– О ней тебе печалиться не надо. Совсем недавно она вобрала в себя воды озера Хормундшён.
А Стурон и сама собиралась завладеть озером Хормундшён. Услыхав, что оно отошло к Фулуэльв, она страшно разъярилась, прорвалась наконец сквозь тесное ущелье Тренгслет и выскочила оттуда, дикая и бурливая, унося с собой много больше деревьев и земли, чем обычно. Стояла весна, и воды реки затопили всю округу между горами Хючьебергет и Весабергет, и, прежде чем успокоиться, речка вырыла ту долину, которая зовётся Эльвдален.
– Любопытно, что скажет об этом Фулуэльв? – спросила у леса Стурон.
А Фулуэльв вырыла тем временем долины, где селения Транстранд и Лима; затем, успокоившись, надолго застыла у горы Лимед, раздумывая, как бы найти обходной путь, потому что не смела броситься вниз, под кручу. Но, услыхав, что Стурон прорвалась сквозь ущелье Тренгслет и вырыла долину Эльвдален, она сказала: «Будь что будет, спокойно стоять на месте я больше не стану». И бросилась очертя голову в водопад Лимедсфорсен.
Хоть и был он высок, как гора, Фулуэльв, цела и невредима, спустилась вниз и давай без устали трудиться! Речка вырыла долины Малунг и Йерна, потом уговорила речку Ванон соединиться с нею, хотя та была длиною не менее десяти миль, и разлилась по всей большой долине озера Веньян.
Однако порой речке Фулуэльв чудилось, будто она слышит ужасный шум.
– Мне всё кажется, что Стурон кидается в море, – говорила она.
– Ну нет, – отвечал ей лес. – Ты и вправду слышишь шум речки Стурон, но она ещё не добралась до моря. Она вобрала в себя воды озёр Скаттунген и Урсашён и теперь возомнила о себе, что может залить своими водами всю долину озера Сильян.
Радостней вести для речки Фулуэльв быть не могло. Если Стурон достигла глубокой долины озера Сильян, она обязательно окажется взаперти, в плену. И она, Фулуэльв, наверняка прибежит к морю раньше.
Рассудив так, Фулуэльв стала медленней и спокойней двигаться вперёд. Самую трудную работу она проделывала весной, широко разливаясь и затопляя леса и песчаные холмы. И где бы она ни проходила, после неё оставались размытые и выкорчеванные долины. Так и текла она от селения к селению, от прихода к приходу, от Йерны к Носу, а от Носа к Флуде, откуда направилась в Гагнеф. Местность здесь была совсем ровная: горы отступили назад, и Фулуэльв стало до того легко пробиваться вперёд, что она совсем перестала торопиться и начала, словно юный ручеёк, игриво извиваться, образуя мелкие бухточки.
Но если Фулуэльв забыла про речку Стурон, то та не забыла про Фулуэльв. Каждый день трудилась она, стремясь затопить своими водами долину озера Сильян, вырваться из неё и продолжить свой бег. А долина простиралась перед ней, словно огромная бездонная чаша, и, казалось, никак не могла наполниться до краёв. Стурон порой думала, что ей придётся залить даже гору Йесундабергет, чтобы выбраться из темницы. Она пыталась вырваться на волю у города Ретвик, но путь ей преградила гора Лердальсбергет. В конце концов речка всё же прорвалась внизу у Лександа.
– Не говори речке Фулуэльв о том, что я вышла на волю, – попросила Стурон.
И лес обещал молчать.
Захватив с собой мимоходом и озеро Иншён, горделивая и могучая Стурон понесла свои воды через Гагнеф.
Едва Стурон успела объявиться в Гагнефе, неподалёку от Мьёльгена, как увидала какую-то широкую реку; величественно катила она свои светлые сверкающие воды и с необыкновенной лёгкостью, словно играючи, раздвигала на своём пути леса и песчаные холмы.
– Как называется этот дивный поток? – спросила Стурон.
Но случилось так, что Фулуэльв (а то была она) задала подобный же вопрос:
– Как называется этот горделивый и могучий поток, который течёт с севера? Вот уж не думала увидеть такую сильную и величественную реку!
И тогда лес громко-прегромко, чтобы обе реки услыхали его, сказал:
– Раз уж вы обе, Стурон и Фулуэльв, обронили доброе словечко друг о друге, вы не станете больше единоборствовать, а соединитесь и вместе попытаетесь проложить путь к морю.
Видимо, слова его пришлись по душе обеим рекам. Однако перед ними встало ещё одно, совсем непредвиденное препятствие: ни одна не пожелала отказаться от своего имени и назваться именем другой. Это было выше их сил.
Они, может, так и не пришли бы к согласию, если бы лес не предложил каждой из них отказаться от своего имени и взять третье, совсем новое имя.
На том речки и сошлись, позвав в крёстные отцы лес. И тот решил так: пусть река Стурон назовётся Эстра-Дальэльвен, что значит Восточная, а река Фулуэльв наречётся Вестра-Дальэльвен, что значит Западная. Когда же реки наконец сольются, пусть зовутся просто-напросто Дальэльвен.
И теперь, соединившись, оба этих потока помчались вперёд с силой, которой никто не мог противостоять. Они выровняли землю в Стура-Туне так, что она стала гладкой, словно двор усадьбы. Ни на минуту не приостанавливая свой бег, промчались реки вниз через пороги у Кварнсведена и Думнарвета. А приблизившись к озеру Рунн, они вобрали в себя его воды, вынудив и все окрестные потоки слиться с ними. Потом они отправились на восток, к морю, широко разливаясь по равнинам и образуя бесчисленные озёра. Добрую память оставили они о себе у завода Сёдерфорс и у селения Эльвкарлебю, а потом наконец добрались и к морю.
И когда они уже собрались ринуться в море, вспомнились рекам и долгое их единоборство, и все злоключения, что выпали им на долю.
Устав и состарившись, они только диву давались, почему в юности их так увлекали борьба и соперничество. И задумались реки: была ли во всём этом хоть какая-нибудь польза?
Ответа на свой вопрос они так и не получили, потому что лес остался далеко позади на высоком берегу, а сами они не могли вернуться обратно по своему руслу и увидеть, как туда, где они прокладывали дорогу, пришли люди, увидеть, какие селения поднялись вдоль озёр на пути реки Эстра-Дальэльвен и в долинах реки Вестра-Дальэльвен. Они так и не узнали, что всё это произошло только в тех краях, где они промчались в могучем своём единоборстве. В остальной же округе и до сих пор ничего нет, кроме безлюдных лесов да гор.
XXXЛьвиная доля наследства – доля брата
Старый горняцкий город
Пятница, 29 апреля
Во всей Швеции не было другого места, которое бы Батаки-ворон любил так, как Фалун. Стоило земле чуть освободиться от снега, как он уже отправлялся туда и проводил несколько недель вблизи старого горняцкого города.
Фалун лежит в лощине, по которой течёт коротенькая речушка. В северном конце лощины красуется чистое и красивое озерцо с зелёными, изрезанными многочисленными мысами берегами. И зовётся оно Варпан. В южной стороне долины находится небольшой, напоминающий озерцо залив озера Рунн. И называется он – Тискен. Залив мелководен, вода в нём мутная, а болотистые берега, заваленные разным хламом, неприглядны. К востоку от долины тянется красивая возвышенность, склоны её покрыты густо разросшимися садами, а на вершине растут величественные сосны и молодые стройные берёзки. К западу от Фалуна также поднимается горный кряж. Самая высокая из его вершин скудно поросла хвойным лесом, склон же, голый и обнажённый, – настоящая пустыня: ни деревца, ни травки. И лишь большие каменные глыбы покрывают землю.
Город же Фалун построен как будто под стать этой лощине. Там, где зелень всего гуще, высятся самые красивые и величественные здания: две церкви, ратуша, губернаторский дом, контора горного промысла, банки, гостиницы, школа, больница, красивые виллы и господские дома. На более же мрачной, лишённой растительности стороне долины стоят маленькие, выкрашенные в красный цвет одноэтажные домики, длинные неприветливые дощатые заборы и большие тяжёлые фабричные строения. А за улицами, посреди огромной каменистой пустыни, расположен Фалунский рудник с шахтами, подъёмниками и насосами, со старинными, покосившимися на неровной почве постройками, с чёрными крутыми горами шлака и длинными рядами заржавелых печей.
Батаки-ворона никогда не привлекала ни восточная сторона города, ни даже чудное озеро Варпан. Зато по душе ему была западная сторона города и маленький залив Тискен.
Батаки-ворон любил всё таинственное, всё, что давало пищу уму, заставляло ломать голову. А как раз немало такого было на «чёрной», рудничной стороне города. Ворону доставляло удовольствие часами размышлять над разгадкой какой-нибудь тайны. Вот, к примеру, почему старый, выкрашенный в красный цвет деревянный город не сгорел дотла, как все другие красные деревянные города по всей стране? Или: сколько ещё времени могут простоять покосившиеся домишки на краю рудника? Всякий раз, залетая на дно громадной ямы, зиявшей посреди рудника и носившей название Стура-Стётен, он недоумевал, как могло возникнуть это гигантское полое пространство. Он дивился крутым горам шлака, которые громоздились вокруг домов рудокопов и вокруг Стётена, ограждая их, точно стены. Ворон пытался понять, о чём хочет поведать маленький колокол, который звонит через равные промежутки времени круглый год, издавая короткие, мрачные и глухие звуки. Но более всего занимало ворона – а что там, под землёй, где многие сотни лет добывалась медная руда и всё, точно муравейник, было изрыто подземными ходами. Когда же наконец Батаки удавалось получить ответы на мучившие его вопросы, он отправлялся в каменистую пустыню, чтобы поразмыслить ещё и над тем, почему меж каменными глыбами не растёт трава, или же опускался вниз, к Тискену. Это озерцо он считал самым диковинным из всех, какие только приходилось ему видеть. И его очень беспокоило, почему там не водится рыба, а воды, когда их взбаламучивает буря, становятся бурыми, хотя воды большого рудничного ручья, впадавшего в Тискен, прозрачны и сверкают, отливая золотом. Батаки удивляли и остатки снесённых строений, ещё остававшиеся на берегу, и маленькое селение Тисксоген, утопавшее в зелёных тенистых садах. Как могла такая красота существовать здесь, между голой каменистой пустыней и диковинным озерцом?
В тот год, когда Нильс Хольгерссон путешествовал по свету с дикими гусями, на берегу залива Тискен, неподалёку от города, ещё стоял старый домишко, который называли Серной варницей, потому что там в иные годы несколько месяцев подряд выпаривали серу. Это была древняя развалюха, когда-то красная, но мало-помалу сменившая цвет на серо-бурый. Множество маленьких оконец почти всегда были закрыты чёрными ставнями, а дверь крепко заперта. Батаки ни разу не удалось заглянуть внутрь домика, который вызывал у него страшнейшее любопытство. Ворон не раз прыгал по крыше, отыскивая какую-нибудь щель, или сидел на трубе, заглядывая вниз через узкое отверстие дымохода.
Однажды с Батаки стряслась ужасная беда. В тот день дул сильный ветер. Одна из ставен Серной варницы распахнулась, и Батаки умудрился влететь через оконце в дом; наконец-то он увидит его изнутри! Но только ворон очутился в Серной варнице, как ставня за его спиной захлопнулась, и Батаки оказался в плену.
Сквозь щели в домишко проникал дневной свет, и Батаки был рад хотя бы тому, что мог осмотреться. Он не увидел ничего, кроме большой печи и нескольких вмурованных в неё котлов. Ворон быстро нагляделся на них, и ему захотелось вылететь из Серной варницы. Да какое там! Ни одно оконце, ни одна дверь не открывались. А ветер не желал отбрасывать назад ставню. Он и думать об этом забыл. Ворон оказался в настоящей темнице.
Он стал каркать, звать на помощь и не переставал кричать целый день. Вряд ли ещё какие-нибудь звери или птицы могут поднимать такой страшный шум, как во́роны. Весть о том, что Батаки-ворон сидит взаперти, разлетелась по всей округе. Первым узнал эту новость полосатый серый кот из селения Тисксоген. Он рассказал про беду, приключившуюся с вороном, курам, а те прокудахтали о ней пролетавшим мимо птицам. Вскоре об этом стало известно всем галкам, и голубям, и воро́нам, и воробьям города Фалун. Они тотчас же прилетели к старой Серной варнице, желая поподробнее разузнать, как это случилось. Всё страшно шумели и очень жалели ворона, но никто не мог придумать, как ему помочь.
Внезапно Батаки закричал своим резким, пронзительным голосом:
– Эй, вы, там, наверху! Замолчите и слушайте меня! Раз вы хотите мне помочь, разведайте, где сейчас старая дикая гусыня Акка с Кебнекайсе и её стая! Я думаю, они должны быть в эту пору в Далекарлии! Расскажите Акке, что со мной приключилось! Помочь мне может только тот, кого она возит с собой!
Агарь – почтовая голубка, лучшая вестница во всей стране – отыскала стаю диких гусей на берегу реки Дальэльвен и, когда сгустились сумерки, прилетела назад вместе с Аккой. Птицы опустились у Серной варницы. С Аккой был Малыш-Коротыш, но других её спутников они оставили на каменистом островке озера Рунн, так как Акка считала, что, если они полетят с ней в Фалун, вреда от этого будет больше, чем пользы.
Посовещавшись недолго с Батаки, Акка взяла Малыша-Коротыша и полетела в усадьбу, стоявшую совсем близко от Серной варницы. Она тихо парила над садом и берёзовыми рощицами, окружавшими небольшое поместье. И гусыня, и мальчик неотрывно глядели вниз, что-то высматривая на земле. В доме, как видно, жили дети, которые частенько играли на воздухе. Во дворе были раскиданы разные игрушки.
Вскоре Акка и Нильс нашли то, что искали. Возле весёлого весеннего ручейка, журчание которого напоминало постукивание маленьких молоточков, мальчик заметил стамеску. А рядом с новенькой, ещё не готовой к плаванию каноэ, стоявшей на козлах, Нильс нашёл моток бечёвки.
Прихватив стамеску и бечёвку, они полетели обратно в Серную варницу. Обвязав одним концом бечёвки трубу, мальчик опустил в глубокое отверстие дымохода другой её конец и соскользнул по нему вниз. Поздоровавшись с Батаки, который принялся горячо и учтиво благодарить его за помощь, мальчик начал стамеской пробивать в стене дырку.
Стены у Серной варницы были не из толстых, при каждом ударе мальчик отбивал всего одну щепочку, такую маленькую и тонкую, что любая крыса могла бы запросто перекусить её передними зубами. Было ясно, что ему придётся работать всю ночь напролёт, а может, и ещё дольше, прежде чем удастся выдолбить дыру, через которую ворон сможет выбраться из лачуги.
Батаки так жаждал вылететь на волю, что не в силах был заснуть. И всё время, пока мальчик работал, он стоял рядом. Вначале Нильс трудился очень рьяно, но вскоре удары стамески стали раздаваться всё реже и реже, а потом и вовсе смолкли.
– Ты, верно, устал, – сказал ворон, – и уже не можешь больше работать?
– Нет, я не устал, – ответил мальчик, снова взяв в руки стамеску, – но я так давно не спал ночью по-настоящему. Уж и не знаю, как мне продержаться, чтобы не заснуть.
Работа опять закипела, но ненадолго – удары стамески снова становились всё реже и реже. Ворону пришлось опять разбудить мальчика. Что делать? Наверно, чтоб заставить Нильса бодрствовать, надо придумать что-нибудь любопытное. А не то придётся ворону оставаться в Серной варнице не только нынешней ночью, но и весь завтрашний день.
– Может, работа будет лучше спориться, если я расскажу тебе одну историю? – спросил он.
– Да, пожалуй, – согласился, зевая, Нильс. Ему снова так захотелось спать, что он едва не выронил из рук стамеску.
Сага о фалунском руднике
– Надо тебе сказать, Малыш-Коротыш, – начал Батаки, – что живу я на свете уже много-много лет. Доводилось мне и с добром, и со злом встречаться и не раз томиться в неволе. Вот я и научился не только понимать язык людей, но и набрался у них мудрости. Смею тебя уверить, что в этом краю не найдётся ни одной птицы, которая бы так хорошо знала твоих сородичей, как я.
Много лет я просидел в клетке у одного горного мастера здесь, в Фалуне, и услыхал в его доме то, что расскажу тебе сейчас.
В давние-предавние времена жил тут в Далекарлии великан, и было у него две дочери. Вот состарился великан и почувствовал, что смерть близка; и решил он поделить между дочерьми свои владения. А самое большое его богатство составляли медные горы.
Призвал он к себе дочерей и говорит:
– Хочу оставить вам наследство, но поклянитесь, что, если какой-нибудь чужак отыщет ваши медные горы, вы убьёте его. Убьёте раньше, чем он успеет показать их кому-либо другому.
Старшая из дочерей великана, грубая и жестокая, ничуть не колеблясь, поклялась выполнить последнюю волю отца.
Другая же была мягче нравом, и отец увидел, что она призадумалась, прежде чем дать клятву. Потому-то и оставил он ей лишь третью часть своих владений. Старшей же досталось вдвое больше.
– Знаю, что на тебя можно положиться, как на настоящего мужчину, – сказал великан старшей дочери. – Получай поэтому львиную долю наследства – долю брата.
Вскоре умер старый великан, а обе дочери свято следовали его завету. Не раз случалось какому-нибудь бедному дровосеку или охотнику наткнуться невзначай на медную руду: ведь во многих местах она залегала совсем неглубоко! Но стоило тому дровосеку или охотнику добраться до дому и поведать кому-нибудь, что́ он нашёл, как с ним тотчас же приключалась беда: то высохшая сосна на него обрушивалась, то лавина с горы на беднягу скатывалась. И ни разу не удалось этим несчастным показать кому-нибудь, где в этой дикой, безлюдной глухомани скрыт бесценный клад.
В те времена был такой обычай: крестьяне отсылали летом скотину на пастбище, далеко в лесную чащу. Вместе со стадом шли девушки-пастушки: они доили коров, варили сыр и сбивали масло. А чтобы у них было пристанище в дремучей глуши, крестьяне, выбрав подходящее местечко, рубили и корчевали деревья и строили маленькие пастушьи хижины. Называлось всё это летним пастбищем или летним выгоном.
И вот случилось так, что один крестьянин – а жил он близ реки Дальэльвен в приходе Турсонг – выстроил пастушьи хижины возле озера Рунн. А земля там была такая каменистая, что никто и не пытался её возделывать. Однажды осенью отправился крестьянин на пастбище с двумя вьючными лошадьми – надо было пригнать домой скотину да перевезти бочонки с маслом и круги сыра. Стал он скотину пересчитывать, глядь, а у одного козла рога совсем рыжие.
– Отчего это у козла Коре такие рыжие рога? – спросил крестьянин пастушку.
– Откуда мне знать, – отвечала она. – Он каждый вечер возвращается домой с такими рогами. Наверно, считает, что так красивее!
– Ну и ну! – воскликнул крестьянин.
– Он с норовом, этот козёл! Только я почищу ему рога, он тут же опять скачет в горы. А как вернётся, рога у него снова рыжие, – продолжала свой рассказ пастушка.
– Очисть-ка ему рога ещё разок, – велел крестьянин, – а я погляжу, что он станет делать!
Только очистили козлу рога, он тотчас поскакал в лес, а крестьянин пошёл следом за ним. Догнал он козла и видит: тот рогами о какие-то рыже-бурые камни трётся.
Поднял крестьянин камни, попробовал на вкус, понюхал. И понял, что наткнулся на медную жилу.
Стоит он в раздумье и вдруг видит: прямо на него с крутого косогора каменная глыба валится! Крестьянин успел отскочить в сторону и спасся; но козёл Коре угодил прямо под глыбу и был убит наповал. Глянул крестьянин вверх и видит: стоит на откосе огромная, могучая великанша и собирается другую глыбу прямо на него скатить.
– Чего это ты вздумала? – закричал крестьянин. – Ведь я не причинил зла ни тебе, ни твоим родичам.
– Знаю, – молвила великанша. – Только я должна убить тебя, раз ты нашёл мою медную гору.
Печально прозвучал её голос, будто не по своей воле собиралась она его убить. Набрался крестьянин храбрости да и завёл с ней разговор. Поведала она ему тут и про отца, старика-великана, и про клятву, и про старшую сестру, которой львиная доля досталась.
– Так тяжело убивать ни в чём не повинных горемык, когда они про мою гору узнаю́т, – молвила она. – Лучше бы мне вовек не видать этого клада. Но уж коли я дала слово, надо его держать.
И снова за каменную глыбу взялась.
– Не спеши! – попросил крестьянин. – Незачем меня убивать, чтобы сдержать свою клятву! Ведь медную руду не я нашёл, а козёл, и его ты уже убила.
– Так, по-твоему, на тебя не надо сбрасывать камень? – заколебалась дочь великана.
– Ясное дело, нет, – ответил крестьянин. – Ты и без того сдержала клятву лучше не надо.
Вот так разумно потолковал он с великаншей, и та согласилась сохранить ему жизнь.
Крестьянин сначала отогнал домой своих коров, а потом спустился вниз, в Бергслаген, где нанял работников, знавших толк в горном деле. Они-то и пособили ему вырыть шахту в том самом месте, где лишился жизни козёл. Вначале крестьянин опасался, как бы дочь великана его не убила, но той, верно, надоело стеречь свою медную гору, и она оставила крестьянина в покое.
Медная жила, которую он открыл, проходила совсем неглубоко, и добывать руду было нетрудно. Крестьянин вместе с работниками таскал из лесу дрова и разводил на верхушке медной горы большие костры. Камни от жары лопались и открывали путь к руде. Потом руду обжигали, покуда не получали чистую медь, безо всякого шлака.
В старые времена меди в повседневном обиходе нужно было куда больше, чем теперь. На медь был большой спрос, и крестьянин – владелец рудника быстро разбогател. Выстроил он себе большую богатую усадьбу вблизи рудника и назвал её в честь козла: Корарвет – «Наследство Коре». На богослужение в Турсонг крестьянин стал ездить верхом на коне, подкованном серебром. А когда дочь его выходила замуж, он велел сварить пиво на двадцати бочках солода и зажарить на вертелах десять огромных быков.
В те времена люди в своём захолустье жили уединённо, каждый сам по себе, и вести не передавались из уст в уста так быстро, как нынче. Но всё же молва о богатой медной жиле облетела многих. И те, у кого не было более выгодной работы, отправились в Далекарлию. А в усадьбе Корарвет радушно принимали всех бедных странников. Крестьянин нанимал их добывать руду и платил доброе жалованье. А руды там было достаточно, даже предостаточно, и чем больше он нанимал работников, тем больше богател.
Но однажды вечером пришли в Корарвет четверо парней с горняцкими кайлами на плече. Приняли их так же радушно, как и прочих, но когда крестьянин спросил, не желают ли они у него поработать, они твёрдо ответили:
– Мы хотим добывать руду для себя.
– Но ведь эта медная гора – моя, – возразил крестьянин.
– А мы и не собираемся добывать руду в твоей шахте, – отвечали чужаки. – Гора велика, а на руду, что свободно, ничем не огороженная, лежит в глухой безлюдной пустоши, у нас не меньше прав, чем у тебя.
На том разговор и кончился, но крестьянин их из дома не выгнал. На другой день, рано поутру, парни отправились в горы, нашли чуть поодаль медную руду и стали её выламывать. Спустя несколько дней пришёл к ним крестьянин и сказал:
– Руды в здешних краях хоть отбавляй. Только, думается, вы мне всё же должны платить налог с той руды, которую добываете. Ведь это моя заслуга, что здесь принялись за горный промысел.
– Это ещё почему? – удивились чужаки. – Руды здесь всем хватит и ещё останется.
– Я своим хитроумием снял с горы заклятие, – сказал крестьянин и поведал чужакам о дочерях великана, о львиной доле брата и страшной клятве.
Выслушали они его внимательно, но в рассказе крестьянина их привлекала вовсе не история козла Коре.
– Стало быть, другая великанша ещё грознее той, что встретилась тебе? – спросили они.
– Думаю, милосердия от неё ждать нечего, – ответил крестьянин.
Он ушёл, но всё-таки не упускал чужаков из виду – издали за ними следил. А через час увидел, что они бросили работу и пошли в лес.
Вечером сидят работники в усадьбе Корарвет за ужином и слышат вдруг жуткий волчий вой. А потом отчаянный человеческий крик перебил звериный вой. Крестьянин вскочил, но работникам, видно, не хотелось идти за ним, и они сказали:
– Коли этих ворюг задерут волки, поделом им!
– Нет, надо помочь тем, кто в беде, – молвил крестьянин и пошёл из усадьбы. Пятьдесят работников нехотя последовали за ним.
Вскоре увидали они огромную-преогромную стаю волков: волки друг на друга наскакивают, из-за добычи дерутся. Прогнали работники волков и смотрят – лежат на земле четыре человека, до того изуродованных, что и узнать нельзя. Только по четырём горняцким кайлам поняли, что это те самые чужаки.
Так и осталась медная гора в руках одного человека до самой его смерти, а потом перешла к его сыновьям. Все вместе трудились они на руднике, и ту руду, что добывали за год, делили на части, бросали жребий, кому какая достанется, и плавили каждый свою долю в собственных печах. Стали они богатейшими горнодобытчиками и отстроили себе большие богатые усадьбы. А после них продолжили рудный промысел их наследники, пооткрывали новые шахты и приумножали добычу меди. Год за годом росла слава тех мест, и всё больше и больше рудокопов стекалось туда. Одни жили совсем близко от рудников, у других были дома и усадьбы по всей округе. Вырос тут огромный посёлок, и прозвали эти места Стура-Коппарбергет – большой горнорудный округ.
Однако руда, которая залегала на поверхности и которую можно было добывать, как камни в каменоломне, начала подходить к концу. И пришлось рудокопам искать её в недрах земли. Сквозь узкие скважины и длинные извилистые ходы проникали они в тёмные глубины, разводили в забоях костры и взрывали горы. Выламывать руду всегда трудно, а тут ещё мучительный и едкий дым от пороха, который медленно улетучивался. А как трудно было доставлять руду по крутым лестницам на поверхность земли!
И чем глубже проникали люди в недра горы, тем опаснее становилась добыча меди. Порой из какого-нибудь глухого угла шахты вырывались пенящиеся потоки воды, порой в галереях рудника обрушивались своды, погребая рудокопов. Работать в большой шахте стало так опасно, что никто не шёл на это по доброй воле. И тогда издали указ: приговорённым к смерти злодеям, объявленным вне закона бродягам, скрывавшимся в окрестных лесах, будет даровано прощение, ежели они пожелают стать рудокопами в Фалуне.
Ну а львиную долю брата долгие годы никому и в голову не приходило искать. Однако среди отпетых голов, что прибывали в Стура-Коппарбергет, немало было и таких, для которых всякие приключения были дороже жизни. Вот они и стали прочёсывать округу в надежде найти эту медную жилу.
Какая участь выпала на долю тех, кто искал руду, никто не знает. Но о двух рудокопах сохранилось такое предание. Пришли они однажды зимним вечером к своему хозяину и говорят, что отыскали могучую медную жилу в лесу; дорогу к ней они приметили и завтра укажут её хозяину. Но следующий день был воскресный, и хозяин не пожелал идти в лес искать руду. Вместо этого отправился он по льду озера Варпан в церковь со всеми своими домочадцами. Туда добрались благополучно, но на обратном пути оба работника, что нашли клад, попали в прорубь и утонули. Вспомнили тут люди старинное предание о львиной доле брата и решили, что её-то эти рудокопы и нашли.
Чтобы облегчить добычу руды, надумали хозяева-горнопромышленники призвать иноземцев, сведущих в горном деле. И научили их иноземные мастера строить хитрые сооружения, откачивавшие воду из шахт и поднимавшие руду блоками на-гора. Иноземцы не очень-то верили сказке о великановых дочерях, но подумывали, что, может, и вправду где-то вблизи есть могучая рудная жила, и упорно искали её. Однажды вечером явился с рудника на тамошний постоялый двор один управляющий из немцев и сказал: он-де отыскал «надел брата». Но от одной мысли о великом богатстве, которое выпадет ему на долю, ум у него словно помутился, и немец вовсе ошалел. Закатил он той же ночью пирушку, бражничал, плясал, играл в кости, а под конец затеял пьяную драку и был убит одним из собутыльников.
В Стура-Коппарбергете всё ещё добывалось такое количество руды, что этот медный рудник считался богатейшим во всём мире. Он приносил огромные доходы не только ближайшей округе. Сокровища, добытые из его недр, стали немалым подспорьем для государства свеев в трудные времена. Благодаря этим сокровищам вырос город Фалун, и столь велика была слава этого рудника, что шведские короли ввели в обычай наезжать в Фалун и прозвали город «источником счастья и сокровищницей государства свеев».
Люди непрестанно думали: какое огромное богатство таилось в недрах старого рудника! И ничего удивительного в том, что кое-кто верил, будто поблизости хранится медное сокровище вдвое больше первого. И досадовал: неужто так до него и не добраться? Многие рисковали жизнью в поисках львиной доли брата, да всё зря.
Одним из последних, кто видел этот надел, был молодой фалунский горнозаводчик из зажиточной семьи, владевший усадьбой и плавильной печью в городе. Задумал он жениться на пригожей крестьянской девушке из Лександа и посватался к ней. Но она ему отказала, не пожелав переселяться в Фалун, где дым и копоть от плавильных печей густым облаком висели над городом. Стоило ей только о том подумать, как её сразу охватывал страх. А горнозаводчику девушка крепко полюбилась! Он-то прожил в Фалуне всю свою жизнь, и никогда бы ему на ум не пришло, что этот город может быть кому-то не по душе. Но когда он, печальный, возвращался домой и посмотрел на свой город, он тоже ужаснулся. Одни плавильные печи повсюду, и не только в городе и поблизости от него, но и по всей окрестности! Из печей огонь так и пышет, так и пышет, а вокруг чёрные горы шлака навалены. Стоят печи повсюду – в селениях и приходах, на заводах и у лесопилен – и в Грюксбу, и в Бенгтсарвете, возле Бергсгордена, у Стеннесета и Корснеса, в Вике и даже у Аспебуды. Из огромного зева рудника, из сотен плавильных печей поднимается тяжёлый, душный, едкий серный дым и, словно туман, заволакивает весь город. Растения из-за дыма вовсе не растут, и оттого земля далеко вокруг гола и бесплодна! Понял тогда рудокоп: девушка, привыкшая к солнцу и к зелени на берегу сверкающего озера Сильян, здесь жить не сможет.
Ещё мрачнее стало у рудокопа на душе. Не захотелось ему идти домой, свернул он с дороги да и побрёл куда глаза глядят, в дикую лесную чащобу. Так в тоске и проблуждал он весь день, а вечером увидел вдруг гору. Сверкала эта гора, словно золотая. Пригляделся рудокоп и понял, что это могучая жила медной руды! Сначала он было обрадовался, а потом до него дошло: ведь это же львиная доля брата! Скольких она людей сгубила! Испугался он и думает: «Беда, видно, за мной по пятам ходит. Может, теперь мой черёд с жизнью прощаться, раз я такое богатство нашёл?»
Повернулся он и уныло побрёл домой. Идёт, а навстречу ему – женщина, рослая такая, дородная. По виду – полновластная хозяйка горной усадьбы. Но он не мог припомнить, видел ли её где-нибудь прежде.
– Что ты делаешь в лесу? – спросила женщина. – Ты, смотрю, весь день тут рыщешь!
– Да я ходил искал место, где бы поселиться. Девушка из Далекарлии, которую я люблю, не желает жить в Фалуне.
– А не собираешься ли ты добывать руду из медной горы, что сейчас нашёл? – спрашивает она его.
– Нет, я должен покончить с рудным промыслом, а не то не видать мне моей любимой.
– Гляди не отступись от своих слов, не то худо будет. А сдержишь обещание, тогда никакое зло тебе не страшно, – молвила женщина.
Да тут же и сгинула. А он и вправду сделал так, как волей-неволей обещал: бросил добычу руды и выстроил усадьбу вдалеке от Фалуна. И та, которую он любил, согласилась переехать к нему.
На том ворон кончил свой рассказ. Хотя мальчик не спал, работа у него всё равно не очень-то спорилась.
– А что было потом? – спросил он, когда ворон смолк.
– Ну, с той поры добыча меди мало-помалу сошла на нет. Город Фалун ещё стоит. Но все старые плавильные печи исчезли. Тем, кто живёт в старинных горняцких усадьбах, приходится заниматься земледелием либо лесным промыслом. На Фалунском руднике медь подходит к концу. И теперь более, чем когда-либо, не худо бы разыскать надел брата.
– Так этот горнозаводчик, стало быть, последний, кто видел его? – спросил мальчик.
– Я расскажу тебе, кто видел его в последний раз, когда ты выдолбишь дыру в стене и выпустишь меня на волю, – пообещал Батаки.
Мальчик встрепенулся и начал работать чуть быстрее. Ему показалось, будто последние слова Батаки прозвучали как-то странно. Словно он дал понять, будто он последним видел большую рудную жилу. Может, Батаки с каким-то особым умыслом рассказал ему эту историю?
– Ты, верно, частенько летал в здешних краях? – спросил мальчик, желая выведать правду. – И высмотрел кое-что, когда парил над окрестными лесами да горами?
– Я бы мог показать тебе немало диковин, как только ты справишься со своей работой, – снова пообещал ворон.
Мальчик начал так усердно орудовать стамеской, что только щепки летели. Теперь он окончательно уверился: это ворон нашёл львиную долю брата.
– Жаль, что ты – ворон и не можешь пользоваться богатством, которое отыскал, – сказал он.
– Не желаю больше толковать об этом, пока не увижу, что ты выдолбил дыру в стене и я могу вылететь на волю, – ответил ворон.
Мальчик работал с большим усердием – железо чуть не раскалилось у него в руках. Ему казалось, что он догадался, каковы намерения Батаки. Ворон сам не может добывать руду и, как видно, собирается подарить свой клад ему, Нильсу Хольгерссону. Пожалуй, это так. Да умнее и не придумаешь! Если ему посчастливится узнать тайну ворона, он вернётся сюда, как только снова станет человеком, и у него в руках окажутся все эти богатства. Он заработает много-много денег, и они ему очень пригодятся. Он откупит всю округу Вестра-Вемменхёг и выстроит там замок, такой же большой, как Витшёвле. И в один прекрасный день пригласит хусмана Хольгера Нильссона с женой к себе в замок. Когда же они явятся, он встретит их на верхней ступеньке крыльца и скажет:
– Добро пожаловать, входите и будьте как дома!
Они, ясное дело, не узнают его и удивятся, кто этот знатный господин, который пригласил их в свой замок?!
– По душе ли вам остаться на житьё в таком замке? – спросит он.
– Само собой, – ответят они, – только такой замок не про нас!
А он скажет:
– А вот и нет! Этот замок – награда вам за большого белого гусака, который улетел от вас несколько лет тому назад.
Мальчик всё проворнее и проворнее работал стамеской. И ещё он потратит деньги на то, чтобы выстроить новый домик для Осы-пастушки и маленького Матса на вересковой пустоши в Суннербу. Тот домик будет много больше и лучше прежнего. Ещё он откупит озеро Токерн и подарит его уткам, а ещё…
– Теперь, можно сказать, ты работал быстро, – похвалил мальчика ворон. – Сдаётся, дырка уже большая.
Ворону в самом деле удалось протиснуться в дыру. Мальчик вылез вслед за ним и увидел, что Батаки сидит на камне в нескольких шагах от Серной варницы.
– Теперь я выполню своё обещание, Малыш-Коротыш, – торжественно сказал Батаки, – и скажу тебе: да, я видел львиную долю брата. Но не советую искать её; много долгих лет потратил я на поиски, прежде чем разведал, где она.
– Я-то думал, ты скажешь мне, где этот надел, в награду за то, что я помог тебе выбраться из темницы, – разочарованно протянул мальчик.
– Ты, должно быть, очень хотел спать, пока я рассказывал о львиной доле брата, – усмехнулся Батаки. – Иначе бы ты не надеялся. Разве ты не понял, что всякого, кто хотел узнать, где находится этот надел, постигла беда? Нет уж! Батаки долго прожил на свете и научился помалкивать.
Взмахнув крыльями, он улетел прочь.
Акка крепко спала, стоя на земле возле Серной варницы. И прошло немало времени, прежде чем мальчик разбудил её. Он был удручён и опечален тем, что ему не досталось такое огромное богатство. Да и вообще радоваться было нечему!
«История про великановых дочерей – сказки, – сказал он самому себе. – Не верю я ни в россказни про волков, ни в истории про слабый лёд. Правда лишь то, что, когда бедные рудокопы находили в глухом лесу большую медную жилу, у них голова шла кругом от радости. Но потом они забывали, где она, эта жила, и сильно разочаровывались. Даже жить больше не могли. И со мной теперь творится то же самое».