Среди лапландцев
После похорон все гости Осы-пастушки ушли, и она осталась одна в маленькой лачуге, принадлежавшей её отцу. Оса заперла дверь, чтобы никто не мешал ей спокойно думать о брате. Она вспоминала по порядку всё, что говорил и делал маленький Матс. Воспоминаний было очень много; ей так и не пришлось лечь спать. Она просидела весь вечер и добрую часть ночи. И чем больше она думала о брате, тем яснее понимала, как тяжело ей будет без него. Под конец, положив голову на столешницу, она горько заплакала.
– Как же мне теперь жить без малыша Матса? – всхлипывала она.
Стояла уже поздняя ночь, а день у Осы-пастушки был утомительный. Неудивительно, что сон сморил её, лишь только она опустила голову на стол. Неудивительно и то, что ей приснился брат, о котором она как раз думала. Ей почудилось, будто маленький Матс, живой и невредимый, вошёл в горницу и сказал:
– Ну, Оса, теперь тебе одной придётся разыскивать отца.
– Как это сделать, если я даже не знаю, где его искать, – ответила, как ей показалось, она.
– Не печалься об этом, – быстро и весело, как всегда, ответил маленький Матс. – Я пошлю того, кто поможет тебе.
И в тот самый миг, когда маленький Матс произносил эти слова, раздался явственный стук в дверь лачуги. Оса, не вполне отличая, где сон, а где явь, пошла отворять дверь. «Это наверняка тот, кого обещал прислать мне малыш Матс», – подумала она.
Если бы на пороге стояла сестра Хильма или кто-то из знакомых ей людей, девочка сразу бы поняла, что это уже не сон. Но к ней постучался малыш-домовой, ростом не более ладони. Хотя стояла глубокая ночь, было светло как днём, и Оса-пастушка увидела, что перед ней – тот самый кроха, которого они с маленьким Матсом не раз встречали во время своих скитаний по стране. Тогда она боялась его. Она бы испугалась его и сегодня, если бы по-настоящему проснулась. Но она думала, что ей всё ещё снится сон, и потому продолжала спокойно стоять у дверей. «Так я и знала, что братец Матс пошлёт его, чтобы помочь мне отыскать отца», – подумала она.
И вправду, малыш пришёл поговорить с ней о её отце. Увидав, что она не испугалась, он в нескольких словах поведал ей, где её отец и как можно до него добраться.
Пока он говорил, Оса-пастушка мало-помалу просыпалась, а когда домовой кончил, она и вовсе очнулась. И вот тут-то она страшно перепугалась: ведь она стоит и разговаривает с каким-то волшебным, сказочным существом. Не поблагодарив его и не произнеся ни слова, она захлопнула у него перед носом дверь и крепко-накрепко заперла. Ей показалось, что малыш опечалился. Но Оса ничего не могла с собой поделать. Смертельно испуганная, она поспешно забралась в кровать и натянула одеяло на глаза.
Но хотя Оса страшно боялась этого малыша, она поняла, что он желает ей добра. И на другой день поспешила последовать его совету.
На западном берегу Луоссаяуре, небольшого озерца, лежащего в нескольких милях к северу от Мальмбергета, находилось небольшое лапландское стойбище. У южного конца озера поднималась могучая гора Кирунавара, состоявшая, как говорили, из одной железной руды. На северо-востоке от озера располагалась другая гора, Луоссавара, тоже очень богатая железом. К этим горам прокладывали железную дорогу из Йелливаре. Поблизости же от горы Кирунавара строили железнодорожную станцию, гостиницу для приезжих и множество домов для рабочих и инженеров, которые должны были там жить, когда начнётся добыча руды. И вырос здесь настоящий маленький городок с весёлыми и уютными домиками. Это был уже такой далёкий север, что на тамошних низеньких карликовых берёзках до самой середины лета, а то и позже, не распускались почки.
К западу от озера лежала открытая равнина, и там, как уже говорилось, разбили стойбище несколько лапландских семейств. Прикочевали они туда уже давно, и им вовсе не понадобилось взрывать скалы и ровнять землю под каменный фундамент. После того как они облюбовали сухое и уютное местечко неподалёку от озера, им оставалось лишь срубить два-три ивовых куста и сровнять с землёй несколько кочек. Им не было никакой надобности рубить лес и плотничать дни напролёт: ставить прочный деревянный сруб, поднимать и покрывать крышу, обшивать стены изнутри гладкими досками, вставлять окна, навешивать двери и делать запоры. Стоило им лишь вбить поглубже в землю деревянные жерди и затянуть их оленьими шкурами – и чум уже, почитай, готов! Не очень много хлопот было у них и с убранством. Долго ли разложить на земле еловые ветки и покрыть их шкурами? А самое важное, оказывается, – подвесить над очагом, на цепи, крепившейся на самой верхушке чума, там, где сходились жерди, большой котёл – в нём варили оленину.
Новосёлы на восточном берегу озера, трудившиеся с величайшим рвением, чтобы успеть достроить свои дома, прежде чем наступит суровая зима, только диву давались! Как это лапландцы, кочевавшие в горах дальнего севера с незапамятных времён – много-много сотен лет, так и не подумали о том, что против холода и бурь нужна более надёжная защита, нежели тоненькие стенки чума. А лапландцы тоже недоумевали, зачем это новосёлам так надрываться? Ведь для того чтобы хорошо прожить, ничего не надо, кроме одного чума да нескольких оленей!
Однажды в июльский полдень в горах близ Луоссаяуре шёл проливной дождь, и лапландцы, которые вообще летом не часто сидят в четырёх стенах, все, сколько их было, собрались в одном из чумов и, усевшись вокруг огня, пили кофе.
В то время как лапландцы увлечённо беседовали за чашкой кофе, со стороны Кируны отошла на вёслах лодка и причалила близ их стойбища. Из лодки вышел какой-то рабочий с девочкой лет тринадцати-четырнадцати. Собаки бросились на них с громким лаем, а один из лапландцев высунул голову из чума – поглядеть, что случилось. Увидев рабочего, он обрадовался. То был добрый друг лапландцев, приветливый и словоохотливый человек, к тому же умевший говорить по-саамски. И лапландец крикнул ему, чтобы он залезал в чум.
– Ты как раз вовремя приехал, Сёдерберг! Кофейник уже кипит на огне. В дождь всё равно делать нечего! Иди к нам да расскажи, какие новости!
Рабочий залез в битком набитый чум, и лапландцы с величайшим трудом, громко смеясь и шутя, освободили для него, а потом и для девочки немного места. Прибывший стал беседовать с хозяевами по-саамски. Девочка, сопровождавшая его, не понимала ни слова и лишь молча сидела, удивлённо глядя на котёл для оленины и кофейник, на огонь и дым, на лапландцев и лапландок, на детей и собак, на стены и земляной пол, на чашки с кофе и трубки с табаком, на украшенные пёстрым узорным шитьём одежды и вырезанные из дерева снасти. Всё это было для неё так ново, так непривычно!
Внезапно она перестала глядеть по сторонам, так как заметила, что все лапландцы и лапландки, вынув короткие трубки изо рта, уставились на неё. Да, все в чуме смотрели на девочку. Должно быть, Сёдерберг что-то сказал о ней. Лапландец, сидевший рядом, похлопал её по плечу, кивнул и сказал по-шведски:
– Хорошо! Хорошо!
А одна из женщин налила большую чашку кофе, которую бережно передали девочке; мальчик-лапландец, примерно её лет, стал пробираться между сидевшими на земляном полу взрослыми поближе к ней, пристроился рядом и всё таращил на неё глаза.
Девочка догадалась, что Сёдерберг рассказывал лапландцам о том, как она устроила пышные похороны своему братцу, маленькому Матсу. Но ей-то хотелось, чтобы рабочий толковал о ней поменьше, а лучше бы расспросил их, где отец. Ведь тот малыш сказал, что её отец находится у лапландцев, разбивших стойбище к западу от озера Луоссаяуре. И она выпросила позволение поехать туда, в горы, с поездом, что перевозит гравий, – ведь настоящие, пассажирские поезда ещё не ходили по здешней железной дороге. Все рабочие, да и горные мастера тоже, помогали ей чем могли. Сёдерберг говорил по-саамски и мог разузнать у местных жителей о её отце. Она надеялась встретить его сразу же, как только приедет, и переводила взгляд с одного лица на другое. Но в чуме были только лапландцы. Отца среди них она так и не увидела.
Оса заметила, что чем дольше лапландцы и Сёдерберг толковали между собой, тем серьёзнее и серьёзнее они становились. Лапландцы качали головой и стучали пальцем по лбу, словно говорили о ком-то, кто не в своём уме. Тут она так забеспокоилась, что больше не могла выдержать и спросила Сёдерберга, что известно лапландцам о её отце.
– Они говорят, что он ушёл удить рыбу, – ответил рабочий. – Они не знают, вернётся он в стойбище к вечеру или нет, но, как только немного распогодится, кто-нибудь пойдёт его искать.
С этими словами он снова повернулся к своим собеседникам и продолжал оживлённо с ними разговаривать. Он, как видно, не желал, чтобы Оса задавала ему слишком много вопросов о Йоне Ассарссоне.
Было утро, и стояла чудесная погода. Ула Серка, самый почитаемый человек среди здешних лапландцев, сказал, что пойдёт искать отца Осы. Но он особенно не торопился, а, сидя на корточках перед своим чумом, думал о Йоне Ассарссоне, ломая голову над тем, как передать ему весть о том, что его разыскивает дочь. Всё надо было сделать так, чтобы Йон Ассарссон не испугался и не сбежал. Ведь он такой чудной и боится встреч с детьми! Йон говорил, будто, когда он их видит, на него нападают такие мрачные думы, что ему становится невмоготу.
Пока Ула Серка предавался размышлениям, Оса-пастушка и Аслак, маленький лапландец, не спускавший с неё глаз накануне вечером, сидели перед чумом и беседовали. Аслак уже ходил в школу и умел говорить по-шведски. Он рассказывал Осе о жизни саамского народа и уверял её, будто саамам или лапландцам живётся куда лучше, чем всем остальным людям на свете. Оса же считала, что им живётся просто ужасно, и так прямо и сказала об этом мальчику.
– Ты сама не знаешь, о чём говоришь, – молвил Аслак. – Поживи у нас хотя бы с неделю, и ты увидишь, что мы самый счастливый народ на земле.
– Если я останусь здесь на неделю, я, верно, задохнусь от дыма в чуме, – ответила Оса.