Ну а мелкие, поросшие чернолесьем островки застроили домами. Ведь люди валом валили сюда, к здешним, влекущим к себе берегам и водам.
Пришли сюда и благочестивые сёстры из ордена Святой Клары и попросили землицы для монастырской обители. Но им оставалось только поселиться на северном берегу, на Нормальме, как он теперь называется. Разумеется, они были не очень довольны, так как Нормальм пересечён высоким горным кряжем, на котором когда-то стояла городская виселица, так что это место слыло малопочтенным. Сёстры ордена Святой Клары всё же построили свою церковь и длинное монастырское здание на берегу, у подножия горного кряжа. Обосновавшись, они вскоре обрели последователей. В северной части острова, на вершине горного кряжа, была построена больница вместе с церковью Святого Йерана, а у подножия того же кряжа воздвигнута церковь Святого Якоба.
Начали строить и на Сёдермальме, там, где гора в этой южной части города круто вздымается над берегом. Там поднялась церковь Святой Марии.
Не думай, Клемент, будто одни лишь монахи да духовенство переселялись в Стокгольм. Вовсе нет! Было там немало и других людей, и прежде всего немецких купцов и ремесленников. Тогда они были куда более умелые, чем сами шведы, и потому их охотно принимали. Поселившись за городскими стенами, они снесли маленькие жалкие домишки, которые стояли там прежде, и построили высокие, великолепные дома из камня. Но места не хватало, и пришлось немцам ставить дома впритык один к другому, фасадами в сторону узеньких улиц.
Вот и суди сам, как Стокгольм притягивал к себе людей.
Тут на дорожке показался какой-то человек, который быстро шёл прямо к ним. Но господин, беседовавший с Клементом, помахал рукой, и тот остановился на почтительном расстоянии. Пожилой господин снова сел на скамейку рядом с музыкантом и сказал:
– Ты должен оказать мне услугу, Клемент. Мне не представится более случая побеседовать с тобой, но я велю послать тебе книгу о Стокгольме, а ты прочти её от начала до конца. Я, можно сказать, открыл для тебя Стокгольм! А теперь изучай его сам, по книге. Прочти о том, как жила и менялась столица Швеции, и о том, как маленький, тесный, обнесённый стенами город на островках раскинулся в наши дни великим морем домов, которые мы видим внизу под нами. Прочти о том, как на месте мрачной сторожевой башни замка Чернан был возведён прекрасный, светлый дворец, который также стоит прямо под нами; и как церковь монастыря Серых братьев стала усыпальницей шведских королей. Прочти о том, как застраивался один островок за другим и как огороды на южном и северном концах города превратились в прекрасные парки либо в застроенные домами кварталы, как выравнивали горные кряжи, а проливы наполняли водой! И о том, как запертый со всех сторон охотничий заповедник – Юргорден превратился в любимейшее место гуляний народа. Ты должен освоиться в Стокгольме, Клемент! Ведь этот город принадлежит не только стокгольмцам. Он принадлежит и тебе, и всей Швеции!
Когда будешь читать про столицу нашего королевства, вспомни, я правду говорил, будто она всех притягивает к себе. В Стокгольм переехал король, потом знатные господа понастроили там свои дворцы, а после туда потянулся разный люд. Так что видишь, Стокгольм – город, который живёт не только ради себя и ради ближней округи. Он город всего государства, его столица.
Ты ведь знаешь, Клемент, что повсюду в стране созываются сходы прихожан, а в Стокгольме заседает риксдаг, решающий судьбу всего нашего народа. В каждой провинции Швеции есть судья, в Стокгольме же находится верховный суд, которому подчинены все остальные суды. Повсюду есть казармы и войска, но из Стокгольма повелевают всей армией. Повсюду в стране тянутся железные дороги, а в Стокгольме пекутся о них о всех. Отсюда правят священнослужителями, учителями, врачами, управляющими имениями и ленсманами. Здесь – сердце всей страны! Отсюда текут деньги, которые носят в кармане, и марки, которые наклеивают на письма. Отсюда непременно что-то перепадает на долю каждого шведа, и у каждого шведа найдётся здесь какое-нибудь дело. В Стокгольме никто не должен чувствовать себя чужим и тосковать по дому. Здесь все шведы – дома.
А когда ты прочтёшь обо всех собранных здесь сокровищах, вспомни и о том, последнем, что манит сюда людей. Это старинные дома в Скансене, старинные одежды и старинная домашняя утварь. Это старинные танцы, музыканты и сказочники. Всё доброе, всё старинное призвано в Скансен для того, чтобы воздать им честь и возродить, овеянное новой славой, для всего народа!
Когда же ты будешь читать книгу о Стокгольме, Клемент, сядь сюда, на это самое место! И ты увидишь, как искрятся, весело играя, волны, как сияют красотой берега! И тебя тоже зачарует этот город!
Голос красивого пожилого господина был исполнен силы, звучал могущественно и повелительно, а глаза сверкали. Он поднялся и ушёл, простившись с Клементом лёгким прикосновением руки. И старик понял, что тот, кто говорил с ним, должно быть, важный господин. И поклонился ему вслед.
На другой день к Клементу явился придворный лакей с большой книгой в красном переплёте и с письмом. А в письме было сказано, что книга – подарок короля.
После этого у старого Клемента в голове как будто помутилось, и услышать от него хоть одно разумное слово стало просто невозможно. Через неделю он явился к Доктору и отказался от места, сославшись на то, что ему надо вернуться домой.
– Но почему? Неужели ты здесь не можешь прижиться? – спросил Доктор.
– Да я уже прижился, – ответил Клемент. – Эта беда мне не грозит, но всё равно мне надо домой.
Старый музыкант долго был в смятении. Король хотел, чтобы он получше узнал Стокгольм и прижился здесь. Но Клементу непременно хотелось рассказать дома о том, что сам король говорил ему об этом. Он не мог отказать себе в удовольствии: дома, на церковном холме, поведать всем без разбора – и бедным, и богатым, – как король был добр к нему; как сидел рядом с ним на скамье и прислал ему в подарок книгу; как целый час беседовал с ним, бедным старым музыкантом, чтобы исцелить его от тоски по дому. Ясное дело, можно было бы прекрасно рассказать всю эту историю старикам-лапландцам да девушкам из Далекарлии и здесь, в Скансене. Но совсем другое дело – поведать всё землякам!
Даже если ему, Клементу, суждено угодить в богадельню в родном приходе – что ж, и это ему не страшно! Ведь он стал теперь совсем другим человеком – человеком, которого будут уважать и чтить.
И, не в силах превозмочь вновь вспыхнувшую тоску по дому, Клемент пошёл к Доктору и сказал, что вынужден отказаться от места.
XXXVIIIГорго-орёл
В горной долине
Высоко-высоко в горах Лапландии, на неприступном и крутом скалистом склоне, прилепилось старое орлиное гнездо. Оно было сложено из сосновых веток, наваленных одна на другую. Многие годы гнездо достраивалось, укреплялось и теперь достигало нескольких метров в ширину и было высоким, как чум лапландца.
Скалистый уступ с приютившимся там орлиным гнездом возносился над просторной долиной, где каждое лето селилась стая диких гусей. Чудесным прибежищем стала для них эта долина. Она была так надёжно укрыта горами, что даже среди лапландцев немногие знали о ней. Посреди долины лежало небольшое круглое озерцо, где вполне хватало корма маленьким гусятам. На берегах озера, усеянных кочками, поросших ивовыми кустами и невысокими карликовыми берёзками, гусыни всегда находили уютные местечки, чтобы высиживать птенцов.
С незапамятных времён орлы гнездились на вершине скалы, а дикие гуси – внизу, в горной долине. Из года в год разбойники-орлы похищали нескольких гусей, но старались не губить слишком много птиц, опасаясь, что дикие гуси станут избегать долины. С другой стороны, это грозное соседство приносило гусям и немалую пользу. Настоящие душегубы, орлы держали, однако, на почтительном расстоянии от долины всех других хищников.
Однажды утром – это было за несколько лет до того, как Нильс Хольгерссон путешествовал по свету с дикими гусями, – старая гусыня-предводительница, Акка с Кебнекайсе, стоя на берегу озерца в долине, глядела вверх на орлиное гнездо. Орлы вылетали на охоту обычно вскоре после восхода солнца, и все эти годы, что Акка со своей стаей жила в долине, она каждое утро вот так же ждала, когда они наконец вылетят. Ей надо было знать – останутся ли орлы охотиться в долине или улетят в другие охотничьи угодья.
Она ждала недолго; вскоре чета великолепных птиц вылетела из своего гнезда. Прекрасные, хотя и внушающие ужас, они воспарили над долиной и скрылись за горами. Акка с облегчением вздохнула.
Старая гусыня-предводительница уже давно перестала нестись и высиживать птенцов. Теперь она только опекала молодых и, перелетая от одного гусиного гнезда к другому, давала советы, как выводить птенцов и как заботиться о них. Кроме того, она зорко следила не только за орлами, но и за песцами, совами и прочими врагами, опасными для диких гусей и их гусят.
Ближе к обеду Акка снова начала высматривать в небе орлов, как это делала каждый день летом, все те годы, что жила в долине. Ещё издали по полёту орлов она узнавала, добрая ли была охота, и если добрая, успокаивалась – в этом случае ничто не угрожало её стае. Но в этот день она так и не увидела, чтоб орлы вернулись в своё гнездо. «Верно, стара я стала и невнимательна, – подумала она. – Должно быть, проглядела, когда орлы вернулись».
И после полудня она, вновь взглянув на скалу, не увидела хищников на крутом скалистом уступе, где они обычно восседали, наслаждаясь послеобеденным покоем. Не увидела она их и вечером, когда они должны были купаться в горном озерце. Подумав, что она, как видно, опять их прозевала, Акка снова стала сетовать: стара, мол, стала. Она так привыкла к тому, что орлы обычно сидят на вершине горы над долиной! И даже представить себе не могла, что они туда не вернулись.
На другое утро Акка проснулась ни свет ни заря и стала поджидать орлов. Она их так и не увидела, зато в утренней тиши услыхала крик, и злобный, и жалобный, который доносился как будто из орлиного гнезда. «Неужто наверху у орлов и впрямь что-то стряслось?» – подумала гусыня. Она быстро взлетела и поднялась так высоко, что смогла заглянуть в орлиное гнездо.
Ни орла, ни орлицы там не было. В огромном гнезде Акка увидела только некрасивого полуголого орлёнка, который орал, требуя, чтобы его накормили. Акка медленно и неуверенно спустилась к орлиному гнезду. Какое ужасное место! Можно было сразу сказать, что здесь обитают разбойники. И в гнезде, и на скалистом уступе – повсюду валялись побелевшие кости, окровавленные перья и клочья шерсти, заячьи головы, птичьи клювы и поросшие перьями лапки белых куропаток. Да и сам орлёнок, лежавший посреди всех этих останков, был просто омерзителен: огромный разинутый клюв, неуклюжее, покрытое пушком туловище и чуть заметные крылья, из которых, как шипы, торчали будущие перья.
С трудом преодолевая отвращение, Акка села на край гнезда, но всё время беспокойно оглядывалась по сторонам, ожидая с минуты на минуту, что взрослые орлы вернутся домой.
– Вот хорошо, наконец-то хоть кто-то прилетел! – закричал орлёнок. – Сейчас же накорми меня!
– Ну, ну, не спеши так! – попыталась угомонить его Акка. – Скажи сперва, где твои отец с матерью?
– А кто их знает? Сами улетели вчера утром, а мне на прокорм оставили одну пеструшку. Но тебе-то понятно, что я её уже давно съел. И не стыдно матери, бросила меня подыхать с голоду!
Теперь Акка уже не сомневалась, что взрослых орлов подстрелили, и подумала, что, если орлёнок подохнет с голоду, разбойничьему роду в долине придёт конец. Но её тут же покоробило от этой мысли. Неужели она, Акка, не поможет осиротевшему орлёнку хотя бы тем, что в её силах?!
– Чего расселась тут и глазеешь на меня?! – завопил орлёнок. – Ты что, не слыхала? Есть хочу!
Акка распростёрла крылья, быстро полетела вниз и опустилась на берегу маленького озерца в долине. Немного погодя она вновь поднялась к орлиному гнезду: в клюве у неё болтался лосось. Но когда она положила перед орлёнком рыбу, тот пришёл в ярость.
– Неужто, по-твоему, я стану это есть? – зло зашипел он, отшвырнув рыбу в сторону и пытаясь клюнуть Акку. – Достань мне белую куропатку или пеструшку, слышишь?
Тут Акка, вытянув шею, больно щипнула орлёнка в поросший пушком затылок.
– Вот что, – загоготала старая гусыня, – уж коли я стану добывать тебе корм, будь доволен тем, что дают. Твои отец с матерью погибли, от них помощи ждать нечего, и если желаешь подохнуть с голоду, ожидая, что тебе подадут белых куропаток да пеструшек, – дело твоё. Я тебе мешать не стану!
С этими словами Акка улетела и довольно долго не показывалась в орлином гнезде. Изголодавшийся орлёнок съел рыбу, и когда гусыня положила перед ним ещё одну, он тотчас её проглотил, хотя было видно, что этот корм ему явно не по вкусу.
Тяжёлая работа выпала на долю Акки. Взрослые орлы так никогда и не появились, и ей одной пришлось добывать корм орлёнку. Она приносила ему рыбу и лягушек; этот непривычный корм, казалось, не приносил ему вреда, так как он быстро рос и становился всё сильнее. Он скоро позабыл своих родителей-орлов и думал, что Акка-то и есть его настоящая мать. Акка же, со своей стороны, полюбила орлёнка, словно родное дитя. Она старалась получше воспитать его и отучить от дикой злобы и высокомерия.
Через несколько недель Акка стала замечать, что приближается пора линьки, когда птицы меняют перья и не могут летать. Целый месяц она не сможет приносить орлёнку корм, и он наверняка подохнет с голоду.
– Вот что, Горго, – сказала однажды своему питомцу Акка. – Я не сумею больше прилетать к тебе сюда. Ты должен набраться храбрости и сам спуститься вниз, где я по-прежнему буду добывать тебе корм. Выбирай: либо погибнуть с голоду в горах, либо броситься на крыльях вниз, в долину! Но это может стоить тебе жизни!
Ни минуты не задумываясь, орлёнок взобрался на край гнезда и, едва смерив взглядом расстояние до дна долины, распростёр свои маленькие неокрепшие крылья и ринулся вниз. В воздухе он несколько раз перевернулся, но всё же сумел выправиться и спустился на землю цел и невредим.
Всё лето Горго провёл в долине в обществе маленьких гусят и стал их добрым товарищем. Он сам стал считать себя гусёнком и пытался делать всё так же, как они. Когда гусята бросались в озеро, он лез в воду вслед за ними, пока однажды чуть не утонул.
Испытывая страшное унижение оттого, что не может научиться плавать, он пошёл к Акке и стал ей жаловаться.
– Почему я не могу плавать, как другие? – спросил он.
– Уж больно кривые когти и длинные пальцы ты отрастил, когда лежал на скалистой плите, – ответила Акка. – Но не печалься. Всё равно из тебя ещё выйдет прекрасная птица!
Вскоре крылья орлёнка выросли настолько, что могли поднять его в воздух. Но он догадался об этом только осенью, когда гусята стали учиться летать. И тут он по праву стал гордиться собой. В лётных состязаниях он вскоре опередил всех своих товарищей. Те никогда не оставались в воздухе дольше, чем их заставляли. Он же проводил в небе целые дни, постигая искусство летать.
Горго ещё не знал, что он птица высокого полёта, иного роду-племени, чем гуси, но не мог не заметить многое, подчас удивлявшее его. И он постоянно задавал Акке вопросы:
– Почему белые куропатки и пеструшки бегут и прячутся, стоит им заметить мою тень в горах? Других молодых гусей они так не боятся!
– Уж больно выросли твои крылья, когда ты лежал на скалистой плите, – отвечала Акка. – Это и отпугивает мелких пташек и зверюшек! Но не печалься. Всё равно из тебя ещё выйдет прекрасная птица!
После того как орлёнок научился хорошо летать, он смог и сам удить рыбу, ловить лягушек, но вскоре стал раздумывать и над этим.
– Почему же так получилось, что я кормлюсь рыбой да лягушками? – недоумевал он. – Ведь у молодых гусей совсем иной корм.
– Это оттого, что я не могла приносить тебе что-нибудь другое, пока ты лежал на скалистой плите, – отвечала Акка. – Но не печалься. Всё равно из тебя ещё выйдет прекрасная птица!
Когда дикие гуси отправились в свой осенний перелёт, Горго, по-прежнему считая себя диким гусем, отправился вместе с ними, в их стае. Но в воздухе было полно и других птиц, мчавшихся на юг, и среди них поднялся страшный переполох, когда Акка показалась в сопровождении орла. Вокруг косяка диких гусей стали кружиться стаи любопытных пернатых, громко высказывавших своё удивление. Акка попросила их помолчать, но не так-то легко было заставить смолкнуть столько крикливых птичьих клювиков.
– Почему они обзывают меня орлом? – непрерывно спрашивал Горго, всё больше и больше приходя в ярость. – Разве они не видят, что я – дикий гусь? Я-то ведь не пожиратель птиц, который истребляет себе подобных. Как смеют они так оскорблять меня?
Однажды дикие гуси пролетали над крестьянской усадьбой, во дворе которой множество кур копалось в мусорной куче, выбирая корм.
– Орёл! Орёл! – закричали куры и бросились наутёк в поисках убежища.
И тут Горго, который не раз слышал, как орлов честят злодеями и разбойниками, не смог сдержать гнева. Сложив крылья, он камнем ринулся на землю и запустил когти в одну из кур.
– Я отучу тебя, отучу обзывать меня орлом! – яростно вскричал он, ударяя её клювом.
Но в тот же миг Акка позвала его из вышины, и он послушно поднялся к ней в небо.
Рассерженная гусыня летела ему навстречу.
– Ты что делаешь? – закричала она и несколько раз ударила его клювом. – Неужто ты собирался задрать эту жалкую курицу? Стыдись!
Увидев, что орёл покорно снёс наказание, птицы, следовавшие за стаей, осыпали Горго градом издёвок и насмешек. Униженный орёл обратил к Акке злобный взгляд, – казалось, ещё миг, и он бросится на неё. Но тут же одумался и сильными взмахами крыльев взмыл высоко в небо, чтобы не слышать птичьих криков. Он долго парил там в высоте, а потом совсем скрылся из виду.
В стае диких гусей он появился три дня спустя.
– Я знаю теперь, кто я, – сказал он Акке. – Раз уж я орёл, я должен жить так, как подобает орлу. Однако мы можем остаться друзьями. Я никогда не нападу ни на тебя, ни на кого другого из твоей стаи.
Акка же лелеяла горделивую мечту – перевоспитать орла, сделать из него добрую, мирную птицу, и ей было невыносимо слышать, что он хочет жить так, как принято у орлов.
– Неужто, по-твоему, я захочу быть другом пожирателя птиц? – спросила она. – Если ты будешь жить так, как я тебя учила, только тогда я разрешу тебе лететь с нами.
Оба были горды и непреклонны, и ни один не желал уступить другому. Кончилось тем, что Акка запретила орлу показываться ей на глаза. Гнев гусыни-предводительницы был страшен, никто не смел называть при ней имени Горго.
С той поры орёл метался по всей стране, одинокий и неприкаянный, как все отпетые разбойники. Частенько бывал он в мрачном расположении духа и наверняка не раз тосковал по той поре, когда, считая себя диким гусем, забавлялся с весёлыми гусятами. Своей дерзкой отвагой Горго снискал великую славу среди диких птиц и зверей. Говорили, будто на всём белом свете он не боится никого, кроме своей приёмной матери Акки.
И ещё говорили, что никогда в жизни он не охотился на диких гусей.
В неволе
Горго было всего три года от роду – он ещё не успел найти себе подругу и свить с ней где-нибудь гнездо. И вот однажды случилось так, что он был пойман охотником и продан в Скансен. Там ещё до него обитала чета орлов. Их держали в плену, в клетке из железных прутьев, прикрытой сверху стальной проволочной сеткой. Клетка, правда, стояла на воле и была так велика, что туда удалось пересадить несколько деревьев и навалить довольно большую груду камней. Пусть орлы чувствуют себя как дома! Однако птицам там было плохо; почти целый день они сидели неподвижно на одном и том же месте. Их тёмные красивые перья взъерошились и утратили блеск, глаза с безнадёжной тоской были устремлены ввысь, в небо.
Первую неделю в Скансене Горго был ещё бодр и оживлён, но потом на него напала страшная сонливость. Как и другие орлы, он смирно сидел на одном и том же месте, уставившись в одну точку и ничего не замечая вокруг.
Однажды утром Горго, пребывавший в своём обычном оцепенении, услыхал, как кто-то снизу зовёт его. Он едва заставил себя опустить взгляд на землю, откуда раздавался голос.
– Кто зовёт меня? – спросил он.
– Горго, неужели ты меня не узнаёшь? Я Малыш-Коротыш, который путешествовал по свету с дикими гусями.
– Что, Акка тоже в неволе? – спросил Горго так вяло, словно пытался собраться с мыслями после долгого сна.
– Нет, и Акка, и белый гусак, и вся стая, верно, целые и невредимые, уже на севере, в Лапландии. Один я здесь, в плену.
Но Горго, кажется, его уже не слышал – он отвёл взгляд и снова устремил его в ту же невидимую точку.
– Орёл! – воскликнул Нильс. – Я не забыл, как ты однажды принёс меня назад к диким гусям и как пощадил белого гусака! Скажи, чем я могу теперь пособить тебе?
Горго, с трудом подняв голову, сказал:
– Не мешай мне, Малыш-Коротыш! Я сплю и вижу во сне, будто я, вольный, парю высоко-высоко в небе, и я не желаю просыпаться.
– Встряхнись и погляди вокруг, – убеждал его мальчик. – А не то вскоре станешь таким же жалким, как и эти орлы!
– Хотел бы я быть как они. Они глубоко погрузились в свои сны, и ничто не может их отвлечь, – отвечал Горго.
Когда настала ночь и орлы давно уже спали, вдруг послышалось лёгкое царапанье о стальную проволочную сетку, покрывавшую орлиную клетку сверху. Двум старым, отупевшим орлам-пленникам шум не помешал, но Горго проснулся.
– Кто там? Кто там скребётся на крыше? – спросил он.
– Горго, это я, Малыш-Коротыш, – ответил Нильс. – Я подпиливаю стальную проволоку наверху, чтобы выпустить тебя.
Орёл поднял голову и в свете лунной ночи увидел мальчика, подпиливавшего стальную проволочную сетку. На миг он преисполнился надежды, но тут же снова пал духом.
– Я большая птица, Малыш-Коротыш, – сказал он. – Где тебе распилить столько стальных проволок, чтобы я мог выбраться на волю? Лучше брось эту затею и оставь меня в покое!
– Спи, не обращай на меня внимания, – ответил мальчик. – Сегодня ночью и даже завтра мне эту работу не осилить. Но всё же я попытаюсь освободить тебя, здесь ты погибнешь!
Горго снова заснул, но утром, проснувшись, он тотчас увидел, что немало стальных проволок уже перепилено. В тот день он был намного бодрее, чем во все другие дни плена. Хлопая крыльями, он прыгал с ветки на ветку по дереву, желая поразмяться.
На другое утро, лишь первая полоска зари окрасила небо, Малыш-Коротыш разбудил орла.
– Теперь, Горго, попытайся! – сказал он.
Орёл глянул вверх. И впрямь – мальчик распилил столько проволок, что в стальной сетке зияла большая дыра.
Горго расправил крылья и рванулся ввысь. Первые его попытки выбраться из плена были неудачны, и орёл падал обратно в клетку. Но наконец ему повезло, и он счастливо вылетел на волю.
Гордо рея, он взмыл под облака. Крошечный Малыш-Коротыш сидел, с тоской глядя ему вслед и мечтая о том, чтобы кто-нибудь тоже выпустил его на свободу.
К тому времени мальчик уже освоился в Скансене и был тут как дома. Он перезнакомился со всеми обитавшими там животными, а со многими даже подружился.
В Скансене было что посмотреть и чему поучиться, и мальчик подчас не замечал, как идёт время. Однако он ни на одну минуту не переставал тосковать по Мортену-гусаку и другим своим спутникам. «Не будь я связан обещанием, – думал он, – я бы уже давно нашёл птицу, которая бы отнесла меня к ним».
Может показаться невероятным, что Клемент Ларссон не вернул мальчику свободу, но следует вспомнить, как помутилось в голове у старого музыканта перед тем, как он покинул Скансен. В то утро, когда ему надо было уезжать, он всё же думал выставить малышу кашу с молоком в голубой плошке, но, на беду, такой нигде не нашлось. К тому же все обитатели Скансена – лапландцы, далекарлийские девушки, строительные рабочие и садовники – пришли к нему проститься, и он так и не успел раздобыть голубую плошку. Пора было уезжать, и Клементу ничего другого не оставалось, как только попросить о помощи одного хорошо знакомого ему старика из Лапландии.
– Случилось, что один из малого народца, из домовых, живёт здесь, в Скансене, – сказал ему Клемент, – и я обычно кормлю его по утрам. Окажи мне услугу: возьми эти монетки, купи голубую плошку и поставь её завтра с кашей и молоком под лестницу Бульнеской лачуги.
Старик-лапландец удивился такой просьбе, но у Клемента не было времени растолковать подробней; он торопился на станцию, к поезду.
Честный лапландец отправился в Юргорден за плошкой, но, так как подходящей голубой ему не попалось, он купил белую. И в белой плошке добросовестно выставлял домовому каждое утро кашу с молоком.
Вот так и получилось, что мальчика не освободили от его слова. И он с обидой думал – Клемент уехал, а вот ему уйти не позволил.
В эту ночь мальчик больше, чем когда-либо, тосковал по свободе. Ведь уже прошла весна и наступило лето. Много раз за время путешествия он страдал от холода и ненастья, а когда очутился в Скансене, то подумал: может, это и хорошо, что ему пришлось прервать полёт с дикими гусями. Ведь попади он в Лапландию в мае, он бы попросту там замёрз. Теперь же стало тепло, земля покрылась травой, берёзы и тополя оделись блестящей шелковистой листвой, даже осторожные дубы начали разворачивать свои листья. Зацвели вишнёвые да и все другие фруктовые деревья. На ягодных кустах уже виднелись мелкие зелёные ягодки. Горох, капуста и бобы зеленели на огородах Скансена. «Должно быть, теперь и на севере, в Лапландии, тепло и радостно, – думал мальчик. – Как хотел бы я снова очутиться на спине у Мортена-гусака! До чего хорошо было бы снова в такое чудесное утро лететь в нагретом тихом воздухе и глядеть вниз на землю, такую нарядную, украшенную зелёными травами и яркими цветами».
Так он сидел и думал, как вдруг из облаков стремглав вынырнул орёл и опустился рядом с ним на крышу клетки.
– Я хотел испытать свои крылья, поглядеть, годятся ли они ещё для полёта, – сказал Горго. – Надеюсь, ты не подумал, что я брошу тебя здесь, в неволе? Садись ко мне на спину, я отнесу тебя к твоим спутникам!
– Нет, нельзя! – ответил мальчик. – Я дал слово остаться здесь, пока меня не выпустят на свободу.
– Это ещё что за глупости! – рассердился Горго. – Сначала тебя притащили против твоей воли, а потом заставили дать обещание остаться здесь! Неужто ты не понимаешь, что такую клятву никто держать не станет!
– И всё же я вынужден остаться, – сказал мальчик. – Спасибо тебе, ты очень добр, но помочь ты мне ничем не можешь.
– Не могу помочь? – спросил Горго. – Сейчас увидишь!
В тот же миг он подцепил Нильса Хольгерссона своей большой когтистой лапой, поднялся с ним под самые облака и понёсся на север.