпку, если узнают, что это он навлёк беду на лосиху! Насмерть перепуганный, он со всех ног бросился прочь и мчался без оглядки, не смея остановиться, пока не очутился дома.
Об этой истории и вспомнил сейчас Карр. Никогда прежде не испытывал он такого чувства вины, как при этом воспоминании. Ведь он вовсе не собирался убивать ни лосиху, ни её сосунка и лишил их жизни, сам того не желая.
«Может, они ещё живы? – с внезапной надеждой подумал пёс. – Они ещё не погибли, когда я убежал. Может, они спаслись?»
У него появилось непреодолимое желание узнать, живы ли лосиха с лосёнком. К счастью, лесничий не очень-то крепко держал поводок. Внезапный прыжок в сторону, и пёс, вырвавшись из рук лесничего, во всю прыть помчался в сторону болота. Тот и прицелиться не успел, а Карра уже и след простыл.
Лесничий кинулся вдогонку. Пёс стоял на кочке в нескольких метрах от края болота и громко выл. Лесничий решил разузнать, в чём там дело. Положив ружьё, он пополз к собаке и вскоре увидел в трясине мёртвую лосиху. Рядом, тесно прижавшись к ней, лежал маленький лосёнок. Он был ещё жив, но так измучен, что не мог пошевелиться. Карр то склонялся над лосёнком и лизал его, то опять начинал выть, призывая на помощь.
Лесничий поднял голову сосунка и потащил его из трясины. Пёс понял, что лосёнка спасут. Вне себя от счастья, он прыгал вокруг лесничего, лизал ему руки и радостно визжал.
Лесничий отнёс лосёнка домой и запер его в загоне для овец и свиней на скотном дворе. Затем созвал людей, чтобы помогли вытащить из болота погибшую лосиху. Только когда всё было сделано, он наконец вспомнил, что должен был пристрелить Карра. Поманив пса, всё время следовавшего за ним по пятам, он снова повёл его в лес.
Вначале лесничий направился было к собачьему кладбищу, но по дороге, как видно, передумал и внезапно повернул в сторону усадьбы.
Карр спокойно шёл за лесничим, но, заметив, что тот идёт к его старому дому, встревожился. Лесничий наверняка догадался, что это он, Карр, виноват в смерти лосихи, и теперь, прежде чем убить, ему зададут хорошую трёпку.
А хуже побоев для Карра ничего на свете не было. В предчувствии расправы он вошёл во двор понурившись и в усадьбе ни на кого не глядел, как будто ни с кем здесь не был знаком.
Владелец рудника стоял на крыльце.
– Что это с вами за пёс, лесничий? Надеюсь, не Карр? Его вы давным-давно должны были пристрелить.
Лесничий стал рассказывать о лосях, а Карр весь сжался, стараясь стать как можно меньше и незаметней.
Но лесничий рассказал историю лосихи с лосёнком вовсе не так, как ожидал Карр. К своему удивлению, пёс понял, что лесничий хвалит его за то, что он хотел спасти лосей.
– Нет, этого пса я пристрелить не могу! – заключил свой рассказ лесничий.
Пёс просто ушам своим не верил. Может, он ослышался? Неужто ему сохранят жизнь только за то, что он беспокоился о лосях?
Хозяин собаки тоже подумал: «Карр вёл себя достойно». Но оставлять его в усадьбе он всё же не захотел и сказал:
– Если вы, лесничий, желаете взять Карра и поручитесь, что он станет вести себя лучше, чем до сих пор, пусть живёт!
Лесничий охотно на это согласился. Вот так и случилось, что Карр перебрался в лесничество.
Бегство лося серошкурого
С того самого дня, как Карр перешёл к лесничему, он навсегда покончил с недозволенной охотой в лесу. И вовсе не потому, что боялся, а просто не хотел, чтобы на него гневался новый хозяин. С тех пор как лесничий спас ему жизнь, Карр полюбил его так преданно, что ни о чём другом и не помышлял, как только следовать за ним по пятам и оберегать его. Если лесничий куда-нибудь шёл из дому, Карр бежал впереди, разведывая дорогу, а если тот сидел дома, пёс лежал у дверей, наблюдая за всеми, кто приходил или уходил.
Когда же в лесничестве было спокойно, на дороге не слышно было шагов, а хозяин ухаживал за деревцами, посаженными в саду, пёс играл с лосёнком.
Поначалу лосёнок нисколько не занимал Карра. Но так как пёс сопровождал хозяина повсюду, и на скотный двор тоже, у него вошло в привычку сидеть перед загоном и разглядывать сосунка, когда лесничий поил его молоком. Лесничий прозвал лосёнка Серошкурый, считая, что лучшего имени такому страшиле не придумать, и Карр был с ним совершенно согласен. Всякий раз, глядя на лосёнка, пёс думал, что никого уродливее и нескладнее этого сосунка и на свете нет. Ножки у лосёнка были длинные и слабые, и со стороны казалось, что он ходит на расшатанных ходулях. Большая голова с морщинистой, как будто старой кожей всегда свисала набок. Шкура топорщилась, точно помятая, и лежала складками, будто лосёнок напялил на себя шубу с чужого плеча. Вид у него был всегда горестный и недовольный. Но удивительное дело – завидев Карра, он каждый раз поспешно поднимался, словно радовался ему.
Лосёнок совсем не рос, день ото дня ему становилось всё хуже, и однажды он не смог подняться даже навстречу Карру. Тогда пёс забежал к лосёнку в загон, и в глазах бедного сосунка вдруг зажглись радостные огоньки, словно исполнилось самое заветное его желание. Теперь Карр стал прибегать к лосёнку каждый день и проводил с ним долгие часы. Он вылизывал его, играл и баловался с ним, а также наставлял, рассказывая разные премудрости, которые надлежит знать лесным жителям.
Как ни странно, но с тех пор, как Карр стал забегать к лосёнку в загон, тот начал набираться силы, расти и за несколько недель вымахал так, что почти не вмещался в маленький загон. Пришлось перевести его на огороженное пастбище. Пожив там несколько месяцев, Серошкурый отрастил длинные-предлинные ноги и, если бы захотел, мог бы спокойно переступать через изгородь. Тогда владелец рудника позволил лесничему обнести пастбище высокой оградой. Здесь лось прожил несколько лет и превратился в сильное и статное животное. Карр, как только позволяло ему время, навещал лося, но теперь уже не из сострадания, а оттого, что они крепко подружились. И хотя лось по-прежнему был невесёлым и вялым, псу нередко удавалось расшевелить его.
Серошкурый провёл уже пять лет в лесничестве, когда владелец рудника получил письмо от заморского зоопарка, который хотел приобрести лося. Хозяин обрадовался этому предложению, лесничий же опечалился. Но не в его власти было сказать «нет», и лося решили продать. Карр вскоре разнюхал, что затевают люди, и поспешил всё рассказать лосю.
Пёс страшно боялся потерять друга, но лось спокойно принял эту весть: он не обрадовался ей, но, казалось, и не опечалился.
– И ты без всякого сопротивления позволишь увести себя? – спросил Карр.
– А что толку сопротивляться! – равнодушно ответил Серошкурый. – Я бы лучше остался здесь, но, если меня продадут, придётся расстаться.
Карр стоял, изучая взглядом Серошкурого. Тот ещё не возмужал окончательно: рога у него были не так широки, горб – не так высок, а грива – не так густа, как у настоящего взрослого лося. И всё же он был уже достаточно силён, чтобы бороться за свою свободу.
«Ничего не поделаешь: он провёл всю свою жизнь в неволе», – подумал Карр. Но лосю не сказал ни слова.
Выждав до полуночи, пёс снова пришёл на лосиный двор. Он знал, что в это время отдохнувший и выспавшийся лось принимается за первую кормёжку.
– Правильно сделаешь, Серошкурый, если позволишь себя увести, – прикинувшись спокойным и довольным, сказал Карр. – Будешь жить взаперти в большом саду, не зная забот. Жаль только, что тебе придётся уйти отсюда, так и не увидев леса. Ты ведь знаешь, у твоих сородичей есть присловье: «Лось без леса – не лось! Лес без лося – не лес!» А ты ведь даже ни разу не побывал в лесу.
Серошкурый поднял голову от клевера, который он жевал.
– Я бы хотел увидеть лес, но как перескочить через ограду? – как всегда, вяло спросил он.
– Да где уж тебе с твоими-то короткими ногами! – усмехнулся Карр.
Лось исподлобья глянул на Карра, который, несмотря на свой малый рост и короткие лапы, много раз на дню перепрыгивал через изгородь. И тогда, подойдя к ограде, Серошкурый одним скачком перемахнул через неё и оказался на воле, сам не зная, как это получилось.
Карр повёл Серошкурого вглубь леса. Стояла прекрасная лунная ночь, какие бывают в конце лета. Но под деревьями было темно, и лось ступал медленно и осторожно.
– Может, лучше повернуть назад? – спросил Карр. – Ты ведь никогда прежде не бывал в дремучем лесу, можешь ногу сломать.
В ответ на эти слова Серошкурый только быстрее и смелее зашагал вперёд.
Карр повёл лося в ту сторону, где могучие ели росли так тесно и близко друг к другу, что под их сень не проникал ни малейший ветерок.
– Здесь, в лесной чащобе, твои сородичи обычно прячутся от холода и бурь, – сказал Карр, – и проводят всю зиму под открытым небом. Там же, куда попадёшь ты, живётся намного лучше. У тебя будет крыша над головой и хлев, как у вола.
Серошкурый не вымолвил ни слова в ответ; он стоял, жадно вдыхая крепкий запах хвои.
– Ты что-нибудь ещё мне покажешь, – спросил он наконец, – или я увидел уже весь лес?..
Тогда Карр повёл его к большому болоту и показал лосю поросшие мхом кочки и зыбкую трясину.
– По этому болоту лоси спасаются бегством, когда им грозит опасность, – сказал Карр. – Не знаю, как им это удаётся, ведь они такие большие и тяжёлые, но они проходят по болоту, умудряясь не утонуть. Ты бы, верно, не смог удержаться на такой зыбкой и опасной трясине, да тебе это и ни к чему, за тобой ведь никогда не станут гнаться охотники!
Серошкурый, не вымолвив ни слова, сильным скачком очутился на болоте. Он обрадовался, почувствовав, как колышутся под ним мшистые кочки. Лось промчался наискосок через болото и снова вернулся к Карру, ни разу не застряв в трясине.
– Мы уже осмотрели весь лес? – спросил он.
– Нет, ещё не весь! – ответил Карр.
И тут же повёл лося к лесной опушке, поросшей пышным чернолесьем: дубом, осиной и липой.
– Здесь твои сородичи кормятся листьями и древесной корой, – сказал Карр. – Они считают это лучшим кормом на свете, но тебя за морем будут кормить, наверно, ещё вкуснее!
Серошкурый подивился могучим лиственным деревьям, вздымавшим над ним свои зелёные своды. Он полакомился и дубовыми листьями, и корой осины.
– Терпко и вкусно, – сказал он. – Куда лучше клевера!
– Вот и славно, что ты хоть разок отведал такого корма, – обрадовался пёс.
Затем он повёл лося к небольшому лесному озерцу. Оно лежало тихое-претихое, отражая в своей сверкающей глади берега, окутанные лёгкими и светлыми туманами.
Серошкурый так и замер на месте! Впервые в жизни он увидел озеро.
– Что это такое, Карр? – спросил он.
– Это большая вода, это озеро! – пояснил Карр. – Твои собратья обычно переплывают озеро с одного берега на другой. Смешно даже думать, что тебе это по плечу, но ты бы мог по крайней мере спуститься вниз и искупаться.
Сам Карр тут же бросился в воду и поплыл. Серошкурый же ещё долго стоял на берегу, но в конце концов решился и спустился вслед за Карром. Когда лось ощутил мягкую прохладу воды, у него от радости захватило дух. Ему захотелось освежить водой и горбатую свою спину; он зашёл поглубже в озеро и, почувствовав, что вода держит его, поплыл. Он долго ещё блаженствовал в воде, плавая кругами вокруг Карра.
Когда они вновь вышли на берег, пёс спросил, не пойти ли им домой.
– До утра далеко. Побродим ещё часок-другой в лесу, – ответил Серошкурый.
Они вернулись в хвойный лес и вскоре очутились на небольшой поляне, озарённой лунным светом. Поляна вся заросла травой и цветами, сверкавшими капельками росы. Посреди лесного луга паслось целое стадо: лось и несколько лосих с лосятами. Серошкурый прямо остолбенел. Едва бросив взгляд на лосих и лосят, он уставился на старого лося с широкими ветвистыми рогами, украшенными множеством отростков, с высоким горбом, густой бородкой и покрытым длинными волосами подгрудком.
– Это кто ещё такой? – с изумлением спросил Серошкурый.
– Зовут его Рогатый, – ответил Карр, – он твой сородич. У тебя тоже когда-нибудь вырастут такие же широкие рога и такая же густая грива. Останься ты в лесу, ты бы, наверно, тоже стал вожаком лосиного стада.
– Раз он мой сородич, я подойду поближе, взгляну на него, – сказал Серошкурый. – Вот уж не подумал бы, что бывают такие величественные животные.
Серошкурый направился к лосям, но тут же вернулся назад к Карру, поджидавшему его на лесной опушке.
– Должно быть, тебя не очень любезно приняли? – осведомился Карр.
– Я сказал ему, что впервые в жизни встретил сородичей, и попросил дозволения попастись с ними на лугу, а он прогнал меня, пригрозив забодать.
– Правильно сделал, что не стал с ним драться, – одобрил Серошкурого Карр. – Молодой лось, только-только отрастивший рога, должен остерегаться драки со старыми лосями. Правда, если бы кто другой отступил без боя, о нём пошла бы дурная слава по всему лесу! Но тебе-то что! Ведь ты переселишься за море!
Едва Карр вымолвил эти слова, как Серошкурый круто повернулся и устремился снова на луг, навстречу старому лосю. Началась битва: выставив вперёд рога, лоси с силой ударяли друг друга. И случилось так, что Рогатый стал теснить Серошкурого, заставив пятиться назад по всему лугу. Видно, Серошкурый ещё не умел пользоваться своей могучей силой. Но, оказавшись у лесной опушки, он упёрся копытами в землю, стал крепче бить рогами и откинул наконец Рогатого назад. Серошкурый бился молча, а Рогатый фыркал и пыхтел. Теперь уже Серошкурый теснил старого лося.
Вдруг послышался страшный треск – это на рогах старого лося сломался один отросток. С дикой силой вырвавшись из власти Серошкурого, Рогатый помчался к лесу.
Карр по-прежнему стоял на лесной опушке, когда к нему подошёл Серошкурый.
– Ну, теперь ты видел всё, что есть в лесу, – сказал пёс. – Хочешь пойти домой?
– Да, наверно, уже пора, – ответил лось.
По дороге домой оба молчали. Карр то и дело вздыхал, словно разочаровался в каких-то своих ожиданиях, Серошкурый же вышагивал, высоко подняв голову, и, казалось, радовался своим приключениям. Он шёл, как всегда, уверенно, пока не подошёл к изгороди. Но тут он остановился. Окинув взглядом тесный загон, где до сих пор жил, он увидел утоптанную землю, увядший корм, маленькое корытце, из которого пил воду, и тёмный сарай, где спал.
– Лось без леса – не лось! Лес без лося – не лес! – воскликнул он и, вскинув голову так, что коснулся затылком спины, ринулся обратно вглубь леса.
Беспомощный
Каждый год в августе в глухой чащобе леса Фридскуген появлялось несколько серо-белых ночных бабочек из семейства, которое называют «монашенки». Были они малы и немногочисленны, так что почти никто не обращал на них внимания. Пропорхав несколько ночей в еловых зарослях, они откладывали несколько тысяч яичек на древесных стволах, а сами вскоре падали мёртвыми на землю.
Когда же наступала весна, из яичек выползали маленькие крапчатые гусеницы, которые начинали пожирать еловую хвою. И хотя они были страшно прожорливы, но причинить деревьям серьёзный вред не могли, потому что их самих жестоко преследовали птицы. Редко удавалось хотя бы нескольким сотням гусениц спастись от своих врагов.
Гусеницы, которые успевали уже подрасти, заползали на ветви, пряли себе из белых нитей кокон и окукливались. Но через несколько недель бо́льшую половину куколок склёвывали птицы. Если же в августе появлялась сотня крылатых бабочек-«монашенок», можно было считать, что год у них урожайный.
Такое вот незавидное существование и вели «монашенки» долгие годы в лесу Фридскуген. Так продолжалось бы и дальше, не появись у них неожиданный благодетель.
А появился он благодаря Серошкурому.
Весь следующий день после бегства из лесничества лось бродил по лесу, пытаясь найти приют. Уже к вечеру, протиснувшись сквозь густые заросли старых высоких елей, почти лишённых коры, он обнаружил за ними поляну, покрытую вязкой грязью. Посередине её стояла большая и глубокая лужа чёрной болотной воды. Место это не пришлось Серошкурому по душе, и он уже хотел было уйти, но тут его взгляд привлёк пучок ярко-зелёных листьев белокрыльника, росшего неподалёку от лужи.
Шевельнув листьями белокрыльника, лось разбудил спавшую под ним огромную старую ужиху. От Карра он слышал о ядовитых гадюках, которые водятся в лесу Фридскуген. И когда чёрная ужиха подняла голову, высунула раздвоенный язык и зашипела, лось решил, что наткнулся на самую страшную змею. Перепугавшись насмерть, он так ударил змею копытом, что размозжил ей голову, и опрометью кинулся прочь.
Лишь только Серошкурый исчез, из лужи вынырнул уж, такой же длинный и чёрный, как убитая ужиха, и пополз к ней.
– Неужто ты и впрямь мертва, старушка Безвредная? – жалобно прошипел он. – Столько лет нам было так хорошо вдвоём, так уютно в этой трясине! Мы прожили вместе такую долгую жизнь, что стали намного старше всех прочих ужей в здешнем лесу! Ох! Страшнее горя для меня нет!
Уж был в таком отчаянии, что извивался точно раненый, и даже лягушкам, жившим в вечном страхе перед ним, стало его жаль.
– Сколько, должно быть, злобы в том, кто убил бедную ужиху, которая и защищаться-то не может! Злодей заслуживает самой жестокой, самой беспощадной кары, – прошипел уж и поднял голову. – Я не я буду, если не отомщу за Безвредную! Клянусь, что я, Беспомощный, старейший уж в лесу, не успокоюсь до тех пор, пока этот лось не падёт мёртвым на землю, как моя старая жена-ужиха!
Дав клятву, у́ж свернулся кольцом и впал в глубокое раздумье. Да и было о чём подумать. Разве есть для бедного ужа задача труднее, чем отомстить огромному, сильному лосю?
Старик Беспомощный ломал голову дни и ночи, однако ничего путного так и не мог придумать.
Но вот однажды ночью, страдая бессонницей, уж лежал погружённый в свои думы о мести и вдруг услыхал лёгкий шелест над головой. Взглянув наверх, он заметил несколько светлых бабочек-«монашенок», резвившихся среди деревьев. Он долго не спускал с них глаз, потом громко зашипел и вскоре заснул, видимо очень довольный тем, что придумал. На другой день уж пополз к гадюке, змею Крюле, обитавшему в скалистой стороне леса Фридскуген, рассказал ему о смерти своей старой жены-ужихи и попросил, чтобы Крюле, жало которого так ядовито, отомстил за неё. Но Крюле вовсе не хотелось сражаться с лосем.
– Если я нападу на Серошкурого, он убьёт меня. Старушка Безвредная мертва, нам её не воскресить. Зачем же зря навлекать на себя беду?
Услыхав такой ответ, уж поднял голову над землёй на целый фут и страшно зашипел:
– Ви-ш-ш, ва-ш-ш! Ви-ш-ш, ва-ш-ш! Жаль, что ты, владеющий столь ядовитым орудием, так труслив, что не смеешь пустить его в ход!
Услыхав эти слова, Крюле в свой черёд разгневался:
– Ползи туда, откуда приполз, старик Беспомощный! Зубы мои наливаются ядом, но я, так и быть, пощажу тебя, поскольку ты мой сородич!
Но уж не тронулся с места, и они ещё долго шипели, осыпая друг друга оскорблениями. Когда же Крюле до того рассвирепел, что даже и шипеть не мог, а лишь без конца высовывал язык, Беспомощный вдруг заговорил с гадюкой совсем иначе.
– Вообще-то, я к тебе по другому делу, – сказал он, понизив голос до вкрадчивого шёпота. – Но, наверно, я так разозлил тебя, что ты не захочешь мне помочь?
– Отчего же, если ты не станешь просить меня о чём-то невозможном, я – к твоим услугам.
– Так вот, – продолжал Беспомощный, – в ельнике, поблизости от моего болотца, живёт семейство бабочек-«монашенок», которые в конце лета начинают порхать по ночам.
– Знаю, о ком ты говоришь, – молвил Крюле. – Так что же с ними приключилось?
– Это самый малочисленный народец в лесу среди насекомых, – сказал Беспомощный, – и самый безвредный: их гусеницы довольствуются одной лишь еловой хвоей.
– Да, знаю, – заметил Крюле.
– Боюсь, что этот народец вскоре вовсе истребят, – сказал уж. – Столько разных птиц склёвывает весной их гусениц.
Крюле решил, что Беспомощный желает приберечь гусениц для себя, и дружелюбно ответил:
– Хочешь, я скажу совам, чтобы оставили этих еловых червяков в покое?
– Да, хорошо бы, если б ты это устроил, – попросил уж. – Ведь твоё слово много значит в здешнем лесу!
– Может, мне и дроздам замолвить доброе словечко за этих пожирателей хвои? – спросил польщённый Крюле. – Я к твоим услугам, если, повторяю, ты не потребуешь от меня чего-то невозможного.
– Хорошо бы! Спасибо за обещание помочь в добром деле, – поблагодарил Беспомощный. – Я рад, что приполз сюда.
Бабочки-«монашенки»
Прошло много лет. Карр сладко спал на крыльце. Лето только начиналось, стояла пора коротких ночей, и было совсем светло, хотя солнце ещё не поднялось. Внезапно Карр проснулся оттого, что кто-то позвал его по имени. Ему показалось, что он узнал голос Серошкурого, приходившего повидаться с ним почти каждую ночь, и поспешил на зов.
Не дожидаясь пса, лось помчался напролом сквозь дремучие еловые заросли. Карр напрягал все силы, чтобы не сбиться со следа.
– Карр, Карр! – послышалось снова в ночи. То был явно голос Серошкурого, хотя псу показалось, будто он звучал совсем иначе, чем прежде.
– Бегу, бегу! Где ты? – крикнул пёс.
– Карр! Карр! Неужто ты не замечаешь, как опадает хвоя в лесу? – спросил Серошкурый.
И тут Карр увидел, что с елей, точно частый дождик, непрерывно сыплется хвоя.
– Да, вижу, – пролаял пёс и ринулся в лесную чащу на голос лося. Он чуть было снова не потерял его след.
– Карр! Карр! – почти ревел Серошкурый. – Неужто ты не чуешь, как пахнет в лесу?
Остановившись, Карр принюхался. Только теперь он вдруг почувствовал, что ели испускают какой-то сильный запах, более крепкий, чем всегда.
– Да, чую, – откликнулся пёс и снова устремился за Серошкурым.
Лось по-прежнему во всю прыть мчался вперёд, так что псу было никак его не догнать.
– Карр! – немного погодя снова закричал Серошкурый. – Неужто ты не слышишь, как похрустывают ветви деревьев?
Его голос прозвучал так горестно, что мог бы растрогать даже камень. Карр остановился, прислушиваясь, и уловил слабое, но отчётливое похрустывание на верхушках деревьев. Казалось, там тикают часы.
– Да, слышу! – закричал Карр и остановился, догадавшись, что лось вовсе не желает, чтобы он следовал за ним по пятам. Он просто позвал его поглядеть, что творится в лесу.
Карр стоял под елью с пушистыми, развесистыми ветвями и жёсткой тёмно-зелёной хвоей. Пёс внимательно посмотрел на дерево, и вдруг ему показалось, будто хвоя шевелится. Подойдя ближе, он увидел тучи серо-белых гусениц, сплошь облепивших ветви дерева. Гусеницы ползли по ветвям, обгладывая их и пожирая хвою. И все деревья вокруг неумолчно похрустывали под натиском крошечных жующих челюстей. Объеденная хвоя непрерывно падала на землю, а бедные ели испускали необычайно сильный запах, мучительно раздражавший Карра.
Его внимание привлекла огромная статная ель, росшая поблизости. «Этой ели, может, удастся сохранить хвою», – подумал пёс, но, приглядевшись внимательнее, увидел, что и её постигла та же участь. «Что бы это могло значить? – ломал голову Карр. – До чего жалко прекрасные деревья! Скоро не останется и следа от их красы!» Пёс бегал от дерева к дереву, пытаясь понять, что же случилось. «Вот сосна! Может, её они тронуть не посмели?» – понадеялся Карр. Но гусеницы напали и на сосну. «А вот берёза! Ой, и тут они! И тут тоже! Лесничий не обрадуется!»
Пёс побежал в самые глухие заросли, чтобы узнать, как далеко зашло лесное бедствие. Но куда бы он ни заглядывал, всюду слышалось похрустывание, чувствовался тот же запах и падал такой же хвойный дождь. Везде были гусеницы, объедавшие лес догола.
Но вот пёс забрёл в такие места, где не чувствовалось мучительного запаха и где царили тишина и покой. «Тут – конец их власти», – решил Карр. Он остановился и огляделся. Но оказалось, что здесь гусеницы уже закончили свою работу, и хвойные деревья стояли раздетые, лишённые игл. Между их мёртвыми ветвями протянулось множество запутанных нитей, спрядённых гусеницами и служивших им мостами и дорогами.
Тут, среди погибших деревьев, и ждал Карра Серошкурый. Он был не один. Рядом с ним стояли четыре старых лося, самые почитаемые в лесу. Карр знал их. То был Горбатый, маленький лось с очень большим горбом – такого ни у одного из его сородичей не было, и Рогатый, самый статный во всём здешнем лосином племени, Жесткогривый, с жёсткой густой шерстью, и ещё один, старый-престарый длинноногий лось, которого звали Могучий. Горячий и воинственный, он немного присмирел после того, как во время последней осенней охоты ему всадили пулю в бедро.
– Скажите, что творится в здешнем лесу? – спросил Карр, подойдя к лосям. Они стояли, понурив голову, далеко выпятив верхнюю губу, и, казалось, были погружены в глубокое раздумье.
– Кто его знает, – ответил Серошкурый. – Этот крылатый народец слыл самым бессильным в лесу и никому прежде не причинял вреда, но за последние годы он сильно расплодился и теперь, того и гляди, уничтожит весь лес.
– Да, плохо дело, – пролаял Карр, – но я вижу, что мудрейшие из мудрых в лесу собрались на совет и, может, уже придумали, как спасти Фридскуген.
Горбатый величественно приподнял свою тяжёлую голову и, прядая длинными ушами, сказал:
– Мы призвали тебя сюда, Карр, чтобы спросить: знают ли люди про это бедствие в лесу?
– Нет, – ответил Карр. – Люди ничего не знают. Так далеко в лесную чащу не забредает ни один человек, разве что в охотничью пору.
– Мы, старейшие в лесу, – молвил тогда Рогатый, – считаем, что нам, животным, одним с этой бедой не справиться.
– Призвать сюда людей – значит положить конец миру в нашем мирном лесу! – сказал Жесткогривый. – И это тоже беда, ничуть не меньше первой.
– Но нельзя же допустить, чтоб уничтожили весь лес, – возразил Могучий. – Выбора у нас нет!
Карр догадался, что лосям трудно выразить свои мысли словами, и попытался им помочь.
– Может, вы хотите, чтобы я рассказал людям про напасть в здешнем лесу? – спросил он.
Тут старые лоси, все как один, закивали головами.
– Тяжело просить помощи у людей, но иного средства у нас нет.
Карр пустился в обратный путь. Он очень спешил, глубоко опечаленный всем, что увидел. Вдруг навстречу ему выполз чёрный уж.
– Счастливой встречи в лесу! – прошипел уж.
– И тебе счастливой встречи в лесу! – на ходу тявкнул Карр. Но уж, изогнувшись, попытался задержать его. «Может, он тоже тревожится о судьбе леса», – подумал Карр и остановился.
Уж тотчас начал говорить о великом лесном бедствии.
– Настанет конец миру и покою в здешнем лесу, если сюда призовут людей! – сказал он.
– Я боюсь того же, – ответил Карр, – но старейшие в лесу, верно, знают, что делают!
– Я-то мог бы найти средство получше, – пообещал уж, – кабы мне дали за это награду, какую я хочу.
– А не тебя ли кличут Беспомощным? – насмешливо спросил пёс.
– Я – тоже старейший в лесу, – заявил уж, – и знаю, как избавиться от этой напасти.
– Ну, если ты сможешь уничтожить гусениц, – обрадовался Карр, – никто не откажется исполнить всё, что ты только пожелаешь.
Услыхав ответ Карра, уж свернулся кольцом и, только надёжно укрывшись под корневищем дерева, продолжил беседу:
– Тогда передай от меня привет Серошкурому и скажи ему: пусть убирается из леса Фридскуген и идёт на север, не останавливаясь до тех пор, пока в лесу ему не встретится ни единого дуба. И пусть не возвращается назад, покуда жив старик Беспомощный. А я нашлю хворь и мор на всех тех, кто ползает по деревьям и обгладывает еловую хвою.
– Ты что это мелешь?! – зарычал Карр, и шерсть на его спине встала дыбом. – Что худого сделал тебе Серошкурый?
– Он убил ту, кого я любил больше всех на свете, – прошипел змей. – И я хочу отомстить ему.
Не успел Беспомощный замолчать, как пёс кинулся к нему, но уж, лежавший под корневищем, был недосягаем.
– Лежи, где лежишь, и помалкивай, – сказал наконец Карр. – Мы уберём этих еловых червяков без твоей помощи.
На другой день по лесной дороге шли владелец рудника и лесничий. Вначале Карр бежал рядом с ними, но немного погодя исчез, а вскоре из лесной чащи послышался его громкий лай.
– Карр гонит дичь! – сказал владелец рудника.
Но лесничий не поверил этому.
– Уже много лет Карр не нарушал запрета на охоту в лесу, – возразил он. И кинулся в чащобу поглядеть, почему лает Карр. Его спутник пошёл за ним.
Лай привёл их в самую глушь леса. Вдруг пёс смолк. Люди остановились, прислушиваясь. И тут, в мёртвой тишине, они услышали, как работают челюстями гусеницы, увидели, как дождём сыплется хвоя, и почувствовали сильный запах. С ужасом смотрели они на деревья, сплошь покрытые гусеницами бабочек-«монашенок», этими крохотными врагами деревьев, способными уничтожить лес на много-много миль вокруг.
Великая война с бабочками-«монашенками»
Наступила весна. Однажды утром Карр бежал по лесу.
– Карр, Карр! – окликнул его кто-то.
Карр обернулся. Он не ослышался. То кричал старый лис, стоявший у входа в свою нору.
– Не скажешь, Карр, делают что-нибудь люди ради спасения леса? – спросил лис.
– Будь спокоен. Они трудятся не покладая рук.
– Люди истребили весь мой род, а теперь убьют и меня, – пожаловался лис. – Но это им простится, только бы они помогли лесу.
Каждый раз, когда Карр появлялся в лесу, его обязательно кто-нибудь спрашивал, могут ли люди помочь лесу. Ответить на этот вопрос было не так-то легко. Люди и сами не знали, удастся ли им победить бабочек-«монашенок».
Каждый день более ста человек выходили в лес, желая спасти его от гибели. Они валили деревья там, где лес пострадал больше всего, очищали подлесок и срубали нижние ветки, чтобы гусеницы не могли переползать с одного дерева на другое. Они прорубали широкие просеки вокруг опустошённых лесных угодий и раскладывали там смазанные клеем жерди, которые преграждали гусеницам путь в новые места. Люди обводили кольцами клея стволы деревьев, на которых уже были гусеницы, чтобы помешать им спуститься вниз, вынудить их остаться наверху и околеть с голоду. Оставалось только удивляться, вспоминая, как в былые времена люди ненавидели старый Кольморден и боялись его.
Всё это продолжалось почти до самого лета. Люди с нетерпением ожидали, когда же гусеницы начнут вылупляться из яичек. Они были уверены, что хорошо подготовились к встрече с ними и теперь большинство гусениц подохнет с голоду.
И вот в начале лета стали появляться гусеницы, и было их в стократ больше, чем в прошлом году. Но это было бы не страшно, если бы их удалось запереть, если бы они не смогли раздобыть себе корм.
Но получилось не совсем так, как надеялись люди. Правда, немало гусениц застряло на смазанных клеем жердях, а целым полчищам помешали круги из клея, и они не смогли спуститься вниз с древесных стволов. Но полностью запереть гусениц не удалось. Они всё же вырывались и наружу, за ограждения. Они были повсюду: ползли по просёлочным дорогам, по изгородям усадеб, по стенам домов. Они странствовали по всему лесу Фридскуген, переходя и в другие стороны Кольморденского леса.
– Они не успокоятся, пока не объедят весь наш лес, – говорили люди. Всякий раз, когда они входили в лес, слёзы наворачивались у них на глаза.
Карр испытывал страшное отвращение к этому ползучему племени, безжалостно объедающему деревья, и с трудом заставлял себя выходить за порог лесничества. Но он очень соскучился по Серошкурому и однажды решил отправиться в лосиные угодья. Он бежал по лесу и, опустив нос к самой земле, отыскивал следы лося. Вот пёс очутился возле дерева, у которого в прошлом году встретил Беспомощного, и снова увидел его под корневищем. Уж окликнул Карра и спросил:
– Ты передал Серошкурому мои слова? Уйдёт он в изгнание?
Карр огрызнулся и попытался схватить ужа.
– Всё же потолкуй с ним, – посоветовал Беспомощный. – Видишь, люди не знают средства против этой напасти.
– Да и тебе оно неведомо! – ответил Карр и помчался дальше.
Скоро он отыскал Серошкурого. Лось был мрачен и, едва поздоровавшись, тотчас заговорил про Кольморден.
– Всё бы отдал, чтоб отвести эту беду! – сказал он.
– Тогда я, пожалуй, скажу тебе: ты бы мог спасти лес, – сказал Карр и передал лосю то, что говорил ему уж.
– Пообещай это кто другой, а не старик Беспомощный, я бы не задумываясь ушёл в изгнание, – молвил лось. – Но откуда у несчастного ужа такая власть?
«Ясное дело, это одно бахвальство, – решил Карр. – Ужи всегда прикидываются, будто знают куда больше других».
Когда Карр собрался домой, Серошкурый пошёл проводить его до дороги. И тут Карр услыхал, как дрозд, сидевший на верхушке ели, воскликнул:
– Вот идёт Серошкурый! Это он сгубил лес! Вот идёт Серошкурый! Это он сгубил лес!
Карр решил, что ослышался, но немного погодя пробегавший по лесной тропке заяц, увидев их, остановился и, прядая ушами, заверещал:
– Вот идёт Серошкурый! Это он сгубил лес!
И снова пустился бежать со всех ног.
– Чего это они? – спросил Карр.
– Сам не знаю, – ответил Серошкурый. – Наверное, птицы и мелкие зверюшки в лесу сердятся на меня за то, что я посоветовал призвать на помощь людей. Ведь они вырубили подлесок и тем самым разорили все их надёжные убежища – гнёзда и норки.
Всё время, пока они шли вместе, со всех сторон беспрерывно слышалось:
– Вот идёт Серошкурый! Это он сгубил лес!
Серошкурый делал вид, будто не слышит, но теперь Карр понял, почему лось так печален.
– Послушай-ка, Серошкурый, – решился спросить Карр, – что это имел в виду уж… он сказал, будто ты убил ту, кого он любил больше всех на свете…
– Откуда мне знать! – удивился Серошкурый. – Тебе-то известно, что я никогда никого не убиваю.
Вскоре они повстречали четвёрку старых лосей: Горбатого, Рогатого, Жесткогривого и Могучего. Медленно и степенно шествовали они друг за другом.
– Счастливой встречи в лесу! – приветствовал их Серошкурый.
– Счастливой встречи и тебе! – отвечали лоси. – А мы как раз искали тебя, Серошкурый, хотели посоветоваться насчёт леса.
– Нам удалось узнать, – торжественно начал Горбатый, – будто в нашем лесу было совершено злодеяние; оно осталось безнаказанным, и оттого весь лес обречён на гибель.
– Какое ещё злодеяние? – спросил Серошкурый.
– Кто-то убил безвредное животное, которое и в пищу-то ему не годилось. А здесь, в мирном лесу Фридскуген, это считается злодеянием.
– Кто же совершил такое низкое преступление?! – возмутился Серошкурый.
– Ходит молва, будто в этом повинен какой-то лось. Вот мы и хотим тебя спросить: может, ты что-нибудь знаешь?
– Нет, – ответил Серошкурый, – я никогда не слышал, чтобы лось убил безвредное животное!
Расставшись со старыми лосями, Серошкурый отправился с Карром дальше. Он становился всё молчаливее и молчаливее и шёл, низко опустив голову. И тут они наткнулись на Крюле, лежавшего на своей каменной глыбе.
– Вот идёт Серошкурый! Это он сгубил лес! – прошипел, как и все другие обитатели леса, Крюле.
У Серошкурого внезапно лопнуло терпение. Подойдя к гадюке, он поднял переднее копыто.
– Собираешься убить меня точь-в-точь так, как убил старую ужиху? – спросил Крюле.
– Когда это я убивал ужиху?! – возмутился Серошкурый.
– В самый первый день, лишь только появившись в лесу, ты убил жену ужа Беспомощного, – напомнил лосю Крюле.
Серошкурый отпрянул от гадюки и проговорил в отчаянии:
– Карр, это я совершил ужасное преступление. Я лишил жизни безобидное животное. Из-за меня погибает лес.
– Что ты мелешь? – прервал его Карр.
– Скажи ужу Беспомощному, что нынче ночью Серошкурый уходит в изгнание.
– Ни за что я этого не скажу! – вскричал Карр. – Северные края опасны для лосей!
– Неужели ты думаешь, Карр, я захочу остаться здесь после того, как навлёк на лес такую страшную беду? – спросил Серошкурый.
– Только не торопись! Подожди до завтра!
– Ведь ты сам учил меня: «Лось без леса – не лось! Лес без лося – не лес!» – напомнил Серошкурый.
На том они и расстались. Карр отправился домой, но этот разговор с лосем так обеспокоил его, что уже на другой день он снова пришёл в лес – встретиться с другом. Но Серошкурого нигде не было, да пёс и не очень-то его искал. Он понял, что лось ушёл в изгнание.
Унылый и мрачный, возвращался Карр домой. Он не мог простить Серошкурому, что тот позволил этому несчастному ужу так себя одурачить! Неслыханная глупость! Ну какой такой волшебной силой может обладать Беспомощный?
Когда Карр, погружённый в свои думы, подошёл к дому, он увидел лесничего, указывавшего на какое-то дерево.
– Чего ты там высматриваешь? – спросил его стоявший рядом работник.
– На гусениц мор напал, – сказал лесничий.
Карр несказанно удивился, но ещё больше разгневался оттого, что уж смог сдержать своё слово. Придётся теперь Серошкурому до скончания века коротать жизнь на чужбине! Этот Беспомощный, наверно, никогда не околеет!
Но вдруг Карру пришла в голову мысль, немного утешившая его: «Может, Беспомощный и не доживёт до самой глубокой старости. Пусть только уничтожит гусениц, а там я знаю кое-кого, кто загрызёт его насмерть! Не всегда же он будет прятаться под корневищем! Пусть только высунется из своего логова!»
На гусениц действительно напал мор, но в первое лето все они не погибли. Многие из них успели превратиться в куколок. Из куколок же вышли миллионы бабочек. Они летали по ночам среди деревьев, словно снежинки в пургу, откладывая уйму яичек. Казалось, метёт позёмка! На следующий год можно было ожидать, что лесу станет ещё хуже. Но, к счастью, дурные предчувствия не оправдались. Мор на гусениц быстро распространялся от одного конца леса к другому. Захворавшие гусеницы переставали обгладывать хвою, заползали на верхушки деревьев и там умирали. Люди страшно радовались, видя это, но ещё больше радовались лесные звери и птицы.
Истосковавшийся по Серошкурому Карр мечтал о том дне, когда он наконец загрызёт Беспомощного.
Но гусеницы успели расселиться на много миль в соседние леса, так что и нынешним летом хворь их окончательно не погубила.
Перелётные птицы передавали Карру приветы от Серошкурого: он жив, и ему хорошо. Но они же поведали тайком, что лося не раз преследовали браконьеры и он только с большим трудом спасся от их пуль.
Карра мучили тоска и заботы. Надо было ждать ещё два лета; только тогда придёт конец этим гусеницам.
Но вот наконец Карр услыхал от лесничего, что лес вне опасности, и тотчас отправился на охоту за Беспомощным. Однако, придя в лесную чащу, пёс понял: его постигла ужасная беда – он не может больше охотиться, не может бегать, не может выслеживать врага. Пока длилось это долгое-долгое ожидание, к Карру подкралась старость. Сам того не заметив, пёс одряхлел и почти ослеп. Он не в силах был убить даже ужа, не мог избавить своего друга Серошкурого от заклятого врага.
Возмездие
Однажды в полдень Акка с Кебнекайсе и её стая опустились на берегу лесного озера. Они всё ещё находились в Кольморденском лесу, хотя уже покинули Эстеръётланд и прилетели в уезд Йонокер, что в Сёрмланде.
Весна, как обычно бывает в горах, запаздывала, и почти всё озеро, кроме узкой закраины вдоль берега, было покрыто льдом. Гуси тотчас полезли в воду купаться и добывать корм. А Нильс Хольгерссон, потерявший утром деревянный башмак, отправился в заросли ольхи и берёзы, поискать кору, которой можно было бы обернуть ногу.
Мальчик забрёл довольно далеко в лесную чащу. Он беспокойно озирался по сторонам: не по душе ему было в этом лесу! «То ли дело равнина, – думал он. – Там хоть видишь, кто идёт или летит тебе навстречу. Да и в буковом лесу куда ни шло: земля там почти голая. А этот лес, как все березняки да ельники, непроходим и дик. Как ещё люди их терпят! Будь я хозяином здешних лесов, я бы их давно срубил!»
Наконец Нильс нашёл подходящий кусок бересты и только стал прилаживать его к ноге, как вдруг услыхал за спиной шорох. Обернувшись, он увидел, что прямо к нему по хворосту ползёт змей. Змей был удивительно длинный и толстый, но мальчик заметил, что по бокам головы у него – светлые пятна, и потому спокойно остался стоять на месте. «Это всего-навсего обыкновенный уж. Он мне, наверно, не сделает ничего плохого», – подумал он.
Но уж вдруг так сильно толкнул его в грудь, что мальчик упал. А когда он, тотчас вскочив на ноги, помчался прочь, змей пополз следом. Почва в лесу была каменистая, покрытая колючими иглами, и быстро бежать мальчик не мог; змей же преследовал его по пятам.
Вдруг прямо перед собой Малыш-Коротыш увидел большой щербатый валун и стал карабкаться на него. «Сюда-то ужу за мной не влезть», – подумал он. Но, благополучно взобравшись наверх и оглянувшись, увидел, что змей силится взобраться и туда.
Сверху на валуне, наполовину с него свисая, лежал другой, почти круглый камень величиной с человеческую голову. Непонятно даже, как он там вообще держался. Когда над валуном показалась голова змея, мальчик, забежав за круглый камень, столкнул его. Камень скатился прямо на змея, прижал его к земле, да так и остался лежать.
«Камень сделал своё дело, – подумал мальчик, с облегчением переводя дух. – Пожалуй, в более страшной переделке за всё путешествие мне бывать не приходилось».
Не успел он опомниться, как сверху раздался шум, и рядом со змеем опустилась на землю птица. По величине и обличью птица напоминала ворону, но у неё было красивое, чёрное, с блестящим отливом оперение.
Из предосторожности мальчик спрятался в трещине камня. Путешествие с воронами было ещё свежо в его памяти, и он не хотел рисковать.
Чёрная птица расхаживала широкими размашистыми шагами вдоль туловища змея, пытаясь перевернуть его клювом. Наконец, раскинув крылья, она закричала резко и пронзительно:
– Да это же старик Беспомощный! Он мёртв!
Мальчик понял, что птица эта не ворона, а ворон, и даже догадался, как его зовут.
Ворон ещё раз прошёлся вдоль туловища змея, затем, остановившись в глубоком раздумье, стал почёсывать лапкой затылок.
– Не может быть, чтобы в одном лесу было два таких огромных ужа, – сказал он. – Наверняка это он!
Ворон только было собрался вонзить клюв в змея, как вдруг остановился.
– Не будь дурнем, Батаки! – сказал он самому себе. – И не вздумай сразу же съесть этого ужа; позови сюда Карра. Он не поверит, что Беспомощный мёртв, пока сам не увидит его.
Ворон до того смешно, до того торжественно расхаживал, беседуя сам с собой, что Нильс, сидевший затаив дыхание, не выдержал и расхохотался.
Услыхав его смех, ворон одним взмахом крыльев взлетел на валун. Мальчик быстро поднялся, подошёл к нему и спросил:
– А ты, случайно, не Батаки-ворон, добрый друг Акки с Кебнекайсе?
Внимательно разглядев его, ворон три раза кивнул головой.
– А это ты летаешь с дикими гусями? Это тебя они кличут Малыш-Коротыш? – полюбопытствовал он.
– Да, это я! – ответил мальчик.
– Вот славно, что ты мне повстречался. Может, скажешь, кто убил этого ужа?
– Я скатил на него камень, когда он гнался за мной; камень его и убил, – признался мальчик и рассказал, как всё получилось.
– Ловко для такого малыша, как ты, – восхитился ворон. – В здешних краях у меня есть друг, вот уж он обрадуется, что змей убит! А я тоже хотел бы сослужить тебе службу, отблагодарить тебя.
– Скажи, почему ты так радуешься, что Беспомощный убит? – спросил мальчик.
– Ох, – вздохнул ворон, – длинная это история. У тебя не хватит терпения выслушать её до конца.
Но мальчик настаивал, и ворон рассказал ему всю историю Карра, Серошкурого и ужа Беспомощного. Когда он кончил, мальчик сидел некоторое время молча, задумчиво глядя перед собой, а потом сказал:
– Спасибо тебе! Мне кажется, я лучше понял жизнь леса, когда выслушал эту историю. А осталось хоть что-нибудь от леса Фридскуген?
– Бо́льшая часть уничтожена, – ответил Батаки. – Деревья выглядят так, словно в лесу бушевал пожар. Их придётся срубить, и пройдёт немало лет, прежде чем лес станет таким, как прежде.
– Поделом этому ужу, – сказал мальчик. – И всё же не пойму: неужели он и впрямь был такой мудрый, что сумел наслать мор на гусениц?
– Может, он просто знал, что на них нападёт такая хворь, – молвил Батаки и, отвернув голову, прислушался.
– Слышишь? – каркнул он. – Карр где-то близко. До чего же он обрадуется, когда увидит, что Беспомощный мёртв!
Мальчик тоже прислушался к звукам, доносившимся со стороны озера.
– Карр беседует с дикими гусями, – сказал он.
– Он, наверно, притащился к берегу, надеется получить весточку о Серошкуром, – каркнул Батаки.
Мальчик с вороном соскочили с валуна и поспешили вниз, к озеру. А там уже гуси, выйдя из воды, толковали со стариком Карром, таким хилым и слабым, что казалось, он вот-вот упадёт мёртвым.
– Это и есть Карр, – сказал мальчику Батаки. – Пусть сначала послушает диких гусей. А потом скажем ему, что Беспомощный мёртв!
Вскоре они услыхали, как Акка рассказывает Карру:
– Было то в прошлом году, в пору нашего весеннего перелёта. Однажды утром мы, Юкси, Какси и я, вылетели с озера Сильян в Далекарлии и помчались над огромными пограничными лесами между Далекарлией и Хельсингландом. Внизу ничего не было видно, кроме мрачных чёрно-зелёных хвойных лесов. Снег высокими сугробами ещё лежал между деревьями, в реках, скованных льдом, кое-где темнели полыньи, на берегах же снег местами стаял. Мы почти не видели ни селений, ни усадеб, лишь на летних пастбищах – серые хижины, пустующие зимой. То тут, то там бежали узкие и извилистые лесные дороги, по которым люди зимой возили брёвна. А внизу, по берегам рек, были навалены огромные штабеля строевого леса.
Летим мы и вдруг видим – трое охотников идут лесом и ведут на своре собак. У охотников никаких ружей не было, лишь одни ножи за поясом. Охотники шли не по извилистым лесным тропам, а напрямик по твёрдому ледяному насту. Казалось, они хорошо знают, куда идут, чтобы найти то, что ищут.
Мы, дикие гуси, летели высоко-высоко, а лес лежал под нами прямо как на ладони. При виде охотников нам захотелось узнать, какого зверя они собираются травить. Мы стали летать взад-вперёд, всматриваясь в лесную чащу, и вдруг в глухих зарослях увидели вроде бы три больших, поросших мхом камня. Да нет, это не могли быть камни. Иначе бы их замело снегом.
Мы стали быстро снижаться. И тут три каменные глыбы зашевелились. Оказалось, это были лоси: лось и две лосихи с лосятами, укрывшиеся в лесной глуши. Лось поднялся и, когда мы спустились на землю, подошёл к нам. Такого большого и великолепного лося мне на моём веку видеть не доводилось. Но когда он заметил, что разбудили его всего-навсего бедные дикие гуси, он вновь улёгся.
– Нет, старина-батюшка, не время спать, – сказала я ему. – Бегите, и как можно скорее! В лесу рыщут охотники, они направляются прямо к вашему лежбищу!
– Спасибо вам, матушка-гусыня! – сказал лось; казалось, он вот-вот заснёт. – Но вы ведь хорошо знаете, что в это время года отстрел лосей запрещён. Это охотники, верно, охотятся на лисиц.
– В лесу видимо-невидимо лисьих следов, но охотники и не глядят в ту сторону! Верьте мне, они знают, что вы залегли здесь! Они идут прямо на вас. Они вышли без ружей, только с рогатинами и ножами, ведь весной стрелять в лесу нельзя.
Лось продолжал спокойно лежать, но лосихи встревожились.
– Может, гусыня правду говорит, – сказали они и начали подниматься.
– Лежите тихонько! – велел лось. – Никакие охотники в эту глухомань не придут. Не бойтесь!
Мы снова поднялись в воздух. Но продолжали парить – на нашей обычной высоте – над лосиным лежбищем, желая поглядеть, что станется с лосями.
Вдруг видим – лось выходит из чащи. Понюхав воздух, он пошёл прямо на охотников. Сухие ветки громко трещали у него под копытами. На пути лося лежало большое, открытое болото. Туда-то он и направился и встал посреди топи, где ничто его не защищало.
Лось стоял там до тех пор, пока на лесной опушке не показались охотники. Тогда он повернул и побежал в сторону, противоположную той, откуда вышел. Охотники спустили собак, а сами что есть мочи помчались за ним на лыжах.
Закинув голову, лось бежал во всю прыть, вздымая копытами снег: вокруг него словно клубилось снежное облако. И собаки, и охотники сильно поотстали. Тут он остановился, как будто поджидая их; но стоило им показаться, и он снова ринулся вперёд. Мы поняли, что он хочет отвести охотников от лежбища, где остались лосихи, и поразились его храбрости. Ведь он сам кинулся навстречу опасности ради того, чтобы его лосих оставили в покое! Никто из нас не улетал, нам хотелось видеть, чем всё кончится.
Охота длилась уже несколько часов. Мы только диву давались: неужели охотники думали, что им удастся измотать такого сильного бегуна, как этот лось?
Но тут мы увидели, что лось уже не может мчаться так быстро, как прежде, и гораздо осторожнее ступает по снегу. Когда же он поднимал ногу, на снегу оставались кровавые следы.
И мы поняли, почему охотники были так упорны. Они надеялись, что снег поможет им извести лося. Он был тяжёл, непрестанно проваливался в сугробы, твёрдый снежный наст резал кожу на его ногах и раздирал её в кровь. Каждый шаг был для лося мучительным. А охотники и собаки, более лёгкие, чем он, свободно передвигались по насту и без устали продолжали его преследовать.
Лось всё бежал и бежал вперёд, но шаги его становились всё более неверными, он то и дело спотыкался и тяжело дышал. Под конец лось потерял терпение. Он остановился, чтобы подпустить ближе собак и охотников и сразиться с ними не на жизнь, а на смерть. Стоя в ожидании, он поглядел ввысь и, увидев нас, диких гусей, круживших у него над головой, закричал:
– Не улетайте, дикие гуси, пока всё не кончится. А когда в следующий раз полетите над Кольморденским лесом, отыщите там пса Карра! Он живёт у лесничего! Скажите ему, что его друг Серошкурый пал славной смертью!
Когда Акка дошла в своём рассказе до этого места, старый пёс поднялся и, ковыляя, подошёл к ней ещё ближе.
– Серошкурый прожил честную жизнь, – сказал он. – И он знает меня. Знает, что я храбрый пёс и буду гордиться им, услыхав, что он принял славную смерть. Расскажите только…
– Карр! Карр! – послышался из леса голос человека.
Старый пёс быстро поднял голову и задрал хвост, словно желая придать себе дерзкий и гордый вид, но тут же снова поник головой и опустил хвост.
– Меня зовёт хозяин, – сказал он, – я не хочу, чтобы он меня ждал. Недавно он зарядил ружьё; мы пойдём с ним в лес – в последний раз. Спасибо тебе, дикая гусыня. Теперь я узнал всё, что мне надо, и спокойно встречу смерть.