во побелённые стены и начищенную до блеска медную утварь на полках под самым потолком!
Да и после ярмарки не очень-то отдохнёшь! Тут уже как раз самое время трепать лён! В жаркую летнюю пору лён сперва расстилают на лугу, чтобы просушить. Потом его складывают в старой баньке и досушивают, затопив большую печь. А в один прекрасный день, когда лён уже совсем высох, собирают всех женщин, что живут по соседству. Они усаживаются перед банькой и начинают трепать лён, разминают его мялками и колотят трепалами, чтобы получить из сухих жёстких стебельков тонкие белые волокна.
Во время такой работы женщины становятся серыми от пыли. Их волосы, платья – всё сплошь усыпано кострикой, но всё равно женщины веселы и радостны. Весь день стучат мялки и трепала, идёт нескончаемая женская болтовня, а когда подходишь к старой баньке, кажется, будто там неистовствует буря.
После того как со льном покончено, начинают печь хрустящие хлебцы, стричь овец и отпускать слуг и служанок к другим хозяевам. В ноябре предстоит убой скота, и тогда все упорно трудятся день-деньской – солят впрок мясо, заготавливая солонину, набивают колбасы, пекут кровяные хлебцы. И ещё льют свечи. Примерно в эту же пору должна появиться и швея, которая обычно шьёт домотканые шерстяные платья. Наступает весёлая пора, когда все домочадцы – женщины и девушки – не покладая рук вместе занимаются шитьём. Башмачник, который обувает всех в усадьбе, сидит тут же в людской и сапожничает. И никогда не надоест смотреть, как он кроит кожу, подшивает подошвы, прибивает каблуки и вставляет колечки в дырочки для шнурков.
Но больше всего хлопот всё-таки перед Рождеством! Когда в праздник Люсии горничная уже в пять часов утра расхаживает по дому с венцом из горящих свеч на голове и приглашает всех пить кофе, это означает, что в ближайшие две недели по утрам не придётся долго нежиться в постели. Надо варить пиво, вымачивать рыбу, печь и заниматься предпраздничной уборкой.
Забыв обо всём, путешественница в экипаже как раз мысленно рисовала картину того, как она печёт сдобное печенье и рождественские пряники в виде человечков. Неожиданно кучер остановил лошадей у самого въезда в аллею, как она и просила. Она вскочила, ещё не совсем очнувшись от своих грёз. О, как жутко было очутиться поздним вечером совсем одной на дороге после того, как ей привиделось, будто она – в кругу родных и близких. Она вышла из экипажа и пошла вперёд по аллее, стараясь незаметно подойти к старому дому; но разница между былым и нынешним показалась ей такой невыносимо тяжкой, что она охотнее всего повернула бы обратно. «Зачем идти туда? Ведь минувшего всё равно не вернёшь», – заколебалась она.
Однако, раз уж она приехала издалека, надо по крайней мере хотя бы осмотреть усадьбу! И она продолжала идти вперёд, но с каждым шагом ей становилось всё грустнее и грустнее.
До неё доходили слухи, что усадьба очень изменилась, пришла в упадок. Может, так оно и было, но в вечерней мгле она этого не замечала. Ей даже показалось, будто там всё осталось по-прежнему! Вот и пруд! В дни её юности там было полным-полно карасей, а удить – никто не смел, так как отец требовал, чтобы рыбу оставили в покое. А вот людская и кладовые! И конюшня – над одним из её флигелей всё ещё висит небольшой колокол, сзывавший к обеду во время полевых работ! А вот и флюгер, показывающий, откуда дует ветер!
Двор перед жилым домом по-прежнему был точно запертая со всех сторон горница, без единого просвета между деревьями! Так повелось со времён её отца, у которого рука не поднималась срубить даже куст.
Остановившись в тени большого клёна у въездных ворот, она оглянулась по сторонам. И тут случилось чудо: стая голубей прилетела и опустилась рядом с ней на землю.
Ей не верилось, что это настоящие птицы. Ведь голуби никогда не летают после захода солнца. Должно быть, их разбудил яркий лунный свет. Решив, видно, что наступил день, они вылетели из своей голубятни, но потом растерялись, не смогли найти дорогу обратно и подлетели к ней, чтобы она помогла им.
При жизни её родителей в усадьбе водилась уйма голубей, также пользовавшихся особым покровительством отца. Стоило кому-нибудь лишь заикнуться о том, что можно, мол, подать к столу хотя бы одного голубя, как отец впадал в дурное расположение духа. До чего отрадно, что эти прекрасные птицы встретили её в старой усадьбе! Кто знает, может быть, они не случайно прилетели этой ночью… Может, они хотели подать ей знак… Они, дескать, не забыли, каким чудесным домом была для них здешняя усадьба!
А может, это отец послал своих любимых птиц передать ей привет, чтобы она, вернувшись в родной дом, не чувствовала такого страха и одиночества?!
Когда она подумала об этом, в душе её поднялась жгучая тоска по былым временам и на глазах выступили слёзы. Как прекрасно жилось когда-то здесь в усадьбе! У них бывали недели неустанного труда, но бывали и весёлые праздничные торжества. Днём они работали не покладая рук, зато вечерами собирались вокруг лампы и читали Тегнера и Рунеберга, фру Леннгрен и фрёкен Бремер. Они сеяли рожь, но сажали также и розы, и жасмин. Они пряли лён, но пели и народные песни. Они корпели над историей и грамматикой, но ставили и пьесы в домашнем театре, и сочиняли стихи; они хлопотали у плиты, но учились также играть на флейте и гитаре, на скрипке и фортепьяно. Они сажали в огороде капусту и репу, горох и бобы, но у них был и сад, где в изобилии росли яблоки, груши и всевозможные ягоды. Они жили в уединении, но как раз поэтому и хранили в памяти столько сказок и преданий! Они носили домотканые платья, но зато были независимыми и беззаботными.
«Нигде во всём мире не умеют жить так прекрасно, как жили в дни моей юности вот в такой маленькой усадьбе! – думала она. – Здесь в меру работали и в меру наслаждались жизнью, а радость била ключом все дни напролёт. Как бы я хотела вернуться сюда насовсем! Теперь, когда я побывала в родной усадьбе, так тяжело уезжать отсюда!»
И, посмеиваясь сама над собой, она повернулась к стае голубей и спросила:
– Не хотите ли слетать к моему отцу и передать ему, что я тоскую по родному дому? Я долго скиталась по чужим углам! Спросите его, не может ли он сделать так, чтоб я снова вернулась в дом моего детства?!
Не успела она произнести эти слова, как стая снялась с места и улетела. Она попыталась проследить за полётом голубей, но они тотчас исчезли из виду. Казалось, будто светлая вереница птиц растворилась в мерцании воздуха.
Едва голуби скрылись, как вдруг из сада до неё донеслись громкие крики, и, поспешив туда, она увидела нечто совершенно удивительное: на посыпанной гравием дорожке маленький-премаленький человечек, ростом не более ладони, бился с совой-неясытью. Сначала женщина от изумления не могла двинуться с места. Но малыш кричал всё жалобней и жалобней; тогда она поспешила вмешаться и разняла сражавшихся. Сова взлетела на дерево, а малыш остался на дорожке, даже не пытаясь спрятаться или убежать.
– Спасибо вам за помощь! – сказал он. – Только зачем вы дали сове улететь? Мне ведь не уйти, пока она сидит на верхушке дерева и караулит меня!
– Да, опрометчиво с моей стороны, что я отпустила её! Но, может, я смогу проводить тебя домой? – спросила женщина, которая имела обыкновение сочинять сказки, но теперь была немало удивлена тем, что неожиданно наяву вступила в беседу с одним из представителей сказочного малого народца. Но, по правде говоря, встреча эта не так уж и поразила её. Ведь в глубине души она всё время ждала, что при свете месяца у дверей старого дома с ней непременно случится какое-нибудь чудо.
– Вообще-то, я собирался переночевать в усадьбе, – ответил мальчик. – Если бы вы только указали мне местечко понадёжнее, я бы не вернулся в лес до завтрашнего утра.
– Показать тебе, где переночевать? А ты разве не здешний?
– Ага, вы думали, я из малого народца, – сказал коротыш. – Но я такой же человек, как и вы, хоть меня и заколдовал домовой!
– Диковинней этого мне ничего в жизни слышать не доводилось! Не расскажешь ли, как ты попал в такую беду?
Мальчик ничего не имел против того, чтобы поведать о своих приключениях, а она слушала его и всё больше и больше изумлялась, дивилась и радовалась. «Ну и повезло же мне – встретиться с тем, кто верхом на гусиной спине облетел всю Швецию! – думала она. – То, что он рассказывает, я и опишу в моей книге. И нечего больше печалиться! Как хорошо, что я поехала домой! Подумать только, стоило мне очутиться здесь, в старой усадьбе, как сразу же подоспела помощь».
В тот же миг ей вдруг пришла на ум мысль, которую она едва осмелилась додумать до конца. Она ведь послала с голубями отцу весточку о том, что тоскует по родному дому! И тут же обрела помощь в своей работе, над которой так долго ломала голову. Неужто это ответ отца на то, о чём она просила?
LКлад на шхере
На пути к морю
Пятница, 7 октября
В начале своего осеннего перелёта дикие гуси всё время летели прямо на юг. Но после привала в долине Фрюксдален они выбрали другое направление и полетели над западным Вермландом и Дальсландом к провинции Бохуслен.
Весёлое это было путешествие! Гусята уже привыкли летать и перестали жаловаться на усталость, а к мальчику мало-помалу снова начала возвращаться его жизнерадостность. Он был счастлив, что ему довелось поговорить с человеком, и очень приободрился, когда пожилая женщина сказала ему: если он будет по-прежнему делать добро всем, с кем только встретится, всё кончится для него хорошо. Она, разумеется, не могла подсказать, как ему снова стать человеком, но всё же вселила в него каплю надежды и веры. И это, пожалуй, помогло ему придумать, что могло бы удержать большого белого гусака от возвращения домой.
– Знаешь что, Мортен-гусак! – сказал он однажды, когда они быстро летели высоко-высоко в небе. – Скучновато нам, верно, покажется сидеть дома целую зиму, после такого путешествия? Вот я и подумываю: не махнуть ли нам вместе с дикими гусями за море?
– Неужто ты это всерьёз?! – испугался гусак. После того как ему удалось доказать, что он способен долететь с дикими гусями до самой Лапландии, ему хотелось лишь одного: вернуться скорее в загон для гусей на торпе у Хольгера Нильссона.
Мальчик молча сидел некоторое время, глядя вниз на Вермланд, где и березняки, и лиственные рощи, и сады – всё было одето в жёлто-багряный осенний убор, а между золотистыми берегами ярко голубели продолговатые озёра.
– Никогда ещё земля внизу не была такой красивой, как сегодня, – сказал он. – Озёра – точно голубой шёлк, а берега – словно широкие золочёные ленты. Неужто тебе не жаль, если мы осядем в Вестра-Вемменхёге и не увидим больше ничего нового на свете?
– А я думал, тебе хочется отправиться домой к отцу с матушкой и показать, каким ты стал молодцом, – сказал гусак.
Сам-то он всё лето только и мечтал о том счастливом часе, когда гордо опустится на двор перед домом Хольгера Нильссона и представит Дунфин Пушинку с шестерыми гусятами всем домашним гусям и курам, коровам и кошке, да и самой хозяйке – жене Хольгера Нильссона. Так что он не очень-то обрадовался словам мальчика.
Дикие гуси не раз подолгу отдыхали в тот день. Повсюду им встречались великолепные, уже сжатые нивы, и у гусей едва хватало духу расстаться со жнивьём. И в Дальсланд они прилетели, только когда солнце уже клонилось к закату. Стая тянулась над северо-западным краем Дальсланда, и здесь было ещё красивее, чем в Вермланде. А озёр было столько, что полоски суши между ними казались всего лишь узенькими береговыми отмелями. Земля тут совсем не годилась для пашен, зато тем лучше приживались на ней деревья, и берега озёр походили на прекраснейшие парки. В воздухе или в воде словно было нечто удерживавшее солнечный свет даже после того, как солнце закатилось за поросшую лесом гряду. Золотистые лучи играли на тёмной блестящей глади озёр, а над землёй было разлито какое-то бледно-розоватое трепещущее мерцание, из которого выступали желтовато-белые берёзки, ярко-красные осины и оранжево-жёлтые рябины.
– А тебе, Мортен-гусак, неужто не жалко, что ты никогда больше не увидишь такой красоты? – спросил мальчик.
– Мне больше охота увидеть тучные поля на юге, на равнине Сёдерслетт, чем эти тощие горные склоны, – ответил гусак. – Но раз уж тебе так понадобилось продолжать путешествие, я с тобой не расстанусь.
– Другого ответа я от тебя не ждал, – сказал мальчик, и в голосе его послышалось явное облегчение.
Потом гуси летели над Бохусленом, и мальчик увидел, что горные хребты сдвинулись ещё теснее, а долины между ними стали глубокими и узкими, точно ущелья.
Длинные же озёра на дне долин казались такими чёрными, словно лежали уже в подземном королевстве. Чудесные края, ничего не скажешь! Но вскоре, глядя на эти цепи гор, одни склоны которых были освещены узкими полосками солнца, а другие прятались в густой тени, мальчик ощутил затаённое своеобразие их первобытной красоты.
Непонятно, почему ему вдруг пришло на ум, что в стародавние времена здесь жили сильные и смелые воины и им, наверно, привелось испытать немало опасных и необычайных приключений в этих таинственных краях.
Неукротимая жажда удивительных приключений снова охватила Нильса.
«Быть может, в Вемменхёге мне будет недоставать вечного риска и опасности для жизни, к которым я привык, – подумал он. – Нет уж, лучше довольствоваться тем, что есть».
Он не стал делиться своими думами с большим белым гусаком: гуси что есть духу неслись над Бохусленом и запыхавшийся гусак всё равно не смог бы ничего ответить.
Солнце стояло у самого края небосвода, порой исчезая то за одним, то за другим холмом, но дикие гуси мчались вперёд с такой скоростью, что оно вновь и вновь озаряло им путь.
Вдруг они увидели на западе блестящую полоску, которая с каждым взмахом гусиных крыльев всё росла и ширилась. То было море; оно простиралось перед ними молочно-белое, отливающее то розово-алым, то небесно-голубым. Когда же гуси пролетали мимо прибрежных скал, они вновь увидели повисшее над морем и скалами солнце. Огромное, багровое, оно, казалось, вот-вот нырнёт в волны!
Но когда мальчик стал разглядывать вольное безбрежное море и багровое вечернее солнце, сиявшее таким мягким светом, что он смог пристально, не мигая, смотреть на него, он почувствовал, как мир и спокойствие охватывают его душу.
«Не стоит огорчаться, Нильс Хольгерссон, – казалось, говорило ему солнце. – Чудесно жить на свете и малым, и большим! И хорошо, когда весь мир тебе открыт, а сам ты вольный и беспечный!»
Дар диких гусей
Дикие гуси устроились ночевать на маленькой шхере у Фьелльбакки. Ближе к полуночи, когда месяц повис высоко в небе, старая Акка, стряхнув с себя сон, начала будить всех подряд – Юкси и Какси, Кольме и Нелье, Вииси и Кууси. Последним, толкнув его клювом в бок, она разбудила Малыша-Коротыша.
– Что случилось, матушка Акка? – испуганно спросил он, вскочив на ноги.
– Ничего страшного, – ответила гусыня-предводительница, – мы семеро – старейшие в стае – хотим нынче ночью пролететь подальше в глубь моря. Не желаешь ли прогуляться с нами?
Мальчик тотчас смекнул, что Акка не стала бы будить его и звать с собой ради какой-нибудь безделицы, и он тотчас уселся ей на спину. Гуси направились прямо на запад. Сначала они пролетели над длинной чередой крупных и мелких островков у самого побережья, затем над широкой полосой открытой воды и достигли большого скопления островов, расположенных на взморье и звавшихся Ведерёар. Все острова были низкие и скалистые, и при лунном сиянии видно было, что с запада их до блеска отполировали волны. На тех островах, что были побольше, мальчик заметил даже несколько домов. Акка отыскала одну из самых маленьких шхер и опустилась на неё. Это была всего лишь одна выпуклая, серая глыба гранита, посреди которой виднелась довольно широкая расселина, куда море набросало мельчайший белый морской песок и несколько раковин.
Спустившись со спины гусыни, мальчик увидел совсем рядом что-то похожее на высокий, заострённый кверху камень. Но тотчас же разглядел, что это большая хищная птица, избравшая себе шхеру ночным пристанищем. Не успел он удивиться, почему дикие гуси так неосторожно опустились возле своего опаснейшего врага, как птица прыгнула к ним навстречу и мальчик узнал Горго.
Ни гусыня-предводительница, ни орёл нисколько не удивились, увидев друг друга, – у них была явно назначена здесь встреча.
– Молодчина, Горго, – похвалила орла Акка. – Кто бы мог подумать, что ты явишься сюда раньше нас! Ты долго ждал?
– Прилетел-то я вечером, как раз вовремя подгадал, – ответил Горго. – Только боюсь, больше хвалить меня не за что. Я худо справился с поручением, которое вы мне дали.
– Я уверена, Горго, что ты сделал куда больше, чем говоришь, – сказала Акка. – Но прежде чем ты расскажешь нам о своих приключениях, я попрошу Малыша-Коротыша помочь мне отыскать кое-что, спрятанное здесь, на шхере.
Мальчик тем временем рассматривал красивые раковины; услышав своё имя, он поднял на Акку глаза.
– Ты, верно, удивился, Малыш-Коротыш, почему мы свернули с прямого пути и полетели сюда, к Вестерхавету?! – спросила Акка.
– Меня это и вправду удивило, – ответил мальчик. – Но раз вы, матушка Акка, так сделали, стало быть, на то была причина.
– Больно высоко ты меня ставишь! – растрогалась Акка. – Боюсь, как бы сегодня твоя вера в меня не пошатнулась! Не оказалось бы, что прилетели мы сюда зря.
Много лет тому назад, – продолжала Акка, – меня и ещё нескольких гусей, ныне старейших в стае, во время весеннего перелёта буря забросила к этим самым шхерам. Увидев, что перед нами одно лишь безбрежное море, мы испугались, как бы ветер не загнал нас так далеко, что мы не сможем вернуться на сушу. Тогда мы опустились на волны, и буря заставила нас пробыть много дней среди этих пустынных скал, где мы ужасно мучились от голода. В поисках корма мы однажды оказались в этой расселине, но, на беду, не нашли ни одной былинки; зато мы увидели наполовину погребённые в песке, крепко завязанные верёвкой мешки. В надежде, что в мешках зерно, мы стали их щипать и рвать, пока не разорвали мешковину. Однако из дыр покатились не зёрна, а блестящие золотые монеты. Нам, диким гусям, они не нужны, и мы оставили их на том же месте, где и нашли. Потом же и думать забыли о своей находке. Но нынче осенью произошло одно событие, и нам понадобилось золото. Навряд ли клад по-прежнему лежит здесь, но мы всё же прилетели сюда и просим тебя посмотреть, цел ли он.
Мальчик спрыгнул в расселину и, взяв в каждую руку по раковине, начал усердно разгребать песок. Никаких мешков он сначала не нашёл, но, вырыв довольно глубокую яму, услыхал звон металла и увидел золотую монетку. Порывшись руками в песке, он нащупал множество круглых монет и поспешил выбраться наверх к Акке.
– Мешки истлели и расползлись, – сказал он, – а деньги остались в песке, и думается мне, они все целы.
– Хорошо, – сказала Акка. – Засыпь теперь монеты песком, примни его и разровняй, чтобы никто ничего не заметил.
Мальчик сделал всё, как велела старая гусыня; когда же он снова влез на скалу, он страшно удивился. Акка и шестеро других гусей с величайшей торжественностью двигались ему навстречу. Остановившись перед ним, гуси несколько раз так важно наклонили шеи, что он тоже вынужден был снять с головы колпачок и низко поклониться им.
– Дело вот в чём, – начала Акка. – Мы – старейшие в стае – решили, что, если бы ты, Малыш-Коротыш, был в услужении у людей и сделал им столько добра, сколько нам, они не расстались бы с тобой, не заплатив тебе щедрого жалованья…
– Не я вам помогал, а вы заботились обо мне, – прервал гусыню мальчик.
– Вот мы и надумали, – продолжала Акка, – раз человек был вместе с нами во время всего путешествия, он не должен уйти из стаи таким же бедняком, каким пришёл.
– Я твёрдо знаю, что то, чему я научился от вас за эти месяцы, дороже любого богатства, любого золота! – воскликнул мальчик.
– Раз эти золотые монеты всё ещё лежат в расселине после стольких лет, видать, у них нет хозяина, – сказала гусыня-предводительница, – и думается мне, ты можешь взять их себе, Малыш-Коротыш.
– Ведь вы же говорили, что вам самим нужен этот клад! Разве это не так? – спросил мальчик.
– Нужен, да ещё как! Нам надо дать тебе такое жалованье, чтобы твои отец с матушкой подумали, будто ты служил гусопасом у честных и благородных хозяев.
Чуть повернув голову, мальчик бросил взгляд на море, а потом заглянул Акке прямо в её блестящие глаза.
– Вот чудеса, матушка Акка! Вы увольняете меня со службы и платите жалованье, прежде чем я сам отказался от места! – усмехнулся он.
– Покуда мы, дикие гуси, не покинем Швецию, надеюсь, ты останешься с нами, – решила Акка. – Но я хотела показать тебе, где лежит клад, теперь, пока нам легко добраться до него, не делая слишком большой крюк.
– Вот я и говорю – вы хотите расстаться со мной ещё раньше, чем я сам того пожелаю, – стоял на своём Малыш-Коротыш. – Ведь нам было так хорошо вместе, и не будет такой уж обузой для стаи, если я полечу с вами и за море.
Когда мальчик умолк, Акка и другие дикие гуси вытянули свои длинные шеи и постояли немного, удивлённо втягивая воздух полуоткрытыми клювами.
– Об этом я и не подумала, – призналась, придя в себя, Акка. – Но прежде чем ты окончательно решишься лететь с нами, послушаем, что расскажет Горго. Знай же, когда мы покидали Лапландию, Горго и я надумали, чтобы он слетал к тебе домой, в Сконе, и попытался бы добиться другого, более лёгкого для тебя уговора с домовым.
– Это правда, – подтвердил Горго. – Но, как я уже сказал, мне не очень повезло. Я быстро отыскал торп Хольгера Нильссона, а полетав над ним несколько часов взад-вперёд, увидел домового, который крался между строениями. Я тотчас бросился на него и унёс в поле, чтобы никто не помешал нашей беседе. Я сказал ему: мол, меня послала Акка с Кебнекайсе, спросить, не может ли он изменить свой уговор на более лёгкий и поскорее расколдовать Нильса Хольгерссона?! «Я бы сделал это со всей охотой, если бы мог, – ответил домовой, – так как слыхал, будто он достойно вёл себя во время путешествия. Но это не в моей власти».
Тут я разозлился и сказал, что не побоюсь выклевать ему глаза, ежели он не уступит. «Делай со мной всё, что хочешь, – вымолвил он. – Но с Нильсом Хольгерссоном будет всё так, как я сказал. Можешь, правда, передать, что ему лучше бы вернуться поскорее домой со своим гусем. Здесь на торпе не всё ладно. Хольгеру Нильссону пришлось заплатить долг своего брата, которому он очень доверял, и Хольгер на этом прогорел. Ещё он купил коня на деньги, что сам взял в долг. А конь захромал в первый же день, как Хольгер выехал с ним в поле, и никакого толку от него так и нет! Да, скажи ещё Нильсу Хольгерссону, что его родителям пришлось продать уже двух коров и, если никто не поможет, им придётся уйти с торпа».
Услыхав эти слова, мальчик сдвинул брови и так стиснул руки, что даже косточки побелели.
– Ну и жесток же этот домовой! – с горечью воскликнул он. – Сделал так, что я не могу вернуться домой и помочь родителям. Но всё равно ему не удастся заставить меня изменить другу! Отец с матушкой – люди честные, и я знаю, что они лучше обойдутся без моей подмоги, нежели захотят, чтобы я вернулся к ним обратно с нечистой совестью.