XLIXМаленькая господская усадьба
Четверг, 6 октября
Дикие гуси летели вдоль реки Кларэльвен до большого железоделательного завода Мункфорс. Там они свернули на запад, к долине Фрюксдален. Но не успели они долететь до одного из озёр Фрюкеншёарна, как стало смеркаться, и они опустились на поросший лесом холм посреди топи. Болото было прекрасным ночным пристанищем для диких гусей, но мальчику показалось, что там ужасно грязно и сыро, и он не прочь был подыскать себе лучшее место для ночлега. Ещё с воздуха он видел у подножия лесистого кряжа несколько усадеб и решил отправиться на их поиски.
Идти туда пришлось дольше, чем он думал, и не раз ему хотелось вернуться назад. Но наконец лес вокруг начал редеть, и мальчик вышел к просёлочной дороге, которая проходила по лесной опушке. От дороги красивая берёзовая аллея вела в какую-то усадьбу, и он поспешил туда.
Сначала мальчик попал на задний двор, огромный, как городская площадь, и окружённый со всех сторон длинными красными надворными постройками под одной крышей-связью. Нильс пересёк задний двор и увидел ещё один двор; там стоял жилой дом с боковым флигелем; позади виднелся заросший сад. К дому вела песчаная дорожка, перерезавшая большую лужайку перед ним. Сам дом был мал и невзрачен, зато лужайку окаймлял ряд прекрасных высоких рябин, стоявших так тесно и разросшихся так густо, что они образовали вокруг неё настоящую зелёную стену. Мальчику показалось, будто он попал в какую-то чудесную горницу с высокими сводами. Над ней покоилось прекрасное блёкло-голубое небо, а рябины с их чуть пожелтевшими листьями были унизаны тяжёлыми оранжевыми кистями. Трава на лужайках была ещё зелёная. Но в тот вечер сверху лился сильный сверкающий лунный свет; он озарял траву столь ярким сиянием, что она блестела, точно серебро.
На дворе не видно было ни души, и мальчик мог свободно разгуливать где хотел. Когда же он вошёл в сад, то сразу повеселел – сколько же тут ягод! Сначала он было полез на невысокую рябину, но не успел добраться до первой кисти, как обнаружил куст черёмухи, тоже весь усыпанный ягодами. Съехав вниз по стволу деревца, он забрался на черёмуху, но тут же заметил куст смородины, на котором тоже ещё висели длинные красные кисточки. И тут он увидал, что весь сад зарос крыжовником, малиной и шиповником. Повсюду – ягоды, спелые семена, битком набитые зёрнами колосья! А чуть подальше, на огородных грядках, ещё оставалась и брюква, и репа. На дорожке же… нет, он просто не поверил своим глазам! – на дорожке лежало большое спелое яблоко и блестело, озарённое ярким лунным светом!
Взяв яблоко, мальчик уселся на краю лужайки и начал отрезать от него перочинным ножом маленькие кусочки. «Если бы везде так легко можно было добыть вкусную еду, то, пожалуй, не такая уж это беда – на всю жизнь остаться домовым», – подумал мальчик.
Он ел в раздумье яблоко, а потом задал себе вопрос – не лучше ли поселиться здесь, а дикие гуси пусть летят на юг без него. «Не знаю только, как объяснить Мортену-гусаку, почему я не могу вернуться домой, – думал он. – Пожалуй, лучше мне с ним расстаться навсегда… Я бы мог делать себе запасы на зиму, как белки, а если жить в тёмном уголке конюшни или хлева, то и не замёрзнешь».
Только он об этом подумал, как услыхал над головой лёгкий шорох, и спустя миг кто-то похожий на короткий берёзовый пенёк опустился рядом с ним на землю. Пенёк вертелся и ворочался во все стороны, а две светлые точечки на его верхушке горели, точно угольки. Колдовское наваждение, да и только! Но вскоре мальчик разглядел, что у пенька крючковатый клюв, а вокруг горящих глаз торчат перья, и тут же успокоился.
– Какое счастье встретить хоть одну живую душу, – сказал он. – Может, ты, фру сова, расскажешь мне, как называется эта усадьба и что за люди тут живут?
В тот вечер сова-неясыть, как и во все другие осенние вечера, сидела на перекладине большой лестницы, приставленной к крыше дома, и, высматривая крыс, не отрывала глаз от посыпанных гравием дорожек и зелёных лужаек. Но, к её удивлению, ни одной серой шкурки так и не мелькнуло. Зато она увидела, как кто-то похожий на человека, хотя во много раз меньше ростом, копошится в саду. «Так вот кто отвадил отсюда всех крыс, – подумала сова. – Только кто бы это мог быть? Это не котёнок, не белка и не ласка. Я-то считала, что птица, которая столько лет прожила при старинной господской усадьбе, сколько я, должна бы знать уже всё на свете. А я никак не возьму в толк, кто это такой!»
Сову разбирало страшное любопытство. Из-под своей стрехи она долго таращила горящие глаза на удивительного малыша, разгуливавшего по дорожкам, а потом, не выдержав, слетела вниз на землю, желая разглядеть его поближе.
Когда мальчик заговорил, сова, наклонившись вперёд, уставилась на него. «Ни когтей, ни колючек у него нет, – подумала она, – но кто его знает, может, у него ядовитый зуб или какое-нибудь другое оружие, пострашнее! Надо разузнать, что это за птица, прежде чем броситься на него».
– Усадьба зовётся Морбакка, – произнесла вслух сова, – и в прежние времена здесь жили господа помещики. А сам-то ты что за птица?
– Я вот всё думаю, не переселиться ли мне сюда? – не отвечая на вопрос совы, сказал мальчик. – Как по-твоему, стоит это сделать?
– Здесь теперь не то, что прежде, от старой усадьбы мало что осталось, – ответила сова. – Но к этому можно притерпеться. Правда, всё зависит от того, чем ты думаешь кормиться. Уж не собираешься ли ты заняться охотой на крыс?
– Да нет, что ты! – воскликнул мальчик. – Как бы крысы меня самого не съели, прежде чем я причиню им хоть малейший вред!
«Как бы узнать, неужто он и впрямь так безобиден, как кажется, – подумала сова. – Надо всё же попытаться». Взмахнув крыльями, она взлетела над Нильсом Хольгерссоном и вонзила когти в его плечо, нацеливаясь выклевать ему глаза. Заслонив глаза одной рукой, мальчик другой попытался высвободиться, понимая, что жизни его грозит настоящая опасность. «Неужели на этот раз и в самом деле конец?» – подумал он и стал отчаянно звать на помощь.
А теперь я должна рассказать о том, как всё удивительно получилось. В тот самый год, когда Нильс Хольгерссон летал по свету со стаей диких гусей, одна писательница задумала сочинить книгу о Швеции, книгу, которую дети читали бы в школах. Она долго вынашивала замысел этой книги – от Рождества до самой осени, но так и не написала ни строчки. Под конец ей это ужасно надоело, и она сказала себе:
– Это тебе не по плечу! Садись-ка лучше да сочиняй обычные свои сказки и прочие истории! И пусть кто-нибудь другой напишет эту книгу – поучительную и серьёзную, в которой не будет ни одного слова неправды.
Она почти твёрдо решила отказаться от своего намерения, хотя ей представлялось очень заманчивым написать что-нибудь увлекательное о Швеции. Да, трудно было расстаться с мечтой! Но неожиданно ей пришло в голову: может быть, работа не клеится оттого, что она сидит в городе, где вокруг одни лишь улицы да стены домов! Что, если уехать из города туда, где она вновь увидит леса и поля?! Может, там дело пойдёт лучше?!
Она была из Вермланда и прекрасно понимала, что книгу она начнёт с описания родных краёв. Ну а прежде всего надо рассказать об усадьбе, в которой она выросла. Усадьба была маленькая, отгороженная от всего мира, и там ещё сохранилось немало старинных обычаев! Она думала, что детям будет любопытно узнать про все те бесконечные праздники, которые круглый год отмечали в усадьбе один за другим. Ей хотелось рассказать детям, как у них дома справляли Рождество, Новый год, Пасху и праздник летнего солнцестояния. Рассказать о том, какая мебель и утварь были в усадьбе, как выглядели поварня и клеть, где хранились съестные припасы, скотный двор и конюшня, гумно и баня. Но когда настало время писать об этом, перо не слушалось её. Почему – она так и не поняла, но так уж, во всяком случае, получилось.
А помнила она обо всём об этом так отчётливо, словно всё ещё жила в усадьбе, окружённая прежней стариной. И она сказала себе: раз уж всё равно она собирается уехать из города, может, стоит съездить в старую усадьбу и поглядеть на неё ещё разок, а уж потом приняться за работу?!
Она не была в усадьбе много лет и радовалась, что нашёлся предлог поехать туда. По правде говоря, где бы она ни путешествовала, она всегда тосковала по родным местам. Да, ей довелось повидать немало чужих краёв – и лучше, и красивей, но нигде она не находила того покоя и уюта, которые знавала в доме своего детства.
Между тем поездка в усадьбу была для неё не такой уж лёгкой, как могло показаться, – ведь усадьба была продана незнакомым людям! Скорее всего, приняли бы её хорошо, но ей не хотелось приезжать на старое пепелище ради того, чтобы сидеть и болтать там с чужими людьми. Ей хотелось побыть одной и вспомнить хорошенько, как жилось в усадьбе в старые времена. Потому-то она и решила приехать туда поздно вечером, когда все работы будут закончены, а люди разойдутся по домам.
Она и представить себе не могла, что поездка в родной дом будет такой удивительной! По дороге к усадьбе ей казалось, будто с каждой минутой она становится всё моложе и моложе. И вот уже вместо пожилой женщины с седеющими волосами в экипаже сидит маленькая девочка в коротенькой юбочке, с длинной белокурой косой! Пожилая женщина узнавала каждую усадьбу, встречавшуюся на пути, и ей уже думалось, что дома у них всё осталось, как бывало прежде. Вот она подъезжает к усадьбе, а на крыльце её встречают отец с матушкой, братья и сёстры. Старая домоправительница подбегает к окошку поварни поглядеть, кто подъехал; выбегают Нерон и Фрейя и ещё несколько дворовых собак и кидаются ей на грудь.
И чем ближе подъезжала она к усадьбе, тем радостнее становилось у неё на душе. Стояла осень, предстояла хлопотная рабочая страда; но как раз благодаря этим-то хлопотам дома у них никогда не бывало скучно или однообразно. По дороге она видела, что с полей убирают картофель; стало быть, и дома у них заняты тем же: сначала выроют картофель и заготовят впрок картофельную муку. Осень выдалась тёплая, и она думала, что в этом году вряд ли так уж спешат всё снять и убрать в саду и огороде. Кочаны капусты наверняка ещё не срезаны с грядок. Интересно, собран ли хмель и сняты ли яблоки? Дома, наверное, уже началась большая уборка, когда всё выметают дочиста и всюду наводят порядок. Ведь осенняя ярмарка, что считалась у них в усадьбе, особенно у прислуги, большим праздником, – уже на носу! То-то радости, бывало, выйти вечером в день ярмарки на поварню и поглядеть на чисто вымытый, застланный ветками можжевельника пол, зано