– Как зовут эту девочку, Ула?
Сын гор задумался.
– Мне не вспомнить. Спрошу её.
– Спросишь её? Она что, уже здесь?
– Она наверху, в моём чуме!
– Как так? Ты, Ула, взял её к себе, не зная, есть ли на то воля её отца?
– А мне нет дела до её отца. Если даже он не умер, он, должно быть, из тех, кто и знать не желает своё дитя! Он, верно, обрадуется, когда кто-нибудь другой позаботится о его дочери.
Рыболов, отбросив в сторону удочку, поспешно поднялся. Он словно пробудился к новой жизни.
– А может, отец её не такой, как все люди, – продолжал сын гор. – Может, его преследуют мрачные думы и он не может работать? Какой это для неё отец?!
Рыболов уже шёл вдоль берега.
– Ты куда? – обратился к нему лапландец.
– Пойду взгляну на твою приёмную дочку, Ула.
– Вот и ладно, – обрадовался лапландец. – Пойди взгляни! Увидишь, какая у меня будет славная дочка!
Швед так быстро шёл вперёд, что Ула едва поспевал за ним. Немного погодя лапландец сказал своему спутнику:
– Вспомнил! Девочку, что я хочу взять в приёмыши, зовут Оса Йонсдоттер.
Рыболов не проронил в ответ ни слова, он лишь ускорил шаг. Старый же Ула Серка так обрадовался, что ему захотелось громко смеяться. Когда они подошли ближе к стойбищу, к тому месту, откуда виднелись лапландские чумы, Ула произнёс ещё несколько слов:
– Она-то явилась к племени саамов, чтобы отыскать своего отца, а вовсе не для того, чтобы пойти ко мне в приёмыши. Но если она не отыщет его, я охотно возьму её к себе в дочки.
Рыболов ещё быстрее зашагал вперёд.
«Так я и знал, он испугался, когда я пригрозил взять его дочь к саамам», – сказал Ула самому себе.
Когда рудокоп из Кируны, который привёз Осу-пастушку в стойбище, возвращался обратно, с ним в лодке сидело уже двое. Они сидели рядом, тесно прижавшись друг к другу и доверчиво держась за руки, словно боялись снова разлучиться. То были Йон Ассарссон и его дочка. Оба неузнаваемо изменились за эти несколько часов. Йон Ассарссон выглядел не таким сгорбленным и усталым, как раньше, а взгляд его стал ясным и добрым, словно он наконец получил ответ на то, что его так долго терзало. А взгляд Осы-пастушки не был таким по-взрослому умудрённым, как прежде. Она нашла наконец человека, на которого могла опереться, кому могла довериться. Казалось, будто она снова становится ребёнком.
XLVIНа юг! На юг!
Первый день пути
Суббота, 1 октября
Сидя верхом на спине белого гусака, мальчик мчался вперёд высоко-высоко, под самыми облаками. Косяк диких гусей – а было их тридцать один – ровным строем быстро летел на юг. Ветер с шумом трепал гусиные перья, а крылья птиц с таким свистом рассекали воздух, что едва можно было расслышать собственный голос. Акка с Кебнекайсе летела во главе стаи, за ней следовали Юкси и Какси, Кольме и Нелье, Вииси и Кууси, Мортен-гусак и Дунфин Пушинка. Шестеро молодых гусей, бывших в стае прошлой осенью, теперь покинули её, чтобы самим заботиться о себе. Вместо них старые гуси вели за собой более двадцати гусят, которые вылупились и выросли этим летом в горной долине. Одиннадцать летели справа, одиннадцать – слева; гусята, как и взрослые гуси, изо всех сил старались лететь, соблюдая равные промежутки между собой.
Бедным малюткам ещё никогда не приходилось совершать длительные перелёты, и вначале им было трудно поспевать за стаей, летевшей очень быстро.
– Акка с Кебнекайсе! Акка с Кебнекайсе! – жалобно кричали птенцы.
– Что там ещё?! – спросила гусыня-предводительница.
– Наши крылышки устали! Наши крылышки устали! – загоготали гусята.
– Чем дольше будете лететь, тем лучше пойдёт дело, – ответила гусыня-предводительница, ничуть не замедляя полёта. И в самом деле, она была права. Пролетев несколько часов, гусята больше не жаловались на усталость. Но в горной долине они привыкли по целым дням щипать травку и вскоре страшно проголодались.
– Акка, Акка, Акка с Кебнекайсе! – ещё более жалобно завопили гусята.
– Что там ещё? – спросила гусыня-предводительница.
– Мы ужасно хотим есть! Мы не можем больше лететь!
– Дикие гуси должны приучать себя кормиться воздухом, а пить – ветер, – ответила гусыня-предводительница; она и не подумала остановиться и неслась вперёд, не замедляя полёта.
Уже через час малютки и в самом деле как будто научились кормиться воздухом и пить ветер и больше не жаловались на голод. Стая диких гусей всё ещё мчалась над скалистыми горами Северной Швеции, и старые гуси выкрикивали названия всех горных вершин и массивов, мимо которых пролетали, чтобы молодые их запомнили. Но когда они целый час выкрикивали: «Это Порсочёкко, это Сарьекчёкко, это – Сулительма!» – гусята вновь потеряли терпение.
– Акка, Акка, Акка! – пронзительно закричали они.
– Что там ещё? – спросила гусыня-предводительница.
– Столько названий не умещается в наших головках! – запищали гусята. – Столько названий не умещается в наших головках!
– Чем больше входит в голову, тем лучше в ней всё умещается, – ответила гусыня-предводительница, неумолимо продолжая выкрикивать диковинные названия.
Мальчик подумал, что дикие гуси вовремя отправились на юг. Здесь, в горах севера, выпало уже немало снега, и всё кругом, на сколько хватало глаз, было белым-бело. Да и, по правде говоря, последнее время им худо жилось в горной долине. Дождь, слякоть, бури, густой туман непрерывно сменяли друг друга. А стоило вдруг погоде разгуляться, как тотчас наступала ледяная стужа. Ягоды и грибы, которыми мальчик кормился всё лето, позамерзали либо погнили, так что под конец пришлось ему есть одну сырую рыбу. А она была ему не очень-то по вкусу! Дни стали короткими, а долгие вечера и поздние рассветы казались скучными и тягостными для того, кто не мог спать всё то время, пока на небе не было солнца.
Но вот наконец крылышки у гусят подросли настолько, что можно было начинать путешествие на юг. Мальчик страшно этому радовался и, сидя верхом на спине Мортена, только и делал, что пел да смеялся.
Вообще-то, Нильсу хотелось поскорее улететь из Лапландии не только из-за того, что там было теперь темно и холодно, а еда стала скудной. Была ещё и другая причина.
В первые недели, которые мальчик провёл в горной долине, он, разумеется, ничуть не тосковал и вовсе не стремился на юг. Таких чудесных, таких прекрасных мест он, как ему казалось, ещё не видывал! Да и забот у него никаких не было! Разве что не дать тучам мошек заесть себя до смерти. В Лапландии мальчик почти не общался с Мортеном. Большой белый гусак только и делал, что охранял Пушинку и ни на шаг не отходил от неё. Зато Нильс ещё теснее сдружился с Аккой и Горго-орлом. Втроём они провели немало прекрасных часов. Птицы брали его с собой в дальние путешествия. Он стоял вместе с ними на вершине укутанной снегом горы Кебнекайсе и смотрел оттуда вниз на широкие ледяные покровы глетчеров, спускавшихся с высоких круч. Побывал он и на вершинах многих других гор, куда редко ступала нога человека. Акка показала ему укромные долины, затерявшиеся среди гор, заглянула с ним в скалистые пещеры, где волчицы вскармливали своих детёнышей. Ясное дело, он свёл знакомство и с ручными оленями, которые паслись большими стадами на берегу прекрасного озера Турнетреск. Побывал он и внизу, у водопада Стура-Шёфаллет, где передал поклон медведям, жившим в здешнем урочище, от их родичей из Бергслагена. И всюду вставал перед ним красивый и величественный край. Нильс был очень рад тому, что повидал Лапландию, но жить там ему бы не хотелось. Акка уж точно была права, когда говорила, что новосёлы могли бы оставить здешнюю землю в покое, предоставив её исконным обитателям – медведям и волкам, оленям и диким гусям, белым совам и пеструшкам да ещё лапландцам, которые просто созданы для того, чтобы жить здесь.
Однажды Акка отнесла мальчика на один из больших горных промыслов, и там, у входа в рудник, он наткнулся на маленького Матса, смертельно раненного во время взрыва. После этого мальчик только и думал о том, как бы помочь бедной Осе-пастушке. Но когда она благополучно отыскала своего отца и уже не нуждалась в его помощи, он предпочёл сидеть на месте и больше не отлучаться из горной долины. С тех самых пор он непрерывно тосковал о том дне, когда вместе с Мортеном-гусаком полетит домой, чтобы снова стать человеком. Как ему этого хотелось! Тогда уж Оса-пастушка не побоится говорить с ним и не захлопнет дверь прямо у него перед носом!
Да, он был очень счастлив теперь, когда путь его лежал на юг! Увидев первый еловый бор, он стал размахивать колпачком и кричать «ура!». Точно так же приветствовал он первый встреченный им домик новосёла, первую козу, первую кошку и первых кур. Его не трогала красота водопадов и чудесных скалистых гор, над которыми он пролетал. К ним он уже привык и едва удостаивал их взглядом. Иное дело, когда вдруг к востоку от этих гор он увидел часовню и усадьбу пастора в маленьком селении Квикъёк. Они показались ему до того красивыми, что на глазах у мальчика выступили слёзы.
Диким гусям то и дело попадались стаи перелётных птиц, летевших гораздо бо́льшими, сильно разросшимися косяками, нежели весной.
– Куда держите путь, дикие гуси? – кричали птицы. – Куда держите путь?
– Летим в заморские края, как и вы! – отвечали дикие гуси. – Летим в заморские края, как и вы!
– Да ведь у ваших гусят крылышки ещё не окрепли! – кричали птицы. – Где уж им перелететь море на таких слабых крылышках!
Лапландцы со своими оленями тоже переселялись, но только вниз, в долину. В определённом порядке спускались они с гор. Во главе шествия шагал лапландец-предводитель, затем в первых рядах стада шли рослые олени-самцы, потом двигались олени-носильщики, навьюченные лапландскими чумами и прочей поклажей. Шествие замыкали семь-восемь лапландцев.
Когда дикие гуси увидели оленей, они опустились чуть ниже и закричали:
– Спасибо за чудесное лето! Спасибо за чудесное лето!
– Счастливого пути! Возвращайтесь скорее назад! – отвечали олени.
Когда же диких гусей увидели медведи, они, указав на птиц своим детёнышам, проворчали:
– Гляньте-ка на них! Ну и мерзляки, малейшего холодка боятся! Зимовать дома и то не смеют!
Но старые дикие гуси не остались у них в долгу и закричали своим гусятам:
– Гляньте на них! Ну и лентяи! Вместо того чтобы двинуться на юг, будут спать без просыпа целых полгода, лишь бы не утруждать себя!
Внизу, в еловых лесах, сидели нахохлившись озябшие молодые глухари; они смотрели вслед огромным стаям птиц, которые, радостно ликуя, тянулись на юг.
– Когда же наш черёд? – спрашивали они своих мам-глухарок. – Когда же наш черёд?
– А вы останетесь дома с мамами и папами! – отвечали глухари. – А вы останетесь дома с мамами и папами!
На горе Эстбергет
Вторник, 4 октября
Всякий, кому доводилось осенью путешествовать в горных урочищах, знает, как там бывает неуютно, когда туманы, клубясь, заволакивают всю окрестность. Тогда ни одной из прекрасных высоких гор, что поднимаются вокруг, попросту не видно. Туманы, правда, случаются и в самый разгар лета, ну а уж осенью-то от них никуда не денешься. Вот и Нильсу Хольгерссону они стали досаждать. Пока стая ещё летела над Лапландией, погода стояла довольно сносная. Но не успели дикие гуси объявить, что они влетают в Йемтланд, как вокруг сгустились туманы, и разглядеть эту провинцию мальчик не мог. Он целый день летел над Йемтландом, так и не зная, что́ внизу – вздымаются горы или же простирается равнина.
К вечеру дикие гуси опустились на какую-то зелёную полянку, которая со всех сторон начинала круто спускаться вниз. Мальчик понял, что они находятся на вершине холма, но какой это холм – большой или маленький, так и осталось неясно. Они, должно быть, прилетели уже в края, густо заселённые людьми. Ему казалось, будто он слышит и людские голоса, и скрип повозок на дороге, но и в этом он не был уверен.
Мальчику очень хотелось отыскать какую-нибудь усадьбу, но он боялся заблудиться в тумане и не осмеливался отойти от диких гусей. Кругом всё либо промокло насквозь, либо отсырело. На каждой травинке, на каждом самом крохотном растеньице повисли мелкие капли дождя, так что стоило мальчику шевельнуться, как на него обрушивался настоящий ливень. «Здесь не намного лучше, чем на севере, в горной долине», – вздохнул он.
Он всё же сделал несколько нерешительных шагов и вдруг увидел прямо перед собой какое-то строение, не очень большое, но, по-видимому, высокое – в тумане Нильс не мог разглядеть его крыши. Дверь дома была заперта, и он казался необитаемым. Мальчик понял, что перед ним наблюдательная вышка и что здесь его не ждут ни еда, ни тепло очага. Но всё же он поспешил назад к диким гусям и сказал белому гусаку:
– Милый Мортен-гусак, посади меня на спину и отнеси на самую верхушку вон той вышки! Здесь так мокро, что спать нельзя, а там-то уж найдётся местечко посуше!
Мортен-гусак тотчас охотно согласился помочь. Он опустил мальчика на площадку, огороженную перилами, где Нильс спокойно проспал до тех пор, пока его не разбудило утреннее солнце.
Но когда он открыл глаза и огляделся, он не мог разобрать, что такое перед ним и где он находится. Однажды на ярмарке ему довелось увидеть в балагане гигантскую картину-панораму. И сейчас ему показалось, будто он вновь стоит в таком же большом круглом балагане с красивой красной крышей, а стены и пол балагана ярко расписаны: тут и обширные просторы, и большие селения, и церкви, и поля, и просёлочные дороги, и железнодорожные пути, и вроде бы даже целый город. Вскоре, однако, мальчик догадался, что никакая это не панорама, что он стоит на верхушке наблюдательной вышки, над ним высится розоватое утреннее небо, а вокруг раскинулись настоящие заселённые людьми края. Но он так отвык от всего, кроме диких неприютных пустошей! Неудивительно, что он принял увиденное за нарисованную картину!
Принять окрестный вид за картину было легко ещё и оттого, что всё вокруг имело какие-то странные цвета и выглядело необычно. Наблюдательная вышка, на крыше которой находился мальчик, была построена на горе, гора высилась на острове, а остров лежал близ восточного берега большого озера. Но воды его не были свинцово-серыми, какими обычно бывают воды в таких вот внутренних озёрах. Бо́льшая часть озёрной глади казалась такой же розоватой, как утреннее небо, а в глубине бухт – почти чёрной. Берега же вокруг озера опять-таки не зеленели, как обычно, а золотились и отсвечивали яркой желтизной благодаря покрывавшим их скошенным нивам и желтевшим по-осеннему лиственным лесам. Всю эту желтизну опоясывала широкая тёмная полоса хвойного леса. Оттого что лиственный лес стал много светлее, чем летом, мальчику казалось, будто хвойный лес никогда не был таким мрачным, как сегодня утром. За ним на востоке виднелись светлые голубеющие холмы, а вдоль всего западного края небосвода, мерцая, тянулись длинной дугой остроконечные горы. Они были самых разных очертаний и отливали всеми цветами радуги, но такими нежными, мягкими и сверкающими, что назвать их просто красными, либо белыми, либо синими было никак нельзя. Настоящего слова для них было не подобрать.
Но мальчик отвернулся и от гор, и от хвойного леса, желая получше разглядеть ближние окрестности. Вокруг озера на жёлтом поясе полей виднелись селения с красными домами и белыми церквами. А прямо на востоке, по другую сторону узкого пролива, отделявшего остров от суши, на самом берегу озера раскинулся город. Позади него высилась защищавшая его гора, а вокруг простирались богатые, густо заселённые края.
«Неплохое местечко сумел раздобыть себе этот город, – подумал мальчик. – Узнать бы, как он называется?»
Вдруг он вздрогнул и оглянулся. Он так увлёкся, разглядывая окрестности, что не заметил, как на вышку стали подниматься люди.
Они быстро взбегали по ступенькам лестницы, и едва мальчик успел найти себе укромный уголок, чтобы спрятаться, как они уже оказались наверху, на площадке, огороженной перилами.
Это были молодые люди, странствовавшие пешком по Йемтланду. Они говорили, что обошли будто бы уже всю провинцию. И радовались, что пришли в город Эстерсунд ещё накануне вечером и что теперь в это ясное утро им посчастливилось любоваться таким чудесным видом с горы Эстбергет на острове Фрёсён. Отсюда взору открывались окрестности более чем на двадцать миль во все стороны. И на прощание, перед тем как уйти отсюда, они смогут окинуть взглядом весь свой любимый край Йемтланд. Путники показывали друг другу церкви разных приходов, разбросанные вокруг озера.
– Вон там внизу Сунне, – говорили они, – там Марбю, а вон там – Халлен. Вон там на севере – Рёдё, а та церковь, что прямо под нами, – Фрёсё.
Затем они заговорили о скалистых горах. Ближайшие к ним были Увиксфьеллен. Все их узнали. Но потом молодые люди стали спрашивать друг друга, какая из гор – Клёвшёфьеллет, а какая из вершин – Анарисфьеллет, и где Вестерфьеллет, и Альмосабергет, и Орескутан.
Пока они толковали об этом, одна молодая девушка достала карту, расстелила её у себя на коленях и принялась изучать.
Вдруг она подняла глаза.
– Когда я вижу на карте Йемтланд, – сказала она, – мне кажется, будто провинция эта схожа с большой надменной горой. Я так и жду, что мне расскажут, как когда-то она упиралась вершиной прямо в облака.
– Могучая была бы та гора! – сказал один из её спутников и расхохотался.
– Да, потому-то она и обрушилась. Но посмотрите сами! Разве провинция эта не похожа на настоящую высокую гору с широким подножием и остроконечной вершиной?!
– Такая гористая местность вполне могла бы быть одной громадной горой, – сказал другой.
– Ну, хоть я и слышал другое предание о Йемтланде, я бы никогда…
– Ты слышал предание о Йемтланде?! – вскричала молодая девушка, не дав ему договорить до конца. – Тогда расскажи его нам сейчас же! Более подходящего места для этого, чем здесь, наверху, откуда виден весь край, не найти.
Все с ней согласились, а товарищ их не заставил себя долго просить и тотчас начал свой рассказ.
Сага о Йемтланде
Случилось это в ту пору, когда в Йемтланде ещё встречались великаны. Вот однажды один из этих старых горных исполинов во дворе своей усадьбы чистил коней. Чистил он их, чистил скребницей, и вдруг ни с того ни с сего кони затряслись от страха.
– Что с вами, кони мои? – спросил великан и оглянулся, чтобы посмотреть, кто же так испугал животных.
Однако он не увидел поблизости ни волков, ни медведей. Единственный, кого он заметил, был какой-то странник, поднимавшийся по тропе, что вела к скалистому жилищу великана.
Хотя ростом и дородством странник уступал великану, но тоже был высокий и сильный с виду. И стоило старому горному исполину завидеть странника, как он задрожал с головы до ног, ничуть не меньше своих коней. Бросил он тут коней и поспешил к великанше – та в застольной сидела, очёски льна на веретене пряла.
– Что стряслось? – спросила великанша. – Ты совсем белый, как снег в горах!
– Ещё бы мне не побелеть, – молвил великан. – По тропе-то к нам странник идёт. Он – один из асов, Тор. Это так же верно, как то, что ты – моя жена!
– Да, не очень-то желанный гость! – молвила великанша. – Не мог бы ты так поворожить и затуманить ему глаза, чтобы он принял нашу усадьбу за скалу и прошёл мимо?
– Поздно, никакое колдовство теперь не поможет, – ответил великан. – Слышу, он уже калитку отворяет, во двор входит.
– Тогда послушайся моего совета: спрячься подальше, позволь мне одной встретить его, – быстро сказала великанша. – Уж я постараюсь всё так устроить, чтобы вперёд ему неповадно было к нам захаживать, чтоб он дорогу к нам позабыл.
Великану пришлись по душе женины слова. Спрятался он в камору, а жена его осталась в застольной; сидела она на скамье, где положено женщинам сидеть, и как ни в чём не бывало пряла, будто знать ничего не знает.
А надо сказать, что в ту пору провинция Йемтланд представляла совсем иную картину, чем в наши дни, – это было одно сплошное и ровное плоскогорье, голое, как лысина! Ведь даже еловый лес и тот на нём расти не мог! Не было там ни единого озера, ни речки, ни клочка земли, где мог бы погулять плуг. Даже этих скал да каменных глыб, что ныне рассеяны повсюду, и то не было! Тогда они громоздились только где-то далеко на западе. Люди в те времена не могли поселиться в этой огромной округе; тем лучше жилось тут великанам. Немало потрудились они над тем, чтобы край этот сделался таким пустынным и неприветливым. И недаром так перепугался горный исполин, когда увидел, что могущественнейший из асов – Тор приближается к его жилищу. Он-то знал, что асы не любят тех, кто сеет вокруг себя стужу, мглу и опустошение, кто лишает землю богатства и плодородия, мешает людям украшать её своими жилищами.
Великанше пришлось ждать недолго. Вскоре во дворе послышались твёрдые шаги, и тот самый странник, которого великан видел на горной тропе, рванул дверь и вошёл в горницу. Он не остановился на пороге, как это обычно делали другие путники, а сразу же направился прямо к хозяйке, что сидела в самой глубине застольной, у торцовой стены. Шёл он к ней, шёл – кажется, уже целый час шёл, а успел лишь немного отойти от двери и даже до очага ещё не добрался – тот посредине горницы стоял. Странник прибавил шагу. Но прошёл ещё час, и ему показалось, будто и очаг, и великанша не только не приблизились, а, наоборот, отодвинулись от него и были теперь даже дальше, чем когда он вошёл в застольную. Вначале горница не показалась ему очень уж большой. И только когда странник дошёл наконец до очага, он понял, до чего велика застольная! Путник так утомился, что ему пришлось опереться на посох – отдохнуть малость. Как увидела великанша, что он остановился, отложила она веретено, поднялась со скамьи и мигом, в два счёта, возле него очутилась.
– Нам, великанам, – молвила она, – по душе большие горницы; вот хозяин и супруг мой вечно жалуется, будто эта очень уж тесна. Но я понимаю, как трудно перейти нашу застольную тому, кто может делать лишь маленькие шаги, вроде твоих. Скажи-ка теперь, кто ты такой и чего тебе надобно от великанов?!
Путник хотел было резко ответить ей, но раздумал ссориться с женщиной и спокойно ответил:
– Имя моё – Твердорукий. Я – воин и на своём веку испытал немало приключений. Ныне же я просидел целый год дома, в усадьбе. И только стал раздумывать, неужто нет для меня на свете больше великих дел, как вдруг услыхал от людей, будто вы, великаны, до того худо радеете о здешних горных урочищах, что никто, кроме вас самих, жить тут не может. Вот я и пришёл сюда потолковать об этом с хозяином твоим и супругом да спросить его, не пожелает ли он завести здесь порядки получше?!
– Хозяин мой и супруг ушёл на охоту, – молвила великанша. – И он сам ответит на твой вопрос, когда вернётся. Но скажу тебе, однако, что тому, кто осмелится задавать вопросы горному исполину, надо быть покрепче, чем ты. Подумай о том, как бы тебе не нанесли бесчестья, да отправляйся-ка отсюда подобру-поздорову. Лучше тебе не дожидаться великана.
– Нет, уж раз я сюда явился, я его дождусь, – ответил тот, кто называл себя Твердоруким.
– Я дала тебе добрый совет, – сказала хозяйка, – а ты поступай как знаешь. Садись вот сюда на лавку, а я пойду принесу тебе питьё, которым мы потчуем гостей.
Взяла женщина огромный рог и направилась в самый дальний угол застольной, где стояла бочка с мёдом. И бочка эта не показалась гостю очень уж большой! Но когда хозяйка вытащила втулку, мёд полился в рог с таким шумом, будто в горницу ворвался водопад. Рог тут же наполнился мёдом, и хозяйка захотела заткнуть бочку втулкой. Но не тут-то было! Мёд со страшной силой вырвался из бочки, выбил втулку из рук хозяйки и устремился бурным потоком на пол. Великанша попыталась было заткнуть бочку, и снова ей это не удалось. Тогда она позвала на помощь странника:
– Видишь, Твердорукий, как мёд от меня убегает! Иди сюда, заткни бочку!
Гость тотчас же поспешил ей на помощь. Взял он втулку и попытался её воткнуть в бочку. Но мёд снова вырвался из бочки сильной струёй, залил пол далеко вокруг и стал растекаться по застольной.
Твердорукий снова и снова пытался остановить бурный поток, но так и не смог и в конце концов отбросил втулку в сторону. Пол был уже весь залит мёдом, и, чтобы можно было пройти по горнице, странник стал чертить проходы, рыть глубокие борозды, по которым мог бы стекать мёд. Он прокладывал дороги мёду в твёрдых каменистых плитах подобно тому, как дети весной прокладывают в песке дорожки для талой воды. То тут, то там вытаптывал он ногой глубокие ямы, где мог бы скопиться мёд. Великанша меж тем молча стояла рядом, но если бы гость поднял на неё взгляд, он увидел бы, с каким изумлением и ужасом смотрит она на его работу. Когда же он с ней управился, великанша насмешливо сказала:
– Спасибо тебе, Твердорукий. Вижу, ты сделал всё, что в твоих силах. Обычно хозяин мой и супруг мигом помогает мне заткнуть эту бочку. Но не всем же быть такими могучими, как он! Раз ты с этой работой не справился, отправляйся-ка лучше восвояси.
– Я не уйду, покуда не потолкую с великаном, – твёрдо ответил странник, хотя заметно было, что он сконфужен и удручён.
– Тогда садись на эту лавку, – сказала женщина, – а я поставлю котелок на огонь и сварю тебе кашу.
Сказано – сделано! Когда каша была уже почти готова, хозяйка обернулась к гостю со словами:
– Вижу, мука у меня кончилась, и каша не получится такой густой и сытной, как надо. Хватит ли у тебя сил несколько раз ручку мельницы повернуть? Вон она рядом с тобой стоит, ну а зерно между жерновами насыпано. Но тебе придётся крепко ручку повернуть – мельница-то туго идёт!
Гость не заставил себя долго просить. Да и мельница не показалась ему очень уж большой! Ухватился он за ручку и попытался её повернуть, чтобы пустить в ход жернова, да так и не смог ручку с места сдвинуть. Поднатужился он изо всех сил, но сумел повернуть её лишь на один оборот.
Покуда он трудился, великанша молча и удивлённо смотрела на него. Когда же он отставил мельницу в сторону, она вымолвила:
– Обычно хозяин мой и супруг куда лучше мне помогает, если мельницу вдруг заест. Да где уж тебе с ней справиться – не по твоим это силам! Неужто ты сам не понимаешь, что лучше тебе не встречаться с тем, кто без особых усилий может молоть на этой самой мельнице сколько вздумается!
– Всё же я его дождусь, – тихо и кротко ответил могущественнейший из асов – Тор.
– Тогда садись спокойно на эту лавку, покуда я тебе мягкую постель постелю, – сказала великанша. – Придётся тебе, видно, здесь заночевать.
Постелила она гостю целую гору подушек да перин и пожелала ему спокойной ночи.
– Боюсь, не покажется ли тебе эта постель жестковатой, – сказала она. – Правда, супруг мой каждую ночь на таком ложе почивает.
Но когда Твердорукий захотел растянуться на своём ложе, он почувствовал под собой столько бугров и рытвин, что о сне и думать было нечего. Как он ни вертелся, как ни крутился, а устроиться поуютнее так и не смог. Стал он тогда постель разбрасывать – перину сюда, подушку туда, а потом лёг и спокойно проспал до самого утра.
Но вот сквозь отдушину в потолке засветило солнце; поднялся тут Твердорукий и покинул жилище великана. Пересёк он двор, вышел за калитку и захлопнул её за собой. Глядь, а великанша рядом с ним стоит.
– Вижу, убираешься восвояси, Твердорукий? – радостно сказала она. – Вот и славно! Лучшего для тебя не придумаешь!
– Если хозяин твой и супруг может спать на такой постели, какую ты мне давеча постелила, – хмуро сказал Твердорукий, – нечего мне с ним и встречаться. Должно быть, он весь из железа и никому с ним не совладать!
Стоит великанша, к калитке прислонилась.
– Раз уж ты ушёл с моего двора, Твердорукий, – вымолвила она, – скажу тебе: твой поход к нам, великанам, был вовсе не так бесславен, как ты думаешь. И не диво, что путь через нашу горницу показался тебе столь долгим. Ведь ты миновал целое плоскогорье, целую горную страну, а зовётся она Йемтланд. И то, что ты не смог заткнуть втулкой бочку, тоже не диво! Ведь из неё хлынула вся вода, которая бурными потоками устремляется вниз со снежных гор. А когда ты эту воду – ты-то думал – мёд! – с пола нашей горницы отводил, то сотворил борозды и ямы, которые станут отныне реками и озёрами. Испытание в силе ты тоже выдержал немалое, когда повернул ручку мельницы всего на один оборот. Ведь между жерновами лежало не зерно, а известняк да сланец. И за один оборот ты столько намолол, что всё плоскогорье покрылось доброй, плодородной землёй. И ничуть не диво, что ты не смог уснуть в постели, которую я постелила тебе на островерхих вершинах. Ты же разбросал их почти по всей провинции. Может, люди будут благодарны тебе за это меньше, чем за всё другое, что ты для них сделал. А теперь прощай! Обещаю, что мы с хозяином и супругом моим переселимся отсюда куда-нибудь подальше, чтобы тебе не так легко было прийти к нам в гости.
Слушал это странник и всё больше закипал гневом. А когда великанша умолкла, он схватился за свой молот, который всегда носил за поясом. Но не успел он его поднять, как великанша исчезла, а на том месте, где стояла великанова усадьба, оказалась одна лишь серая отвесная горная стена. Но остались ещё могучие реки и озёра, которым он высвободил место в горах, да плодородная земля, которую он намолол. Остались и чудесные горы. Они-то и придают провинции Йемтланд всю красоту, а всем тем, кто там гостит, дарят силу, здоровье, радость и жизнелюбие. Да, самый славный из всех своих подвигов могущественнейший ас Тор совершил тогда, когда по всему краю разбросал каменные громады: на севере – Фроствиксфьеллен, на юге – Хелагсфьеллет, Увиксфьеллен – сразу же за приходом Стуршён, Большой и Малый Силь – у самой государственной границы.