Сага об Упланде
Четверг, 5 мая
На другое утро дождь прекратился, но ветер продолжал бушевать, а вода всё поднималась. Но сразу же после обеда неожиданно наступил перелом и установилась вдруг чудесная погода, стало тепло, тихо и отрадно.
Мальчик в прекрасном расположении духа лежал на большой болотной кочке, поросшей нарядной цветущей калужницей, и смотрел ввысь, в голубое небо. В это время он услышал детские голоса. Два маленьких школьника с книгами и корзинками со съестным медленно плелись по узенькой тропке, змеившейся вдоль берега. Вид у них был самый несчастный. Дети подошли совсем близко и, не заметив Нильса, уселись на камне прямо против него.
– Ну и разгневается же матушка, когда узнает, что мы и нынче не ответили урок, – сказал один.
– Да и отец тоже, – добавил другой. И оба, не в силах превозмочь своего горя, громко заревели, к великому удивлению Нильса.
Он уже подумывал, как бы ему утешить чем-нибудь малышей, но тут на тропинке показалась маленькая сгорбленная старушка с милым и добрым лицом. Увидев школьников, она остановилась.
– Что вы плачете, дети? – спросила старушка, и они рассказали ей, что не смогли ответить в школе урок, а теперь им совестно и они не хотят идти домой.
– О чём же был этот трудный урок, который вы не смогли выучить? – спросила старушка.
Дети ответили, что урок был обо всей провинции Упланд.
– Да, может, оно и нелегко учиться по книгам! – посочувствовала старушка, потом добавила: – Вот послушайте-ка, какую историю рассказывала мне когда-то моя матушка об этом крае. Я-то в школу не хаживала, учёной премудрости набраться не могла, но рассказы матушки на всю жизнь запомнила.
Так вот, значит, сказывала матушка, – начала старушка, присев на камень рядом с детьми, – что в давние-предавние времена была Упланд самой бедной и самой неприглядной из всех шведских провинций. Ничего-то там, кроме тощих глинистых полей да приземистых каменистых холмов, не было. Да так оно, пожалуй, и поныне ещё остаётся во многих местах, хотя нам, тем, кто живёт в низине, у самого озера Меларен, эти поля и холмы почти не видны.
Ну вот, так ли, этак ли, только была Упланд и впрямь бедна и убога. И понимала к тому же, что другие провинции считают её самой ничтожной. Разобрала тут Упланд досада, и так надоела ей эта нищета, что надела она однажды котомку на спину, взяла посох в руки да и отправилась просить милостыни у тех, кому в жизни больше повезло.
Двинулась сначала Упланд на юг и дошла до самой провинции Сконе. Пришла туда, стала жаловаться на бедность и попросила землицы.
– Ума не приложу, что подавать всем этим попрошайкам! – сказала Сконе. – Ну ладно, дай-ка погляжу! А вот! Я недавно вырыла несколько ям, где добывают мергель. Забирай себе землю, которую я выбросила на обочину. Может, она тебе и сгодится.
Поблагодарила Упланд, приняла подарок и направилась в провинцию Вестеръётланд. Здесь она тоже пожаловалась на бедность и попросила землицы.
– Землицы я тебе не дам, – сказала ей Вестеръётланд. – Стану я свои плодородные поля всяким нищенкам раздавать! Хочешь, бери одну из мелких речушек, которые по равнине текут, может, она тебе на что-нибудь да сгодится.
Поблагодарила её Упланд и завернула в провинцию Халланд. Стала она тут снова жаловаться на бедность и попросила землицы.
– Я не богаче тебя, – отвечала Халланд, – и не мне тебя одаривать. Но можешь выломать себе несколько скал и взять их с собой, если сочтёшь, что это окупит твои труды.
Поблагодарила Упланд, приняла подарок и направилась к провинции Бохуслен. Здесь позволили ей набрать в котомку жалких голых шхер – столько, сколько захочется.
– С виду-то они неказисты, зато хорошо защищают от ветра, – объяснила Бохуслен. – Они тебе сгодятся, раз ты, как и я, прибрежная жительница.
Упланд была благодарна за любые дары; она принимала всё, не отказываясь, хотя повсюду получала только то, от чего все были рады избавиться. Провинция Вёрмланд швырнула ей скального грунта. Вестманланд дала цепь горных кряжей. Провинция Эстеръётланд подарила часть дремучего леса Кольморден, а Смоланд почти доверху наполнила её котомку торфяными болотами, каменистыми осыпями да холмами, поросшими вереском.
Провинция Сёрмланд не пожелала дарить ничего, кроме нескольких заливов на озере Меларен. Далекарлия также решила, что ни единого клочка суши не уступит, и спросила, не удовольствуется ли Упланд частью реки Дальэльвен.
Напоследок Упланд получила от Нерке несколько заболоченных лугов на берегу озера Йельмарен, и вот тогда-то котомка её оказалась набитой доверху. Тут Упланд решила, что нет ей больше нужды странствовать и побираться.
Вернулась она домой, стала вынимать всё, что насобирала, и тяжко вздохнула: уж больно много всякого хлама ей надавали. Стала она ломать голову, как бы сделать так, чтобы извлечь хоть какую ни на есть пользу от этих даров.
Шли годы, а Упланд без устали благоустраивала свои владения, украшала их. Так что под конец получилось у неё всё так, как ей того хотелось.
А в то время шли споры, где в Швеции жить королю и где быть столице государства. Вот и собрались все провинции на совет. Ясно, каждой хотелось, чтобы король ей достался.
Спорили они, спорили, а под конец Упланд и говорит:
– Король, по-моему, должен жить в провинции, которая всех умнее и рачительней.
Все сочли, что это мудрые слова, и решили: провинция, которая покажет себя самой умной и дельной, получит короля и столицу в придачу.
Провинции ещё и домой не успели вернуться, а Упланд – тут как тут – гонцов во все края рассылает и всех к себе в гости зовёт.
– Уж какое там гостеприимство может оказать нам этот нищий край? – удивились провинции, но приглашение приняли.
А как явились в Упланд, ахнули: застроен весь край чудесными усадьбами, на побережьях стоят города, а по водам, что Упланд окружают, целые флотилии кораблей плывут.
– И не стыдно тебе при таком-то богатстве побираться! – попрекнули её другие провинции.
– Я позвала вас, чтобы сказать спасибо за ваши дары, – ответила Упланд. – Это благодаря вам я теперь благоденствую.
Первое, что я сделала, когда вернулась домой, – продолжала она, – это провела реку Дальэльвен по своим владениям и устроила на ней два мощных водопада: один у селения Сёдерфорс, другой у Эльвкарлебю. К югу от реки, у Даннемуры, положила я скальный грунт; его я от провинции Вёрмланд получила. И вот чудо! Она, видать, проглядела, что мне подарила! Грунт-то весь был из железной руды! А вокруг я насадила лес, который отдала мне провинция Эстеръётланд. Ну а коли в одном месте скопились и руда, и вода, и лес, где можно добывать древесный уголь, – ясное дело, быть здесь богатому руднику!
После того как я всё так благоустроила на севере, взялась я за горные кряжи Вестманланда да и растянула их до самого озера Меларен. Образовали они там мысы и острова, а те оделись в зелень и стали прекрасны, точно волшебные сады. Заливы же, которые мне Сёрмланд подарила, я сузила так, что они врезались далеко в сушу и углубились так, что стали пригодны для судоходства и смогли завязать знакомство со всем миром.
Справилась я на севере и на юге со всеми делами и двинулась к восточному берегу. Собрала я там все голые шхеры, скалистые холмы, вересковые пустоши и бесплодные земли, что вы мне от щедрот своих уделили, и бросила их в море. Из них-то и получились мои скалистые острова с островками. А уж для рыболовства и судоходства ничего лучше не придумаешь! Я считаю их наиважнейшим своим богатством.
После этого оставались у меня те несколько горсток земли, которые получила я от Сконе. Их я определила в самую середину плодородной долины Ваксаласлеттен. А медлительную речку, что подарила мне провинция Вестеръётланд, я пустила через равнину и соединила её с заливами озера Меларен.
Поняли тут провинции, как дело делалось, и хоть они и были чуть раздосадованы, но не могли не признать, что Упланд распорядилась всем как нельзя лучше.
– Многого ты достигла малыми средствами! – сказали провинции. – Стало быть, ты и есть самая мудрая и самая рачительная из нас!
– Спасибо вам на добром слове! – поблагодарила Упланд. – Раз вы так говорите, стало быть, король со столицей мне и достанется!
Разгневались тут было провинции, да что поделаешь? От своих слов негоже отступаться!
Получила Упланд короля со столицей и стала наипервейшей из всех областей Швеции. Но было это вполне справедливо. Ведь разум да рачительность и должны возвышать тех, кто ими наделён.
XXXVВ упсале
Студент
Четверг, 5 мая
В те времена, когда Нильс Хольгерссон путешествовал по свету с дикими гусями, учился в Упсале один прекрасный молодой человек. Жил он в маленькой мансарде и был столь скромен в своих расходах, что люди говорили, будто он воздухом питается. К занятиям он готовился прилежно и справлялся с ними быстрее и лучше, чем кто бы то ни было. Но он не был ни зубрилой, ни учёным занудой, а умел и повеселиться с товарищами. Словом, был такой, каким и должен быть настоящий студент. Его не в чем было бы упрекнуть, если бы успехи не вскружили ему немножко голову. Но с кем не бывает! Успех не каждому по плечу, особенно в юности.
Проснувшись однажды утром, студент лежал и думал о том, как хорошо ему живётся. «Все меня любят, и товарищи, и преподаватели, – сказал он самому себе. – А как успешно идут у меня занятия! Сегодня я сдам последний экзамен, а скоро и учёбе конец. Если я кончу курс в срок, найдётся для меня и место с хорошим жалованьем. Чудо, как мне везёт! Ну да я это заслужил, я столько работаю, что счастье должно следовать за мной по пятам».
Студенты не сидят вместе по классным комнатам на уроках, как школьники, – они занимаются каждый у себя дома. Как справятся с чем-нибудь одним, идут к своим профессорам для беседы по всему этому предмету сразу. Такая проверка знаний и называется «экзамен» или иногда «предварительный экзамен». В тот самый день нашему студенту предстояло сдать последний и самый трудный из них.
Он оделся и, позавтракав, сразу же сел за письменный стол, чтобы напоследок ещё разок заглянуть в свои книги. «Хоть это ни к чему при моей подготовке, всё же подзубрю ещё немного, чтобы потом мне не в чем было себя упрекнуть».
Он занимался совсем недолго, как вдруг в дверь постучали и в комнату вошёл юноша, тоже студент, с толстой кипой бумаг под мышкой. Но этот студент был совсем не похож на сидевшего за письменным столом – застенчивый, робкий и бедный, в старом поношенном платье. Если он и знал в чём-то толк, то только в книгах. О нём говорили, что он, должно быть, очень умный и учёный. Но сам он был так в себе не уверен, так всегда боялся и стеснялся, что ни разу не осмелился пойти сдать экзамен. Все считали его «вечным студентом», который из года в год будет пребывать в Упсале, без конца учиться и учиться, но всё равно из него никогда ничего путного не выйдет.
Сейчас этот «вечный студент» хотел попросить товарища прочитать книгу, которую он написал. Это была не напечатанная книга, а пока всего лишь рукопись.
– Ты сделаешь мне большое одолжение, если прочитаешь мою рукопись, – сказал он. – Посмотри, стоящее ли это сочинение.
Студент, которому так во всём везло, подумал: «Верно я говорю, что все меня любят. Даже этот нелюдим решился показать свою работу не кому-нибудь, а только мне. Он хочет знать моё суждение о ней».
Он пообещал прочитать рукопись как можно скорее, и второй студент положил её перед ним на стол.
– Береги рукопись, – попросил он. – Я работал над ней целых пять лет, и если она пропадёт, мне её не восстановить.
– Ничего дурного с ней не случится, пока она лежит у меня на столе, – успокоил его хозяин комнаты.
И тот ушёл.
Студент придвинул к себе толстую кипу бумаг.
– Интересно, что он тут накропал, – сказал он. – А, «История города Упсалы»! Неплохо!
Студент этот любил Упсалу больше всех других городов на свете, и его разобрало любопытство, что же написал «вечный студент» об этом городе.
– Вообще-то, я могу и сейчас приняться за чтение, – пробормотал он. – Всё равно бесполезно зубрить в последнюю минуту, от этого больше знать не будешь.
Студент стал читать и не мог оторваться от рукописи, пока не прочитал всё до последней страницы. А закончив, изумлённо воскликнул:
– Вот это да! Ну и молодец! Вот это учёный! Когда книга выйдет в свет, его карьера сделана. Мне доставит большую радость сказать ему, что рукопись хороша!
Он аккуратно собрал все разрозненные листки бумаги, бережно положил их на стол. И тут услыхал бой часов.
– Боже мой! Ведь меня ждёт профессор! – спохватился он и бросился на чердак, где в кладовой висела его чёрная форменная одежда. Как часто бывает, когда люди спешат, замо́к и ключ не слушались его, и прошло довольно много времени, пока студент вернулся назад.
На пороге он громко вскрикнул. В спешке студент оставил дверь распахнутой, а окно, у которого стоял письменный стол, было тоже открыто. И студент, войдя в комнату, увидел, как листы рукописи, кружась на сильном сквозняке, уносились один за другим в окно. Одним прыжком он подскочил к столу и прикрыл ладонью бумаги. Но спасти смог совсем немного. На письменном столе оставалось всего десять или двенадцать страниц рукописи. Остальные уже плясали на ветру над дворами и крышами.
Студент высунулся из окна, чтобы посмотреть, куда улетели листы бумаги. На выступе крыши у чердачного окошка он увидел чёрную птицу, глядевшую на него с какой-то насмешливой торжественностью. «Это, похоже, ворон, – подумал студент. – Наверно, правду говорят, что во́роны предвещают беду».
Несколько листов бумаги ещё лежали на крышах. Он, конечно, мог бы спасти по крайней мере бо́льшую часть утраченного, если бы ему не нужно было сдавать экзамен. Но он посчитал, что в первую очередь должен заняться собственными делами. «Ведь от этого зависит всё моё будущее», – подумал он.
Надев студенческую форму, он помчался к профессору. Но и по дороге мысль о потерянной рукописи не оставляла его. «Какой досадный случай! – думал он. – И как на беду, мне надо спешить».
Профессор начал задавать ему вопросы, но студент всё никак не мог отделаться от мысли о рукописи. «Что такое сказал перед уходом этот несчастный? – пытался он вспомнить. – Ах да… он работал над книгой пять лет… и не сможет её восстановить. Не знаю, как мне набраться храбрости сказать ему, что рукопись пропала?!»
Студент был страшно взволнован всем случившимся и не мог собраться с мыслями. Все его знания точно ветром сдуло. Он плохо понимал вопросы профессора и нёс в ответ какую-то чепуху. Профессор пришёл в ужас от его невежества и в конце концов вынужден был сказать, что экзамен студент провалил.
Выйдя на улицу, тот почувствовал себя самым несчастным человеком на свете. «Ну, теперь не видать мне места, на которое я рассчитывал, – подумал он. – А во всём виноват этот „вечный студент“. И угораздило же его явиться с рукописью как раз сегодня! Вот так всегда и бывает, когда оказываешь другим услуги».
Тут студент увидел, что навстречу ему идёт тот, о ком он думал. У него мелькнула мысль пока не говорить про рукопись, а сначала попытаться найти её, и он, неприветливо кивнув, хотел было пройти мимо. Увидев это, «вечный студент», который как раз думал, что́ скажет товарищ о его книге, крайне испугался и, схватив студента за рукав, спросил, прочитал ли тот его работу.
– Я сдавал экзамен, – нетерпеливо ответил студент.
Но второй подумал, что товарищу не понравилась книга и поэтому он избегает его. Значит, работа, которую он писал целых пять лет, никуда не годится! «Вечному студенту» показалось – сердце его вот-вот разорвётся! В отчаянии он сказал:
– Послушай! Если книга никудышная, я не желаю её больше видеть! Прочитай рукопись побыстрее и скажи, что ты о ней думаешь. Если же она никуда не годится, можешь её сжечь, я в самом деле больше не хочу её видеть!
И, круто повернувшись, ушёл. Студент посмотрел ему вслед, словно собираясь окликнуть, но раздумал и пошёл домой.
Дома он поспешно переоделся в будничное платье и побежал разыскивать рукопись. Он искал всюду: на улицах, на рыночной площади, в садах, во дворах, побывал даже за городом. Но так и не смог найти ни одного листка.
Прошло уже несколько часов в безуспешных поисках; он проголодался и решил пообедать. Но в харчевне он снова встретил «вечного студента», который тут же подошёл к нему в надежде услышать хоть что-нибудь о своей книге.
– Я сам приду к тебе вечером и всё расскажу, – резко и холодно сказал студент. Он решил не сознаваться, что рукопись потеряна, пока окончательно не убедится: найти её невозможно. «Вечный студент» страшно побледнел.
– Ты помнишь? Если она никуда не годится, уничтожь её! – повторил он и ушёл в полной уверенности, что товарищ недоволен его книгой.
А тот снова поспешил в город и продолжал поиски, пока не стемнело. Но он так ничего и не нашёл. На обратном пути ему встретилось несколько однокашников.
– Где ты пропадал, почему не пришёл на наш весенний праздник? – спросили они.
– А разве был весенний праздник? – спросил студент. – Я совсем позабыл о нём.
В это время в толпе промелькнула молодая девушка, которую он любил. Она прошла мимо, беседуя с каким-то молодым человеком и мило ему улыбаясь, и даже не взглянула на нашего студента. Тут только он вспомнил, что пригласил её на весенний праздник… А сам туда даже не явился! Что она теперь о нём подумает?
Его больно кольнуло в сердце, и он хотел поспешить за ней следом, но вдруг один из его друзей сказал:
– Знаете, этому «вечному студенту» Стенбергу худо. Сегодня вечером он заболел.
– Надеюсь, ничего опасного? – быстро спросил студент.
– Что-то с сердцем. У него был тяжёлый приступ, который может с минуты на минуту повториться. Врач считает, что больного гнетёт какое-то горе, и если устранить причину этого горя, ему может стать лучше.
Вскоре наш студент уже входил в комнату «вечного студента». Тот лежал в кровати, бледный, измученный тяжёлым приступом.
– Я пришёл поговорить о твоей книге, – сказал студент. – Знаешь, это великолепная работа! Мне редко приходилось читать что-либо более прекрасное!
«Вечный студент», с трудом приподнявшись с постели, посмотрел на товарища:
– Почему же ты так странно вёл себя в полдень?
– Я был в дурном настроении, так как не сдал экзамена. Я не думал, что для тебя так важно моё мнение. Твоя книга очень хороша.
Больной недоверчиво взглянул на него: он был уверен, что товарищ скрывает от него правду.
– Ты, верно, слыхал про мою болезнь и хочешь утешить меня, потому так и говоришь!
– Вовсе нет. Твоя книга – прекрасна! Поверь мне!
– Так ты в самом деле не уничтожил её, как я просил?!
– Что я, с ума сошёл?!
– Тогда принеси её сюда! Покажи мне, что ты её не уничтожил, и я тебе поверю! – прошептал больной, опускаясь на подушки, такой слабый и истомлённый, что студент испугался, как бы приступ не начался снова.
Какой мучительный стыд почувствовал наш студент! Взяв руки больного в свои, он рассказал ему всю правду. Рассказал, как листки рукописи сдуло ветром и как худо ему было целый день – ведь он причинил товарищу такое горе!
Когда он кончил свой рассказ, больной похлопал его по руке.
– Как ты добр ко мне, по-настоящему добр! Ты сочиняешь истории, желая пощадить меня! Я всё понимаю! Ты послушался меня и уничтожил плохую рукопись, но не хочешь признаваться в этом теперь… ты думаешь, я этого не перенесу.
Студент стал уверять его, что говорит правду, но больной упорно стоял на своём и не хотел ему верить.
– Тогда верни мне рукопись, и я тебе поверю, – повторил он.
Ему становилось всё хуже, и студент вынужден был уйти, чтобы не причинять больному страданий.
Вернувшись домой, студент почувствовал такую тяжесть на душе, такую усталость, что едва мог держаться на ногах. Вскипятив чай, он тут же лёг в постель и, натянув одеяло, вспомнил, как счастлив был утром! А теперь… сам испортил свою карьеру… Но это ещё можно бы пережить…
«Хуже всего то, что я принёс горе другому человеку. И никогда себе этого не прощу, – казнился он, а потом подумал: – Сегодня ночью мне не уснуть».
Но, как ни странно, стоило ему положить голову на подушку, как он тут же задремал, даже не успев потушить лампу, горевшую на ночном столике.
Весенний праздник
Случилось так, что в тот миг, когда студент заснул, на выступе крыши против окошка чердака появился крошечный человечек, в жёлтых кожаных штанах, зелёной безрукавке и белом колпачке. Малыш стоял, глядя на спящего и думая: будь он на месте студента, который лежит на кровати, он считал бы себя счастливым.
Всего несколько часов тому назад Нильс Хольгерссон отдыхал у бухты Экольсундсвикен на болотной кочке, поросшей калужницей, а в Упсале он очутился по прихоти Батаки-ворона, который выманил мальчика на поиски приключений.
Сам Нильс ни о чём подобном и не помышлял. Он лежал на кочке и смотрел в небо, как вдруг увидел, что среди проносящихся над ним облаков летит Батаки. Мальчик хотел было спрятаться от ворона, но Батаки уже заметил его. Мгновение – и ворон, стоя среди цветов калужницы, заговорил с Нильсом, словно он и Малыш-Коротыш были лучшими друзьями.
Мальчик заметил, что при всей мрачности и важности Батаки в глазах его прыгали чёртики. Не иначе, ворон прилетел лишь ради того, чтобы потешиться над ним. И Нильс решил не обращать внимания на его слова.
Батаки сказал, что всё время думал о том, как бы отблагодарить Малыша-Коротыша. Ведь он не мог ему сказать, где находится львиная доля брата. Вот он и прилетел сюда, желая поведать Малышу-Коротышу другую важную тайну: как заколдованному домовым мальчику снова стать человеком.
Ясное дело, ворон думал, будто мальчик тотчас попадётся на удочку, раз он бросил ему такую наживку. Но Нильс холодно ответил, что он снова станет человеком, если сумеет доставить белого гусака целым и невредимым сначала в Лапландию, а потом и на юг, в Сконе.
– Нелегко провести гусака в целости и сохранности через всю страну, – прокаркал Батаки. – Тебе следовало бы иметь про запас другое средство, если это не поможет. Но раз ты не желаешь ничего слышать, что ж, я молчу.
Тут мальчик возразил, что он не против, если Батаки хочет поведать ему ещё одну тайну.
– Так я и сделаю, но только в подходящее для этого время. Садись ко мне на спину, и полетим. Может, во время полёта нам подвернётся такой благоприятный случай.
Мальчик снова заколебался, так как не знал, что за птица этот Батаки.
– Ты боишься мне довериться? – спросил ворон.
Но мальчик терпеть не мог, когда говорили, будто он чего-то боится. Миг – и он уже сидел на спине ворона. Батаки полетел с ним в Упсалу. Там он посадил мальчика на крышу какого-то дома, велел сначала осмотреться, а потом спросил, кто, по его мнению, живёт в этом городе и кто им управляет.
Мальчик огляделся по сторонам. Это был довольно большой город, раскинувшийся посреди широкой возделанной равнины. Здесь было множество великолепных и нарядных домов, а на одной из возвышенностей стоял сложенный из камня замок с мощными стенами и двумя могучими башнями.
– Может, здесь живут король и его слуги? – спросил он.
– Молодец, верно отгадал, – ответил ворон. – В давние времена здесь короновались шведские короли, но потом город утратил своё великолепие.
Мальчик ещё раз посмотрел вокруг и обратил внимание на большой собор с прекрасными порталами и изукрашенными стенами. Вечерняя заря играла на трёх его высоких башенных шпилях.
– Может, здесь живут епископ и его причт? – спросил он.
– Молодец, верно отгадал! – ответил ворон. – Здесь некогда жили архиепископы, столь же могущественные, как и сами короли. Тут и ныне живёт архиепископ, но управляет городом вовсе не он.
– Тогда я не знаю, что и думать, – сказал мальчик.
– Этим городом управляет наука, – ответил ворон. – И большие здания, которые ты видишь вокруг, воздвигнуты для неё и её служителей.
Мальчик не мог этому поверить.
– Летим со мной, сам увидишь! – позвал Нильса ворон.
Они полетели и стали кружить между большими домами. Многие окна были отворены. Мальчик заглядывал то в одно, то в другое и убеждался, что ворон говорил правду.
Батаки показал ему огромную библиотеку – вместительный старинный дом, весь – от подвалов до конька крыши – заполненный книгами. Затем ворон перенёс Нильса к величественному зданию университета и показал великолепные залы, где читали лекции. Они пролетели мимо старинного здания, именуемого Густавианум, в окнах которого виднелись чучела разных животных, и над большими оранжереями со множеством заморских растений, и над обсерваторией, откуда длинная подзорная труба была направлена прямо в небо.
Мимо проплывали многочисленные окна, в которых они видели почтенных стариков с очками на носу. Старики сидели и писали либо читали в комнатах, стены которых были сплошь заставлены книгами. Ворон с Нильсом пролетали и мимо чердачных каморок, где студенты корпели над толстыми старыми книгами.
Наконец ворон опустился на какую-то крышу.
– Ну как, правду я говорю: этим городом управляет учёная премудрость? – спросил он.
И мальчик признал, что он прав.
– Не будь я ворон, – продолжал Батаки, – а всего лишь человек, как ты, я бы поселился здесь и изо дня в день сидел бы в комнате, битком набитой книгами, и изучал бы всё подряд. А у тебя нет охоты учиться?
– Нет, уж лучше летать по свету с дикими гусями, – ответил мальчик.
– А не хотел бы ты стать тем, кто исцеляет разные болезни? – спросил ворон.
– Может, и хотел бы!
– А не хотел бы ты стать тем, кто знает обо всём, что творится в мире, говорит на разных языках и может сказать, по каким дорогам странствуют в небе солнце, месяц и звёзды? – спросил ворон.
– Вот это было бы занятно!
– А не хотел бы ты научиться различать добро и зло, справедливость и несправедливость?
– Это пригодилось бы, – сказал мальчик. – Но это я и сам иной раз без всякой науки делал.
– А не хотел бы ты выучиться на пастора и читать проповеди в вашей приходской церкви?
– Отец с матерью куда как обрадовались бы, коли б я так далеко пошёл, – ответил мальчик.
Ворон, задавая Нильсу вопросы, дал ему понять, что те, кому довелось жить в городе Упсала и учиться в тамошнем университете, – счастливчики. Но и это ещё не пробудило у Малыша-Коротыша охоту стать одним из них.
Так уж нечаянно случилось, что большой весенний праздник, который каждый год празднуют в Упсале, состоялся в тот самый вечер.
И тут Нильсу Хольгерссону довелось увидеть шествие студентов к Ботаническому саду, где и должен был начаться праздник. Все в белых шапочках, они шли широкими длинными рядами, и улица напоминала тёмный водный поток, усеянный белыми кувшинками. Студенты несли белые шёлковые, шитые золотом флаги и пели в честь весны. Вдохновенные песни как бы сами собой парили над их головами, так что Нильсу Хольгерссону показалось даже, что это не студенты, а сама весна, притаившись где-то, поёт свои солнечные гимны. Он и представить себе не мог, что обыкновенные люди могут так прекрасно петь. Их пение напоминало то шорох ветра в хвойных вершинах, то звон металла, то клики диких лебедей на взморье.
В Ботаническом саду, где лужайки успели покрыться светлой весенней зеленью и уже начали распускаться листья на деревьях, все остановились перед трибуной, и молодой статный человек, взойдя на неё, стал говорить.
Трибуна была воздвигнута на крыльце одной из больших оранжерей, и ворон посадил мальчика на крышу этой оранжереи. Там он тихонько и просидел весь праздник и слышал речи выступавших. Под конец место на трибуне занял какой-то старец. Он сказал, что самое лучшее в жизни – это молодые годы и возможность провести их в Упсале. Он говорил о ни с чем не сравнимом счастье научного труда в тиши библиотек и о тех многих светлых юношеских радостях, которыми нигде нельзя так насладиться, как здесь, в дружном студенческом кругу. Не раз возвращался он в своей речи к мысли о том, какое это счастье – жить среди весёлых, благородно мыслящих товарищей. Именно благодаря им, говорил он, труд становится столь сладостным, надежды – столь светлыми, а горе так быстро забывается.
Мальчик, слушая его и глядя сверху на студентов, которые полукругом стояли перед трибуной, начал понимать, что и в самом деле прекраснее всего – быть среди них. Это высокая честь, это большое счастье! Всякий становится чуть лучше и выше, если он не живёт одиночкой, а принадлежит к подобному товариществу!
Затем снова зазвучала песня, а после песни опять стали произносить речи. Мальчик прежде и представить себе не мог, как можно так складно соединять слова, что они обретают над людьми власть, волнуют, приободряют и радуют.
Нильс Хольгерссон смотрел всё больше на студентов, однако в саду были не только они. И Нильс это заметил. Сюда пришли и юные девушки в светлых одеждах, в красивых весенних шляпках, и много другого народу. Но казалось, все, так же как и мальчик, явились туда только ради того, чтобы взглянуть на студентов.
Порой речи и песни прерывались, и тогда молодёжь растекалась по всему саду. Однако вскоре начинал говорить новый оратор, и тотчас же вокруг него собиралась толпа слушателей. Так продолжалось до тех пор, пока не наступил вечер.
Когда праздник кончился, мальчик глубоко вздохнул и протёр глаза, словно пробуждаясь ото сна. Эти люди, полные радости жизни, уверенные в светлом будущем, словно заражали всех своим счастьем и весельем. Вместе с ними и мальчик как будто очутился в далёкой стране радости, где никогда прежде ему бывать не доводилось. Но когда отзвучала последняя песня, он почувствовал, как печальна его собственная жизнь, и ему стало так горько, что не захотелось даже возвращаться к своим бедным спутникам.
Ворон, сидевший рядом с Нильсом, закаркал ему в ухо:
– А теперь, Малыш-Коротыш, я научу тебя, как снова стать человеком! Когда встретишь кого-нибудь, кто скажет, что охотно очутился бы на твоём месте и летал бы по свету с дикими гусями, ты не зевай, а ответь ему… – И тут Батаки тихонько сказал прямо в ухо мальчику несколько слов, таких могущественных и опасных, что произнести их вслух было никак нельзя; их можно было только прошептать, если не желаешь всерьёз испытать их силу. – Ну вот и всё, после этих слов ты снова станешь человеком, – сказал под конец Батаки.
– Нет, вряд ли такое случится, – возразил мальчик, – потому что я, верно, никогда не встречу кого-нибудь, кто пожелал бы очутиться на моём месте.
– Всякое может случиться, – загадочно произнёс ворон.
Он полетел с мальчиком в город и посадил его на выступ какой-то крыши перед окошком мансарды. В каморке горела лампа, окно было приотворено, и мальчик довольно долго стоял там, думая о том, как, должно быть, счастлив тот студент, который спит в этой каморке.
Испытание
Студент очнулся ото сна и увидел, что на ночном столике горит лампа. «Надо же, я забыл её погасить», – подумал он и приподнялся на локте, чтобы прикрутить фитиль. Но не успел он дотянуться до лампы, как увидел, что на письменном столе кто-то шевелится.
Комната была совсем маленькая. Между кроватью и столом оставался лишь узенький проход, и студент отчётливо видел свои книги, бумаги, письменные принадлежности и фотографии, которыми был завален стол, а также спиртовку и чайный поднос, оставленные на столе с вечера. Но всего удивительней, что так же отчётливо, как и всё прочее, он видел какого-то крошечного человечка; склонившись над маслёнкой, человечек готовил себе бутерброд.
Студент столько пережил за вчерашний день, что им владело какое-то отупение. Он не удивился, не испугался такого зрелища, а лишь подумал равнодушно: «Ничего особенного. Малыш, как видно, пришёл перекусить».
Студент снова улёгся, так и не потушив лампы, и, полузакрыв глаза, стал следить за малышом. Тот уселся на пресс-папье и принялся за еду. Один за другим он уписывал бутерброды из остатков ужина студента, закатывая от удовольствия глаза и причмокивая губами. Как видно, сухие корочки хлеба и чёрствая горбушка сыра были для него редчайшими лакомствами.
Не желая ему мешать, студент подождал, пока малыш насытится, и только тогда заговорил с ним:
– Эй! Ты кто такой?
От неожиданности мальчик резко вскочил и побежал к окошку, но, видя, что студент спокойно продолжает лежать и не преследует его, остановился.
– Я – Нильс Хольгерссон из Вестра-Вемменхёга, – сказал он. – Я – человек, как и ты, но меня заколдовали, превратили в домового, и с тех пор я летаю по свету со стаей диких гусей.
– Неслыханная история! – изумлённо воскликнул студент и учинил мальчику форменный допрос. Он долго расспрашивал его и узнал почти всё, что тот пережил с тех пор, как улетел из дому.
– До чего тебе славно живётся! – позавидовал студент. – Эх, хорошо бы очутиться на твоём месте и улететь от всех забот!
Батаки-ворон ожидал Нильса снаружи, на подоконнике, и, услышав слова студента, предупреждающе постучал клювом в окно. Нильс понял, что ворон боится, как бы он не сплоховал, если студент произнесёт нужные слова.
– О, неужто ты захочешь поменяться со мной? – спросил мальчик. – Разве может студент желать стать кем-нибудь другим?
– Точно так думал и я, проснувшись сегодня утром, – ответил студент. – Но если бы ты только знал, что случилось со мной потом! Теперь мне конец! В самом деле, для меня лучше было бы улететь с дикими гусями!
Мальчик снова услыхал, как Батаки стучит клювом в окно, и от волнения у него даже закружилась голова и забилось сердце, – казалось, студент вот-вот произнесёт нужные слова.
– Я рассказал тебе обо всём, что случилось со мной, – обратился он к студенту, – может, и ты расскажешь, что же стряслось с тобой?
Студент страшно обрадовался. Наконец-то он мог кому-то довериться и откровенно рассказать обо всём, что с ним приключилось.
– Всё бы ничего, – сказал он под конец, – если бы только я не принёс беды товарищу. И самое лучшее для меня было бы очутиться на твоём месте и летать по свету с дикими гусями!
Батаки опять громко застучал клювом в окно, но мальчик сидел молча, глядя в одну точку.
– Погоди немного, скоро ты услышишь обо мне! – тихим голосом сказал он наконец студенту, прошёл медленным шагом по всему письменному столу и вышел через окно на крышу. Уже всходило солнце, и Упсалу залил нежный розовый свет зари. Все башни и башенки празднично засверкали, заискрились, и мальчик не мог не сказать ещё раз самому себе: этот город – поистине город радости.
– Что ты наделал? – накинулся на Нильса ворон. – Теперь ты навсегда утратил надежду стать человеком.
– Неохота мне меняться местами со студентом, – засмеялся мальчик. – Меня ждали бы одни только беды из-за этих листков бумаги, которые унёс ветер.
– Нашёл из-за чего печалиться, – усмехнулся Батаки. – Да я могу хоть сейчас принести их обратно.
– Что можешь, то можешь, это верно, – согласился мальчик, – только принесёшь ли? Хотелось бы сперва их увидеть.
Батаки не произнёс ни слова. Взмахнув крыльями, он улетел и вскоре вернулся назад с несколькими листками бумаги в клюве. Целый час он летал взад-вперёд, прилежный, как ласточка, таскающая глину для своего гнезда, и приносил мальчику один листок за другим.
– Погляди, здесь, кажется, почти всё, – запыхавшись, каркнул он наконец и снова пристроился у окна.
– Спасибо тебе! – поблагодарил мальчик. – Теперь пойду потолкую со студентом.
Вдруг Батаки, бросив взгляд в комнату, увидел, что студент разглаживает листы рукописи и складывает их по порядку.
– Такого дурака, как ты, я ещё не встречал! – налетел Батаки на мальчика. – Ты успел отдать рукопись студенту?! Тогда нечего больше ходить к нему. Теперь уж он не скажет, что хочет очутиться на твоём месте.
А мальчик с улыбкой смотрел на студента, который, вне себя от радости, в одной рубашке начал вдруг плясать в своей каморке.
Тут мальчик повернулся к ворону и сказал:
– Я всё понял, Батаки. Ты ведь хотел испытать меня, не правда ли? Ты, наверно, думаешь, что, если я только смогу стать снова человеком, я брошу Мортена-гусака и ему самому придётся заботиться о себе во время этого тяжёлого путешествия. Но когда студент рассказал свою историю, я понял, как ужасно изменить товарищу. И этого я никогда не сделаю.
Батаки почесал лапкой затылок. Он был сконфужен. Не найдя что ответить, он молча подставил мальчику спину, и они полетели назад, к диким гусям.