Парень в это время как раз вытаскивал из саней большую тяжёлую пивную бочку и вдруг остановился, словно не решаясь сбросить её. Одна мысль сверлила его мозг: «Неужто конь и здоровенный парень допустят, чтобы старую женщину съели волки?! Должен же быть какой-нибудь путь к спасению! Не может быть, чтобы его не было. Только ума не приложу какой».
Он снова взялся было за бочку – и вдруг разразился хохотом.
Старушка испуганно глянула на него: уж не ума ли он решился? Крестьянин же из Хеде смеялся над самим собой: до чего же он глуп и недогадлив! Ведь проще простого было спасти всех троих. Как он раньше до этого не додумался!
– Слышь-ка, что я тебе скажу, Малин! – проговорил он. – Слов нет, благородно с твоей стороны самой броситься в пасть волкам. Но делать этого не надо. Я знаю, как нам спастись всем троим, и при этом ничья жизнь не будет подвергнута опасности. Что бы я ни делал, сиди смирно и правь прямо к селению Линселль! Там разбудишь народ и скажешь, что я остался один на льду в окружении десяти волков и прошу мне помочь!
Крестьянин подождал, пока волки подбегут совсем близко к саням. И тогда, опрокинув на лёд большую бочку, сам спрыгнул следом и подлез под неё.
А бочка была огромная-преогромная. В неё вмещалось столько браги, что хватило бы на Рождество целому селению! Волки подбежали к бочке, стали кусать обручи и пытались её перевернуть. Но бочка была слишком тяжела и устойчива. Волки так и не смогли добраться до человека, который под ней спрятался.
Зная, что он в безопасности, крестьянин сидел под бочкой и смеялся над волками. Но вскоре сделался серьёзным и решил про себя: «Если я снова когда-нибудь попаду в беду, вспомню-ка я эту пивную бочку. И скажу самому себе: никогда не следует отчаиваться раньше времени и тем самым обрекать на гибель себя и других. Всегда есть выход, только надо уметь его найти!»
На этом Батаки закончил свой рассказ.
Однако мальчик уже давно заметил, что ворон никогда ничего не рассказывает без тайного умысла, и потому чем дольше он слушал его рассказ, тем сильнее задумывался.
– Хотел бы я знать, зачем ты рассказывал мне эту историю?! – спросил мальчик.
– Просто я вспомнил о ней, когда глядел на гору Сунфьеллет, – ответил ворон.
Они полетели дальше вдоль реки Юснан и через какой-нибудь час оказались у селения Кольсетт, что лежит у самой границы Хельсингланда.
Здесь ворон опустился неподалёку от маленькой приземистой лачуги. Вместо окон у неё была лишь одна отдушина. Из трубы поднимался дым с искрами, а из лачуги слышались громкие удары молотов.
– Когда я вижу эту кузню, – сказал ворон, – я невольно думаю о том, что в стародавние времена в Хэрьедалене, и особенно в здешнем селении, водились такие превосходные кузнецы, равных которым во всей стране не было.
– Может, ты и о них помнишь какую-нибудь историю и собираешься рассказать её мне? – спросил мальчик.
– Да, вспоминается мне история об одном кузнеце из Хэрьедалена, – ответил Батаки. – Вызвал он двух других мастеров-кузнецов – одного из Далекарлии, а другого из Вермланда – на состязание: кто лучше выкует гвозди. Приняли те кузнецы вызов, и все трое сошлись здесь, в Кольсетте. Первым начал далекарлиец. Выковал он дюжину гвоздей, да таких ровных, гладких и острых, что любо-дорого глядеть! Потом настал черёд вермландца. И он выковал дюжину гвоздей – лучше не надо, а к тому же сработал их вдвое быстрее, чем далекарлиец. Увидев это, те, кто должен был рассудить их, сказали хэрьедаленскому кузнецу, что не стоит и пытаться силы свои пробовать. Всё одно – лучше далекарлийца и быстрее вермландца ему ничего не сделать.
– А я не отступлюсь. Смогу, верно, отличиться и я, – не сдавался кузнец.
Положил он железо сразу на наковальню, не раскалив его прежде в горне, и начал бить молотом, покуда оно не разогрелось. Да и стал выковывать один гвоздь за другим. При этом ни угля, ни мехов, с помощью которых раздувают огонь в горне, он и в руки не брал. Никому ещё не доводилось видеть кузнеца, который бы ловчее управлялся с молотом. И объявили хэрьедаленского кузнеца наипервейшим в стране.
Тут Батаки умолк, а мальчик ещё больше призадумался.
– Хотел бы я знать, зачем только тебе понадобилось рассказывать мне эту историю?! – спросил мальчик.
– Просто она пришла мне на ум при виде старой кузни, – как можно равнодушней ответил Батаки.
Путешественники снова взмыли ввысь, и ворон понёс мальчика на юг, в приход Лилльхердаль, что лежит на самой границе с Далекарлией. Здесь ворон опустился на поросший деревьями курган, поднимавшийся на самой вершине горного кряжа.
– Знаешь ли ты, что это за курган, на котором мы стоим? – спросил Батаки.
Мальчик вынужден был признаться, что не знает.
– Это могильный курган, – объяснил Батаки. – А похоронен тут человек, которого звали Хэрюльф. Он первым поселился в здешних краях и стал возделывать землю.
– Может, ты и о нём хочешь что-нибудь рассказать? – спросил мальчик.
– О нём я слышал совсем немного, – ответил Батаки. – Он вроде был норвежец и поначалу состоял на службе у норвежского короля, но после не поладил с ним, и пришлось ему бежать из страны. Отправился он тогда к королю свеев, что жил в ту пору в Упсале, и нанялся к нему на службу. Но спустя некоторое время стал он требовать королевскую сестру себе в жёны, а когда король не пожелал отдать ему столь знатную девицу, он бежал вместе с нею. Так и получилось, что ни в Норвегии, ни в Швеции жить он не мог, а уходить в заморские края ему не хотелось. «Должен же найтись ещё какой-то выход», – подумал он, прихватил свои сокровища и отправился в сопровождении слуг на север через Далекарлию. Ехали они ехали, покуда не добрались до диких дремучих лесов на самой границе Далекарлии. Там он и осел, поставил себе дом и стал первым, кто поселился в этом краю.
Дослушал мальчик предание, что рассказал ему ворон, и призадумался ещё больше, чем прежде.
– Хотел бы я знать, зачем только тебе понадобилось рассказывать мне эту историю? – спросил он.
Батаки долго не отвечал, а только вертел головой да жмурил глаза.
– Раз уж мы здесь одни, – наконец сказал он, – воспользуюсь-ка я случаем и спрошу тебя об одном деле. Узнал ли ты точно, на каком условии этот самый домовой, что заколдовал тебя, согласен снова превратить тебя в человека?
– Я слыхал только об одном: я должен доставить белого гусака целым и невредимым на север – в Лапландию, а потом снова на юг – в Сконе.
– Так я и думал! – каркнул Батаки. – Вот почему, когда мы встретились в последний раз, ты так гордо говорил о том, что ничего нет на свете хуже, чем изменить другу, который надеется на тебя. Надо бы всё же поподробнее справиться у Акки об этом уговоре. Знаешь, ведь она сама побывала у вас в Вестра-Вемменхёге и беседовала с домовым.
– Акка мне ни слова об этом не говорила, – забеспокоился мальчик.
– Наверно, она сочла, что лучше тебе не знать, какое условие ставит теперь домовой. Ей, ясно, больше хочется помочь тебе, чем Мортену-гусаку.
– Просто удивительно, Батаки, как тебе всякий раз удаётся опечалить и встревожить меня! – вздохнул мальчик.
– Может, так оно и кажется с виду, – ответил ворон, – но на сей раз ты будешь мне благодарен, когда я передам тебе слова домового. А сказал он так: ты снова станешь человеком, если доставишь домой Мортена-гусака и матушка твоя его зарежет.
Мальчик вскочил.
– Не иначе, ты это придумал мне со зла! – вскричал он.
– Можешь спросить саму Акку! – каркнул Батаки. – Вон она летит в вышине со всей стаей! И не забудь предания, которые я нынче тебе рассказал! Помни: как бы ни было трудно, всегда есть путь к спасению! Надо его только найти! Меня порадует, когда я увижу, что тебе это удалось!
XLVIIIВермланд и Дальсланд
Среда, 5 октября
На другой день во время привала, когда Акка щипала травку чуть поодаль от других диких гусей, мальчик улучил минутку и спросил её, правда ли то, что ему рассказал Батаки. И Акка подтвердила: да, ворон правду говорил. Тогда мальчик взял с гусыни-предводительницы клятву, что она не откроет эту тайну Мортену. Ведь большой белый гусак так отважен и благороден! Мальчик очень боялся, что Мортен может сам навлечь на себя беду, если узнает, каково условие домового.
Потом Нильс угрюмо и молчаливо сидел на спине гусака, понурив голову и ничего вокруг не замечая. Он слышал, как дикие гуси кричали гусятам, что стая влетает в Далекарлию. Что сейчас, в горах севера, они увидят вершину Стедьян! Что они летят над рекой Эстердальэльвен и вот уже приближаются к озеру Хормундшён. А теперь, мол, под ними долина реки Вестердальэльвен! Но мальчик глядеть на всё это не желал. «Видно, придётся мне всю жизнь летать с дикими гусями по свету, успею ещё всласть насмотреться на здешние края, пожалуй, даже больше, чем мне бы того хотелось», – равнодушно думал он.
Он ничуть не оживился и тогда, когда дикие гуси закричали, что они прилетели в Вермланд и река, вдоль которой они мчатся на юг, – это знаменитая Кларэльвен! «Я уже видел столько рек! – думал он. – Стоит ли эта того, чтобы смотреть на неё?»
Но даже если бы ему этого хотелось, он бы не так уж много и увидел. Ведь в северном Вермланде ничего нет, кроме бескрайних однообразных лесов, сквозь дремучую чащу которых петляет река Кларэльвен, узкая, богатая водопадами. И лишь кое-где попадаются то приземистые, даже без труб лачуги, где живут финны, то яма углежога, то подсека – вырубленное, расчищенное под пашню место в лесу. Но вообще лес тянется так нескончаемо, что можно подумать, будто находишься ещё далеко-далеко на севере, в Лапландии.
Дикие гуси опустились на подсеку у самого берега реки Кларэльвен, и пока они разгуливали там, щипля свежие, только-только выбившиеся из земли всходы озимой ржи, мальчик бродил по лесу. Вдруг он услыхал смех и весёлый говор. Семеро рослых, крепких парней шли с котомками на спине и топорами через плечо. В тот день мальчик ужасно тосковал по людям и страшно обрадовался, когда все семеро работников сняли свои котомки и уселись на берегу реки – отдохнуть.