Стокгольм
Суббота, 7 мая
Несколько лет тому назад служил в Скансене, гигантском парке под Стокгольмом, где собрано столько разных диковин, невысокий старичок по имени Клемент Ларссон, родом из Хельсингланда. А в Скансен он пришёл, чтоб подзаработать, играя на своей скрипке старинные народные песни. Но за скрипку он брался чаще всего только после обеда. Утром же обычно сидел сторожем в одном из чудесных крестьянских домов, что свезли в Скансен со всех концов страны.
Сначала Клемент думал, что теперь, на старости лет, ему живётся куда лучше, чем он когда-либо мечтал. Но потом он начал страшно тосковать, особенно во время сторожевой службы. Хорошо ещё, если в дом, чтобы осмотреть его, заходили посетители. Но порой Клементу приходилось долгими часами сидеть там одному. Тогда он с тоской вспоминал родные края и даже боялся, что ему придётся отказаться от места. Однако Клемент был очень беден и знал, что дома он будет только в тягость приходу, и потому терпел свою теперешнюю жизнь, хотя с каждым днём чувствовал себя всё несчастнее и несчастнее.
Однажды после полудня, в начале мая, у Клемента выдалось несколько свободных часов. День стоял погожий, и старик отправился погулять по крутому склону, который ведёт вниз со Скансена. И встретил там рыбака со шхер, который шёл с плетёным мешком за спиной. Этого молодого бойкого парня Клемент видел уже не в первый раз. Рыбак обычно приходил в Скансен и приносил морских птиц, которых ему удавалось поймать.
На этот раз рыбак, остановив старика, спросил, дома ли управитель Скансена; Клемент ему ответил и в свою очередь полюбопытствовал, какая на этот раз добыча у рыбака в мешке.
– Можешь сам поглядеть, Клемент, – ответил рыбак, – если в благодарность за это дашь мне добрый совет – сколько можно запросить за эту диковину.
И он протянул мешок Клементу. Тот заглянул туда раз, потом другой и в испуге отпрянул назад.
– Боже ты мой, Осбьёрн! – воскликнул он. – Откуда он взялся?
Клементу тотчас вспомнилось, как в детстве матушка рассказывала ему о малом народце, о домовых, которые живут под половицами в доме, и стращала – мол, ничего нельзя брать без спросу или быть неслухом, а не то домовые рассердятся. Когда же Клемент вырос, он счёл, что матушка придумала всех этих маленьких человечков-домовых, чтобы держать сына в узде. А теперь, выходит, матушка вовсе ничего не сочиняла, ведь в мешке Осбьёрна лежал самый настоящий домовой!
В душе Клемента ещё жили остатки детских страхов, и когда он заглянул в мешок, то почувствовал, как по спине у него забегали мурашки. Осбьёрн заметил, что старик боится, и рассмеялся. Однако Клементу было не до смеха.
– Расскажи мне, Осбьёрн, где ты его раздобыл? – серьёзно попросил он.
– Я вовсе не искал его, поверь мне, – сказал рыбак. – Он сам невесть откуда взялся. Я вышел в море на рассвете и захватил с собой в лодку ружьё. Только я успел отчалить от берега, вижу – летят с востока дикие гуси и отчаянно так гогочут. Я выстрелил, но промахнулся и ни в одного из них не попал. А вместо гусей шлёпнулся вниз вот этот человечек. Он упал в воду так близко от лодки, что мне оставалось только протянуть за ним руку.
– Но ты не подстрелил его, Осбьёрн?
– Да нет же, он цел и невредим! Правда, выкупавшись в море, он, сдаётся, немного не в себе. Ну, я изловчился и парусиновой ниткой связал ему руки и ноги, чтоб он не смог удрать. Видишь ли, я сразу подумал: эта диковина ну прямо для Скансена!
Удивительно, но, услышав от рыболова, как он поймал малыша, Клемент не на шутку испугался. Ему пришло на память всё, что он в детстве слышал о маленьком народце, о том, как он добр к друзьям и как мстит недругам. Матушка сказывала, будто тем, кто пытается удержать домового в неволе, несдобровать.
– Отпустил бы ты его на волю, Осбьёрн, – сказал он.
– Меня и так чуть не заставили отпустить его, – признался рыбак. – Знаешь, Клемент, дикие гуси преследовали меня до самого дома, а потом всё утро кружили над шхерой и страшно гоготали – видать, хотели отнять малыша. Мало того, все пернатые – и чайки, и морские ласточки, и прочие малявки, на которых и пороха-то тратить жалко, – слетелись со всех сторон, опустились на шхеру и давай орать. Ну и шум подняли! А когда я вышел из дому, они как налетят на меня и давай махать крыльями. Ничего не поделаешь, пришлось вернуться. Жена умоляла меня отпустить малыша на волю, но я заупрямился. Нет, думаю, будь по-моему, его место здесь, в Скансене. Выставил я в окошко одну из кукол моих детишек, а домового запрятал поглубже в мешок и пустился в путь. А птицы, верно, подумали, что это он стоит в окошке; они дали мне отплыть, не стали меня преследовать.
– Он ничего не говорит? – спросил Клемент.
– Вначале он пытался было прокричать птицам какие-то слова, но мне это не понравилось, и я засунул ему в рот кляп.
– Разве можно с ним так обращаться? Эх, Осбьёрн, – укоризненно покачал головой Клемент. – Неужто ты не понимаешь, что это нечисть?
– Ума не приложу, что он за птица, – спокойно ответил Осбьёрн. – По мне, пусть думают другие. А мне бы только хорошенько заплатили за него, и ладно! Скажи-ка лучше, Клемент, как по-твоему, сколько мне даст за него господин Доктор из Скансена?
Клемент долго не отвечал. На него напал ужасный страх. Ему вдруг представилось как наяву, будто матушка стоит рядом и внушает ему, совсем крохе, чтобы он всегда был добр к малому народцу.
– Не знаю, Осбьёрн, сколько тебе заплатит господин Доктор из Скансена, – произнёс он наконец. – Но если ты отдашь малыша мне, я заплачу тебе двадцать крон.
Услыхав про такие большие деньги, Осбьёрн в изумлении поглядел на музыканта. Клемент, верно, думает, что малыш обладает какой-то тайной властью и может ему пригодиться, решил он. А неизвестно ещё, припишет ли малышу волшебную силу господин Доктор и даст ли за него такую дорогую цену… И рыбак пошёл на сделку с Клементом.
Музыкант сунул покупку в свой широкий карман, вернулся в Скансен и вошёл в одну из пастушьих хижин, привезённых с летнего пастбища. Там не было ни посетителей, ни караульных. Закрыв за собой дверь, старик вытащил из кармана домового и осторожно положил его на лавку. Малыш был всё ещё связан, во рту у него торчал кляп.
– Послушай-ка, что я скажу! – начал старик. – Я знаю, такие, как ты, не любят попадаться людям на глаза и не хотят, чтобы совали нос в их дела. Потому-то я и думаю отпустить тебя на волю. Но взамен ты должен дать мне клятву остаться в здешнем парке, пока я не позволю тебе уйти отсюда. Коли согласен, кивни три раза!
Клемент выжидающе глянул на домового, но тот лежал неподвижно и безучастно.
– Тебе здесь будет не худо, – продолжал Клемент. – Я стану кормить тебя каждый день; ты найдёшь здесь чем заняться, и время не будет тянуться. Только не уходи в другое место без моего на то позволения. Давай уговоримся о тайном знаке! Пока я буду выставлять тебе еду в белой плошке, ты остаёшься в Скансене, а как выставлю еду в голубой, можешь уходить.
Старик снова замолчал, ожидая, что домовой кивнёт ему три раза, но тот не шевелился.
– Раз так, – молвил Клемент, – делать нечего, придётся показать тебя здешнему хозяину. Тебя посадят в стеклянный шкаф, и все жители большого города Стокгольма сбегутся поглазеть на тебя.
Слова старика, как видно, испугали домового; лишь только Клемент замолчал, он тут же подал ему знак, что согласен.
– Вот и ладно! – обрадовался Клемент, вытащил перочинный нож и перерезал парусиновую нитку, связывающую руки домового. Затем он быстро пошёл к двери.
Прежде всего мальчик мигом развязал нитку, стягивавшую лодыжки, и вытащил кляп изо рта. Когда же он наконец повернулся к Клементу Ларссону, чтобы поблагодарить его, тот уже исчез.
Не успел Клемент отойти от своей хижины, как встретил красивого осанистого пожилого господина; он, как видно, направлялся к расположенному неподалёку холму, с которого открывался прекрасный вид на Стокгольм. Клемент не мог припомнить, чтобы он когда-нибудь видел этого статного господина. Но тот, должно быть, обратил внимание на Клемента, когда он играл на скрипке. Господин остановился и заговорил с ним.
– Здравствуй, Клемент! – поздоровался он. – Как поживаешь? Уж не захворал ли ты? Ты заметно похудел в последнее время.
От старого господина веяло такой добротой, что Клемент набрался храбрости и рассказал, как тяжко ему здесь и как он тоскует по дому.
– Что ты говоришь? – удивился статный пожилой господин. – Ты тоскуешь по дому здесь, в Стокгольме? Это просто невозможно.
Казалось, пожилой господин был оскорблён в своих самых лучших чувствах. Но, вспомнив, что перед ним всего лишь невежественный старик из Хельсингланда, он снова стал приветлив.
– Ты, верно, никогда и не слыхивал о том, как возник город Стокгольм, Клемент? А если бы знал, то понял бы, что твоё желание уехать отсюда – просто блажь. Пойдём сядем вон на ту скамейку, я расскажу тебе немного про Стокгольм.
Несколько минут осанистый пожилой господин молча смотрел на Стокгольм, который во всём своём великолепии простирался перед ним. Упое́нный красотой здешних мест, он несколько раз глубоко вздохнул, а потом повернулся к музыканту.
– Смотри, Клемент! – сказал он и начал чертить тростью на песчаной дорожке небольшую географическую карту. – Это Упланд; вот тут из этой провинции выдвигается на юг мыс, изрезанный множеством заливов и бухт. А здесь из Сёрмланда навстречу ему выступает, но уже на север, другой мыс, который также разделён множеством бухт и заливов. На западе лежит озеро, всё заполненное многочисленными островками. Это Меларен. Здесь же с востока текут другие воды, которые едва могут протиснуться между островами и шхерами. Это Балтийское море. Там же, Клемент, где Упланд встречается с Сёрмландом, а Меларен – с Балтийским морем, протекает коротенькая речка. Четыре небольших скалистых островка разделяют речку на множество рукавов – водяных протоков. Один из них называется Норстрём, что значит Северный, но прежде его величали Стоксунд – Бревенчатый пролив.