О двух старших-то она не очень и пеклась, зато меньшенький был её любимцем. И хотелось ей, чтобы львиная доля наследства досталась ему. Однако она боялась, как бы между ним и братьями не начались раздоры, если бы она обделила старших.
Вот однажды почувствовала госпожа – смерть её близка. Времени на раздумье у неё не оставалось. И призвала она трёх своих сыновей, повела с ними разговор о наследстве.
– Поделила я все свои владения на три равные доли, из коих вы вольны выбирать то, что вам по душе, – молвила она. – Одна доля – холмы, поросшие дубняком, островки с чернолесьем и цветущие луга. А собрала я их все вокруг озера Меларен. Тот, кто выберет этот надел, получит доброе пастбище для овец и коров на приозёрных лугах, а на островках – листья для зимнего корма скота, если не захочет пустить эти островки под сады. В пашнях недостатка здесь тоже не будет, хотя вся земля изрезана на куски. Великое множество бухт и заливов врезается тут в сушу, так что можно заняться и судоходством, взимать деньги за провоз. Найдутся и удобные места для гаваней – там, где реки впадают в озеро, – и вырастут в этих краях и города, и селения. А сыновья владельца этого надела ещё в детстве научатся переезжать с островка на островок и сделаются славными корабельщиками. Они смогут плавать и по морям в чужеземные королевства и добывать себе богатства. Да, таков первый надел. Что скажете о нём?
Все три сына в один голос объявили, что доля эта – прекрасна, а тот, кому она достанется, может считать себя счастливцем.
– Да, тот, кто выберет её, не ошибётся, – сказала старая великанша, – но и другая доля ничуть не хуже. Тут я собрала все равнины и пашни, которыми владею, да и выложила их одну подле другой в окрестностях озера Меларен, до самой Далекарлии. Тот, кто получит этот надел, думается мне, не пожалеет. Он может стать хлебопашцем, возделать земли сколько душе угодно и построить большие усадьбы. Ни ему, ни его потомкам не придётся тревожиться о своём достатке. Ну а чтобы равнина не покрылась болотами, я протянула через неё несколько длинных рвов. Найдутся там и пороги, где можно поставить мельницы и кузни. А вдоль рвов я возвела насыпи из щебня: там могут расти леса, годные на дрова. Таков второй надел, и думается, у того, кому он достанется, не будет причин для недовольства.
Согласились с великаншей сыновья и давай благодарить её. Хорошо матушка о них позаботилась!
– Я сделала всё, что в моих силах, – молвила старая великанша. – А теперь хочу сказать о том, что более всего меня заботит. В первый надел сложила я лесные луга, пастбища и поросшие дубняком холмы; в другой – все пашни и новины. А как стала собирать третий, увидела, что ничего, кроме поросших сосняком холмов, еловых лесов, горных кряжей, крутых горных склонов, гранитных глыб, тощих кустов можжевельника, жалкого березняка да мелких озёр, у меня не остаётся. А этому, само собой, никто из вас не обрадуется. Но всё равно собрала я все эти жалкие крохи и разложила их к северу и к западу от равнинных земель. Боюсь только, что тому, кто выберет этот надел, ничего, кроме нищеты, не уготовано. Овцы да козы – вот и весь домашний скот, который можно там разводить, а чтобы прокормиться, придётся выходить на озёра – промышлять рыболовством либо охотиться в лесу. Есть там, правда, немало водопадов и порогов, так что мельниц можно понастроить видимо-невидимо. Только как бы владельцу этого надела не пришлось перемалывать одну древесную кору. Да и хлопот с волками и медведями там не оберёшься: их на диких безлюдных пустошах тьма-тьмущая! Вот таков третий надел. Знаю, с двумя другими его и сравнить нельзя, и, не будь я так стара, я бы всё переделила заново, но теперь уж ничего не сделаешь. И нет мне покоя в мой последний час! Не знаю, кому из вас оставить худший надел? Были вы мне все трое добрыми сынами, и тяжко мне быть несправедливой к кому-либо из вас.
И тут старая великанша с опаской взглянула на сыновей. Они уже больше не говорили, что она разделила своё имение по справедливости и хорошо позаботилась о них. Молча стояли они, и на лицах их было написано: никто из них не хотел бы получить последний надел.
А старая великанша лежала, дрожа от страха. И сыновья её видели, какие муки она терпит. Ведь ей приходится неравно делить между ними свои владения!
Не смог самый младший сын, больше всех любивший свою мать, видеть, как она страдает! И он сказал:
– Не печальтесь, матушка, лежите спокойно. Третий надел можете отдать мне. Уж я как-нибудь перебьюсь. И даже если мне будет худо, не стану гневаться на вас за то, что братьям моим достались лучшие доли.
Услыхав эти слова, великанша сразу успокоилась; а раздать два других надела труда не составляло. Были они одинаково хороши.
Покончив с завещанием, старуха-мать поблагодарила меньшого сына и сказала: от него она иного и не ждала. И сказала, что он вспомнит, как она его любила, когда поднимется на свою пустошь.
Закрыла она тут глаза и умерла.
После похорон отправились братья в свои владения. Старшие остались довольны тем, что получили в наследство. А как пришёл на свою дикую пустошь меньшой, увидел он, что матушка правду говорила: ничего ему, кроме крутых горных склонов да мелких озёр, не досталось. Но матушка и впрямь думала о нём с любовью, когда собирала эту долю. Это был красивейший край, правда дикий и суровый, но всё-таки – прекрасный. Ему он пришёлся по душе, хотя пользы от него, видно, будет мало…
Окидывая взглядом горы, которые он получил в удел, меньшой сын вдруг заметил, что у них какой-то необычный вид. А присмотревшись повнимательней, увидел: они повсюду испещрены рудными жилами. Больше всего в его владениях было железа, но немало также серебра и меди. И тут он понял: на его-то долю выпало куда больше богатства, нежели на долю других братьев. И мало-помалу дошло до него, почему так хитро поделила свои владения его старая матушка.
XXVIIВ Бергслагене
Четверг, 28 апреля
У диких гусей выдался трудный перелёт. Позавтракав на полях в Феллингсбру, они направились было прямо на север через Вестманланд. Но западный ветер, который всё крепчал и крепчал, под конец отшвырнул гусей вместо севера на восток, к самой границе с Упландом.
Они летели высоко в поднебесье, и ветер со страшной силой гнал их вперёд. Мальчику хотелось разглядеть Вестманланд, и он свесил голову вниз, но увидел совсем немного. Он заметил только, что местность здесь, на востоке, – плоская, равнинная и как-то необычно иссечена бегущими с севера на юг бороздами и полосами, почти прямыми, с равными промежутками между ними.
– Эта равнина такая же полосатая, как матушкин передник, – удивился мальчик. – Не пойму только, что за полосы её пересекают?
– Реки и горные кряжи, просёлочные дороги и железнодорожные пути! – загоготали дикие гуси. – Реки и горные кряжи, просёлочные дороги и железнодорожные пути!
И в самом деле: когда гусей отбросило на восток, они сначала летели над рекой Хедстрёммен, которая течёт между двумя горными кряжами, сопутствуя железной дороге. Затем гусей отнесло к речке Кольбексон. Вдоль неё по одному берегу проходит железная дорога, а по другому – горная гряда, которую пересекает просёлочная дорога. Потом гусям встретилась река Свартон, вдоль неё также тянулись горные гряды и просёлочные дороги, и речка Лиллон с могучим горным кряжем Баделундсосен на берегу. И наконец, речка Сагон, на правом берегу которой виднелась и просёлочная дорога, и железнодорожные пути.
«Никогда прежде я не видел столько дорог, которые бы шли в одну сторону, – подумал мальчик. – Должно быть, немало товаров везут с севера через здешние края».
Это его очень удивило. Он-то всегда считал, что к северу от Вестманланда Швеция кончается и дальше ничего, кроме леса и пустошей, нет.
Когда диких гусей отнесло ветром к речке Сагон, Акка поняла, что они очутились вовсе не там, куда направлялись. Она круто повернула вместе со всей стаей и, борясь с резким встречным ветром, стала пробиваться обратно на запад. Стая ещё раз пролетела над полосатой равниной и снова углубилась в западный край Вестманланда, покрытый лесистыми горными цепями.
Всё время, пока стая летела над равниной, мальчик сидел, свесив голову, и глядел на землю. Но когда равнина осталась позади и начались обширные леса, Нильс выпрямился, чтобы дать глазам отдых. Ведь на земле, поросшей лесом и усеянной мелкими озёрами, ничего особенного не увидишь!
Но вдруг с земли донёсся какой-то скрип – словно кто-то жаловался.
Тогда Нильс снова наклонился и глянул вниз. Дикие гуси, борясь со встречным ветром, летели не очень быстро, и мальчик легко мог разглядеть под собой землю. Первое, что он заметил, был чёрный глубокий провал, который вёл прямо в глубь земли. Над провалом был сооружён подъёмник из толстых брёвен; в эту минуту он как раз с воем и скрежетом поднимал бочку, гружённую камнями. Большие груды таких же камней лежали вокруг, а на земле сидели женщины и дети и разбирали эти камни. Под навесом пыхтела паровая машина, несколько повозок с камнями спускалось по узкой конной тропе. Невдалеке, на лесной опушке, виднелись небольшие домики рабочих.
Мальчик в недоумении закричал во всё горло вниз:
– Что это за место, где добывают столько серого гранита?
– Нет, вы только послушайте этого дурачка! Послушайте этого дурачка! – зачирикали воробьи. Родом из здешних мест, они знали всё на свете. – Он не может отличить железную руду от серого гранита!
Тут мальчик понял, что перед ним шахта. И немного разочаровался, так как думал, что шахты располагаются высоко в горах; эта же лежала на ровной местности между двумя горными кряжами.
Вскоре шахта осталась позади, и Нильс снова стал смотреть вперёд, а не вниз, потому что не ожидал увидеть ничего нового, кроме поросших ельником и березняком горных кряжей.
Вдруг от земли сильно повеяло теплом, и он поспешно глянул вниз, чтобы узнать, откуда идёт это тепло.
Под ним громоздились большие груды угля и руды, а посредине высилось восьмиугольное, выкрашенное в красный цвет строение, посылавшее огромные снопы огня к небу.