LIIБольшая господская усадьба
Старый и молодой господин
Несколько лет тому назад жила в Вестеръётланде очень добрая и милая молодая учительница народной школы. Преподавала она толково и поддерживать в классе порядок умела. Дети так любили её, что никогда не позволяли себе прийти в школу, не выучив уроков. Родители учеников тоже были очень ею довольны. И только один-единственный человек на свете никак не мог оценить её по достоинству – это она сама. Она считала, что все люди умнее и способнее её, и сокрушалась, что ей до них не дотянуться. Учительница прослужила уже несколько лет, когда школьный совет предложил ей поступить на учительские курсы кустарных промыслов в Неесе, чтобы потом она сама могла обучать детей работать не только головой, но и руками. Даже вообразить невозможно, до чего она перепугалась, когда все стали её уговаривать согласиться. Неес находился неподалёку от её школы, и она не раз проходила мимо красивого, величественного старинного поместья, где были эти летние курсы, о которых она слышала много хорошего. Там собирались учителя и учительницы со всей страны, чтобы обучаться разным кустарным ремёслам. Туда приезжали даже из-за границы! И она заранее знала, что ей будет страшно в таком большом незнакомом обществе; казалось, что она никогда не освоится среди этих избранных людей!
Но она не решилась отказать школьному совету и подала прошение. Её приняли на курсы, и однажды, прекрасным июньским вечером, накануне того дня, когда должны были начаться занятия, уложив свои платья в небольшой саквояж, она отправилась в Неес. Сколько раз останавливалась она на дороге в нерешительности! Как ей хотелось очутиться подальше от этой усадьбы! Но в конце концов она всё же пришла туда.
В Неесе царило большое оживление. Из разных мест прибывали сюда будущие слушатели курсов. В большом поместье им предоставляли виллы и торпы, где они должны были поселиться. Все чувствовали себя немного растерянно в непривычном окружении, но молодой учительнице казалось, как всегда, что никто не держится так неловко и странно, как она. Она до того сама себя запугала, что уже ничего не видела и не слышала. Ей и вправду пришлось нелегко. Учительнице отвели одну из комнат красивой виллы, где ей предстояло жить вместе с несколькими незнакомыми молодыми девушками, а ужинать она должна была с семьюдесятью совершенно чужими людьми. По одну сторону от неё сидел какой-то невысокий господин с желтоватым лицом, приехавший, должно быть, из Японии, по другую – учитель из Йокмокка. За длинными столами с первой же минуты завязалась оживлённая беседа, раздавались шутки и смех. Прибывшие знакомились друг с другом, и только она, единственная из всех, не осмеливалась вымолвить ни слова.
На другое утро начались занятия. После утренней молитвы и пения директор рассказал немного о кустарных промыслах и о том, как чередуются часы занятий и отдыха на курсах. Потом, сама не зная как, она, с деревянным бруском в одной руке и с ножом в другой, очутилась перед столярным верстаком, где старый учитель ручного труда попытался научить её выстругать подпорку для цветов.
Такой работы ей никогда прежде делать не приходилось, навыка у неё не было. А тут ещё она так растерялась, что ничего не могла понять. Когда учитель отошёл от неё, она опустила нож и брусок на верстак и только беспомощно смотрела на них.
Верстаки были расставлены по всей мастерской, и слушатели весело принялись за работу. Кое-кто, знакомый со столярным ремеслом, подходил к ней, желая помочь. Но она не могла побороть свою скованность и не понимала, что ей советуют. Она стояла, с ужасом думая, что все вокруг видят, как странно и нелепо она себя ведёт! От этой мысли несчастная молодая учительница совсем одеревенела.
Настало время завтрака, а после завтрака они снова приступили к работе. Директор прочитал лекцию, затем была гимнастика, и снова урок столярного ремесла. Потом сделали перерыв, когда слушатели обедали и пили кофе в большом солнечном зале собраний, а после обеда был снова ручной труд, затем урок пения, а под конец – игры на свежем воздухе. Молодая учительница целый день была в движении, ходила повсюду вместе со всеми, но по-прежнему испытывала чувство глубокого отчаяния.
Когда впоследствии она вспоминала первые дни, проведённые в Неесе, ей казалось, будто она бродила словно в тумане. Всё было как бы затянуто тёмной, мрачной дымкой, и она просто не видела и не понимала, что творится вокруг. Так продолжалось целых два дня, но на третий к вечеру для неё, к счастью, началось просветление.
Когда они отужинали, один из учителей народной школы, уже немолодой и прежде не раз бывавший в Неесе, стал рассказывать новичкам, как возникли курсы кустарных промыслов. Молодая учительница сидела совсем близко от рассказчика и не могла не слышать его слов.
Он говорил о том, что Неес – очень старое поместье, большое и красивое. А было оно не лучше и не хуже других, пока старый хозяин, нынешний его владелец, не переселился туда. Человек он богатый и первые годы жизни в усадьбе посвятил себя тому, чтобы сделать господский дом и парк ещё красивее и благоустроить жилища своих слуг. Но тут умерла его жена, а так как детей у них не было, старый господин, чувствуя себя порой одиноко в своей большой усадьбе, уговорил молодого племянника, сына сестры, которого очень любил, поселиться у него в Неесе.
Вначале предполагалось, что молодой человек поможет присмотреть за хозяйством в усадьбе. Но когда он по делам имения походил среди нищих лачуг и увидел, каково живётся крестьянам, ему в голову начали приходить странные мысли. Он заметил, что долгими зимними вечерами в большинстве лачуг не только мужчины и дети, но часто даже и женщины не занимаются никаким ремеслом или рукоделием. В былые времена людям приходилось прилежно работать руками, чтобы сшить себе одежду или изготовить домашнюю утварь. Ныне же всё это можно купить за деньги, и поэтому подобные ремёсла попросту вывелись. И молодой господин понял, что в горницах, где больше не занимались рукоделием, исчезли и домашний уют, и достаток.
Иной раз попадался ему дом, где хозяин столярничал, мастерил стулья да столы, а хозяйка сидела за ткацким станом. И сразу было видно, что такая семья не только более зажиточна, но и более счастлива, нежели другие.
Он потолковал об этом со своим дядей, и старик счёл, что если люди смогут в часы досуга посвятить себя разным кустарным промыслам, это будет для них великим счастьем. Но для этого требовалось, разумеется, с самого раннего детства умение работать руками. Оба – и дядя, и племянник – решили, что лучше всего способствовать подобному делу, учредив школу кустарных промыслов для детей, где бы их учили изготовлять всякие мелкие поделки из дерева, которое, как они думали, у каждого всегда под рукой. Дядя и племянник были уверены, что человек, научившийся владеть ножом, с лёгкостью обучится поднимать и кузнечный молот, и молоток башмачника. Тот же, кто не приучил свои руки к работе смолоду, может статься, никогда не узнает, какой это великий инструмент – руки, инструмент, гораздо более ценный, нежели все остальные.
Вот так и начали в Неесе обучать детей кустарным ремёслам, и вскоре хозяева поместья убедились, что это необычайно полезно и хорошо для малышей и что надобно обучать этому всех шведских детей.
Но как? Ведь в Швеции подрастают сотни тысяч детей, и совершенно невозможно собрать их всех в поместье и обучать кустарным ремёслам. Это просто немыслимо!
И вот тогда молодой господин предложил нечто новое. А если вместо того, чтобы обучать детей, основать курсы кустарных промыслов для их учителей?! Что, если учителя и учительницы со всей страны станут наезжать в Неес и учиться ремёслам? А потом начнут давать уроки детям в своих школах?! Быть может, тогда у всех детей будут умелые руки?
Мысль об этом захватила и дядю, и племянника, и они сделали всё, чтобы её осуществить.
Старый господин выстроил мастерские, зал собраний, гимнастический зал и заботился о том, чтобы слушатели не нуждались ни в еде, ни в крыше над головой. Младший стал директором курсов и, наладив обучение, наблюдал за работами и читал лекции. Более того, он жил постоянно среди слушателей, знал, что делает каждый из них, и стал для них самым искренним и верным другом.
А как много учеников было там с самого начала! Они менялись четыре раза в год, а прошений подавалось гораздо больше, чем могли принять курсы. Вскоре они стали известны и за границей. Из разных стран в Неес стали стекаться ученики и ученицы – обучаться ремёслам. Во всей Швеции не было места столь прославленного на весь мир, как Неес, и ни у одного шведа не было на свете столько друзей, сколько у директора курсов в Неесе.
Чем дальше учительница слушала, тем светлее становилось у неё на душе. Раньше она не понимала, почему курсы находятся здесь. Она никак не думала, что они были созданы всего лишь двумя людьми, жаждавшими приносить пользу своему народу. И уж вовсе не предполагала, что делают они это бескорыстно и жертвуют всем, чем могут, помогая своим ближним стать лучше и счастливее.
Теперь, когда она осознала ту огромную доброту и человеколюбие, которые скрывались за всеми делами дяди и племянника, это так глубоко взволновало её, что она чуть не заплакала. Такого ей ещё никогда переживать не приходилось.
На другой день она совсем в ином настроении взялась за работу. Раз всё давалось ей по доброте сердечной, значит надо особенно дорожить этим. Она забыла и думать о себе самой и помнила только о том деле, которым занималась, и о той благородной цели, ради которой она изучала кустарные промыслы. С того часа она училась просто великолепно. Ей ведь всё давалось легко, если только от застенчивости она не теряла веру в себя.
Теперь, когда с глаз её спала тёмная пелена, она стала на каждом шагу замечать вокруг великую, удивительную доброту. Она увидела, с какой любовью всё устроено для тех, кто учился на курсах. Слушателей обучали не только кустарным ремёслам. Директор читал им лекции о воспитании, они занимались гимнастикой, учредили хоровое общество и почти каждый вечер совместно музицировали и читали вслух. Кроме того, им были предоставлены книги, фортепьяно, лодки, купальни – всё за счёт хозяев, которые хотели, чтобы слушателям жилось хорошо, чтоб они были счастливы. Она начала понимать, каким бесценным было для неё пребывание в большой господской усадьбе в эти прекрасные летние дни. Дом, где жил старый господин, стоял высоко на холме, окружённом почти со всех сторон озером с извилистыми берегами; красивый каменный мостик соединял его с сушей. Никогда не доводилось ей видеть ничего прекраснее цветников на обширных террасах перед домом, вековых дубов в парке и живописной дороги, бегущей вдоль берега озера, где деревья склонялись над тихой водой, или же павильона с галереей на скалистом уступе над озером, откуда открывался великолепный вид. Помещение курсов находилось прямо против господского дома, среди зелёных прибрежных лугов. Но она могла бродить по всему парку, когда у неё было время и желание. Ей казалось, что она никогда прежде не знала, каким дивным бывает лето, пока ей не довелось насладиться им в столь прекрасном месте.
Нельзя сказать, чтобы она сильно изменилась. Нет, она не стала смелей и решительней, но пришло ощущение радости и счастья. Все желали ей только добра, и, согретая добротой, она перестала так страдать от собственной робости. Когда курсы кончились и слушатели начали разъезжаться, как она завидовала тем, кто сумел высказать искреннюю благодарность старому и молодому господину, да к тому же ещё красиво выразить свои чувства! Ей-то никогда на это не осмелиться!
Она вернулась домой, снова взялась за работу в школе и опять радовалась всему, чему радовалась обычно. Жила она, как известно, неподалёку от Нееса и могла ходить туда пешком, когда выдавалось свободное время. Сначала она часто так и делала. Между тем одни курсы сменялись другими, в усадьбе появлялись всё новые и новые лица. И тогда к ней снова вернулась её прежняя застенчивость, и она стала всё более редкой гостьей в Неесе. Но время, которое она там провела, по-прежнему казалось ей самым лучшим в её жизни.
Однажды весной она услышала, что старый господин из Нееса умер. И она вспомнила чудесное лето, которым наслаждалась в его усадьбе, и ей стало горько оттого, что она так его и не поблагодарила как следует. Ему, конечно, приходилось не раз выслушивать слова признательности и от знатных, и от простых людей. Но она была бы счастлива, если бы хоть коротко могла сказать ему, сколько он для неё сделал!
В Неесе занятия проходили точно так же, как и при жизни старого господина. Собственно говоря, он всю свою прекрасную усадьбу завещал курсам кустарных промыслов, а его племянник стоял у кормила и заправлял всеми делами.
Каждый раз, когда учительница приходила в Неес, она находила там что-нибудь новое. Теперь там были не только курсы кустарных промыслов; директор пожелал также возродить старинные народные обычаи, обряды и праздники с играми, плясками, пением и учредил курсы фольклора. Но в усадьбе всё оставалось по-прежнему; слушателей, как и раньше, согревала доброта молодого хозяина, делавшего всё, чтобы они были счастливы. А когда учителя разъезжались по Швеции и другим странам, возвращаясь к своим маленьким ученикам, то привозили с собой не только знания и умения, но и заряд радости труда.
Однажды в воскресенье, через несколько лет после смерти старого господина, учительница услыхала в церкви, будто директор курсов болен. Ещё раньше она слышала, что в последнее время с ним не раз случались тяжёлые сердечные приступы. Однако она не думала, что это опасно для жизни. Но на сей раз, видно, он был болен серьёзно.
С той минуты, когда учительница услыхала о его болезни, она только и думала о том, что директор, как и его дядя, может умереть, а она так и не решится поблагодарить его. И она всё ломала голову, как быть.
В воскресенье после обеда учительница обошла соседей и упросила их отпустить детей с ней в Неес: мол, она слышала, что директор курсов болен, и думает, что ему доставит радость, если к нему придут дети и споют ему несколько песен. Даже если они не успеют вернуться засветло, то вечера теперь лунные и, она думает, идти обратно будет нетрудно. Учительницу не покидало ощущение, что в Неес непременно надо пойти этим вечером. Она боялась, что на другой день будет уже поздно!
Сага о Вестеръётланде
Воскресенье, 9 октября
Дикие гуси покинули Бохуслен и к вечеру очутились на западе провинции Вестеръётланд. Они спали на болоте, а маленький Нильс Хольгерссон, спасаясь от сырости, решил пойти к насыпи у шоссейной дороги, пересекавшей болото. Забравшись туда, он как раз искал местечко поудобнее, где можно было бы выспаться, когда увидел, что по дороге движется небольшая толпа людей. То была молодая учительница, а с ней двенадцать-тринадцать детишек. Весело и задушевно беседуя, они шли, сбившись тесной стайкой вокруг учительницы. Мальчику очень захотелось пройтись с ними и послушать, о чём они говорят.
Сделать это было нетрудно; он слез с насыпи и побежал у самой обочины в тени, где его почти невозможно было разглядеть. А когда идёт столько людей, шум шагов заглушает всё остальное, и никто не мог расслышать, как хрустит гравий под его крошечными башмачками.
Желая подбодрить детей во время пути, учительница рассказывала им старинные предания. Она как раз закончила одну историю, когда к толпе присоединился и мальчик. Но дети стали сразу же просить, чтобы она рассказала ещё что-нибудь.
– Слыхали вы о старом великане из Вестеръётланда, что переселился на остров, далеко-далеко в северном море? – спросила учительница.
Нет, такого дети не слыхали; и она начала новый рассказ:
– Однажды тёмной ночью, в бурю, один корабль потерпел кораблекрушение. Он разбился о прибрежные скалы у маленькой шхеры далеко-далеко в северном море. Из всего экипажа спаслись и выбрались на сушу лишь двое. Немудрено, что они, промокшие до нитки и совсем окоченевшие, обрадовались, когда увидали на берегу, у самой воды, большой костёр из брёвен! Поспешили они к огню, думать не думая, что их может подстерегать опасность. Подошли они ближе и видят – сидит у костра страшный старик, да такой огромный и сильный, что и сомнения быть не может: он из племени великанов.
Замерли они на месте, к костру подойти боятся. Однако же стужа стояла лютая, северная буря так и завывала над шхерой, так и завывала! Поняли они, что если не отогреются у костра, то замёрзнут. Набрались они храбрости и подошли к великану.
– Добрый вечер, отец! – молвил старший. – Не позволите ли двум морякам погреться у вашего костра? Мы потерпели кораблекрушение.
Великан вздрогнул, очнулся от раздумья, приподнялся и вытащил меч из ножен.
– Кто вы такие? – спросил он. Старик плохо видел и не мог взять в толк, что за люди с ним говорят.
– Ну, коли хочешь знать, так оба мы из Вестеръётланда, – ответил старший из моряков. – Наш корабль разбился неподалёку отсюда, а мы, измученные и замёрзшие, выбрались на берег.
– Не в моём обычае терпеть людей на своей шхере, но коли вы родом из этой провинции, дело иное, – молвил великан и вложил меч в ножны. – Можете посидеть у костра и погреться. Ведь я сам оттуда, долго жил там в Скалунде, в большом кургане.
Уселись моряки на камни. Разговаривать с великаном они не смели, а лишь молча сидели и смотрели на него. И чем дольше они рассматривали великана, тем он казался им огромнее и тем меньше и немощней представлялись они самим себе.
– Худо у меня стало с глазами, – молвил великан. – Я и тени вашей разглядеть не могу. А уж до того любопытно мне узнать, каковы нынче на вид жители Вестеръётланда. Пусть хоть один из вас протянет мне руку, чтоб я мог убедиться: не перевелась ещё в Швеции горячая кровь!
Поглядели моряки сперва на кулаки великана, а потом на свои. И никому из них не захотелось ему руку протянуть. Видят, торчит из костра железный вертел, которым великан вместо кочерги головешки мешал, а один его конец раскалился докрасна. Вытащили они вдвоём вертел из огня, подняли и протянули великану. Тот как схватил вертел да как сожмёт! Тут плавленое железо у него между пальцами так и потекло!
– Гляжу, не перевелась ещё в Швеции горячая кровь! – воскликнул довольный великан.
А моряки во все глаза на него глядят! И снова стало тихо у костра. Однако встреча с земляками заставила великана вспомнить родной Вестеръётланд. Сидит он да и вспоминает то одно, то другое.
– Хотел бы я знать, как там курган в Скалунде? – полюбопытствовал он.
А моряки и знать не знают про курган, о котором исполин спрашивает.
– Он, верно, обвалился, – на свой риск ответил младший. Понял он, что с великаном шутки плохи и нельзя ему не ответить.
– Да, да, так оно, верно, и есть, – подтвердил великан и кивнул головой. – Да этого и надо было ждать, коли жена моя с дочкой его в одно утро насыпали; землю-то они в передниках натаскали!
И снова стал он раздумывать да вспоминать. Дома-то он давно не был. И целый час прошёл, прежде чем он кое-что вспомнил.
– Ну а горы Чиннекулле да Биллинген да другие мелкие горушки, которые по всей огромной равнине разбросаны, они, верно, всё ещё на своих местах стоят? – спросил великан.
– Стоят себе, – ответил старший. Решил он показать великану, что понимает, как тот могуч, и добавил: – Ну а к этим горам, верно, вы руку приложили? Без вас тут, верно, не обошлось?
– Да нет, эти не я насыпал, – возразил великан. – Но могу сказать: за те горы тебе до́лжно моего отца благодарить. Когда я был совсем малышом, этой огромной равнины в Вестеръётланде и в помине не было. А на её месте высилось длинное плоскогорье. И тянулось оно от озера Веттерн до самой реки Йётаэльв. Но вот задумали кое-какие речки разрушить это плоскогорье и перенести его вниз, к озеру Венерн. А было оно не из твёрдого гранита, а больше из известняка да сланца, так что совладать с ним ничего не стоило. Помнится, как речки всё расширяли да расширяли узкие свои русла и речные долины, так что под конец вместо долин простирались уже целые равнины. Отец мой да я выходили порой поглядеть, как трудятся реки, но ему не по душе пришлось, что они целую гору уничтожили.
– Оставили бы нам хоть несколько местечек, где можно было бы отдыхать, – сказал он однажды да и снял с себя каменные башмаки. Один он задвинул далеко на запад, а другой – далеко на восток. Каменную свою шляпу положил на горную вершину близ берегов озера Венерн, каменную палицу вслед ему бросил, а мой каменный колпачок зашвырнул далеко на юг. Ну а все другие пожитки из доброго твёрдого камня, что у нас с собой были, он по разным местам разложил. Потом уже реки размыли почти всё плоскогорье. Но те горы да вершины, которые батюшка каменными башмаками, шляпой, палицей, колпачком и прочим защитил, реки тронуть не посмели, и все они остались целы-невредимы. Под каблуком одного его башмака горушка Халлеберг схоронилась, а под подошвой – Хуннеберг. Под другим башмаком Биллинген убереглась; отцова шляпа дала прибежище Чиннекулле, под моим колпачком Мёссеберг спряталась, а под каменной палицей – Оллеберг улежала.
Всё же прочие мелкие горушки на равнине Вестъётаслеттен тоже по милости моего батюшки сохранились. Хотел бы я знать, много ли найдётся ныне в Вестъётланде людей, которых можно было бы так же почитать, как моего отца?
– Мудрено ответить на твой вопрос, – сказал младший, – но всё же скажу: коли великанов, как и реки, почитали некогда за их могущество, сдаётся мне, однако, что людей следует ещё более уважать. Ведь это они стали ныне владыками гор и равнин!
Великан недовольно ухмыльнулся. Видать, не по душе пришёлся ему ответ моряка. Однако он тут же спросил:
– Ну а как там поживает водопад Тролльхеттан?
– Бурлит да грохочет, как всегда, – ответил старший. – А может, раз вы горы в Вестеръётланде уберегли, так уж не вы ли и большие водопады сотворили? Верно, без вас тут тоже не обошлось?
– Да нет, не совсем так, – сказал великан, – однако, помнится мне, когда я был совсем малышом, я и все братья мои на них как на горках катались. Вставали мы на бревно и неслись вниз под гору через Гуллёфаллет и Топпёфаллет, да и через три других водопада. А мчались мы с такой быстротой, что вскоре добирались до самого моря. Хотел бы я знать, найдётся ли какой-нибудь малый в Вестеръётланде, что и нынче так забавляется?
– Мудрено сказать, – ответил младший. – Сдаётся мне, однако, что более диковинный подвиг совершили мы, люди, когда канал между водопадами протянули. И мы можем съезжать с водопада Тролльхеттан не только вниз, будто с горы, как вы в детстве, но и подниматься вверх на наших шхунах и пароходах!
– Ну и чудеса! – воскликнул великан; казалось, будто ответ этот его чуть раздосадовал. – А может, вы мне ещё скажете, как там поживает край озера Мьёрн? Ну тот, что зовётся в народе Свельтурна – то есть Голодный?
– Да, немало было с ним хлопот, – ответил старший. – Уж не по вашей ли милости, отец, стал он таким бесплодным, каменистым да унылым? Ведь, кроме вересковых пустошей да низких утёсов, там ничего нет. Верно, без вас тут тоже не обошлось?
– Да нет, не совсем так, – сказал великан. – В мои времена рос там чудесный лес. Но как-то играли мы свадьбу одной из дочерей, и понадобилось нам немало дров. Взял я тогда канат, длинный-предлинный, обвязал им лес в этой округе, повалил его одним махом да и понёс домой. Хотел бы я знать, найдётся ли кто в нынешние времена, кто может одним махом лес повалить?
– Не в моих силах ответить на твой вопрос, – отозвался младший. – Но в дни моей молодости места вокруг Свельтурны были голы и бесплодны, а ныне люди там повсюду посадили лес. По мне, это тоже подвиг, и немалый!
– Да, но в южном Вестеръётланде, верно, ни одному человеку не прокормиться? – спросил великан.
– Стало быть, без вас там тоже не обошлось? – спросил старший.
– Да нет, не совсем так, – сказал великан. – Однако помнится мне, когда мы, дети великанов, пасли в тех краях наши стада, мы понастроили великое множество каменных лачуг! А от всех камней, которые мы там друг в дружку кидали, и земля сделалась каменистой и для земледелия вовсе непригодной. Думается мне, едва ли можно пахать землю в тамошних краях!
– Да, правда твоя, от земледелия там мало проку, – молвил старший, – зато все люди, что живут в тех краях, – умельцы: они либо ткачи, либо резчики по дереву. И сдаётся мне, более почётно уметь раздобыть себе пропитание в таком бедном краю, нежели приложить руку к тому, чтобы разорить его.
– Осталось мне спросить тебя ещё об одном, – молвил великан. – Что теперь у вас там внизу, на побережье, где река Йётаэльв в море впадает?
– Стало быть, вы и там хозяйничали? – спросил младший.
– Да нет, не совсем так, – сказал великан. – Однако помнится мне, было у нас в обычае спускаться вниз к берегу, приманивать к себе кита и мчаться на его спине через фьорды да заливы среди шхер. Хотел бы я знать, найдётся ли кто, что и ныне так забавляется?
– Не могу сказать, – ответил моряк, – но, по мне, не менее славный подвиг – то, что мы, люди, построили внизу, близ реки Йётаэльв, город, откуда во все моря плывут корабли.
Ни единого слова не ответил ему великан, и младший моряк, что сам был родом из Гётеборга, стал описывать этот богатый торговый город – его просторную гавань, мосты и каналы, прямые улицы. Ну а предприимчивых торговцев и смелых мореплавателей там не счесть! И у них хватит смекалки превратить Гётеборг в наипервейший город на севере!
С каждым новым ответом морщины на лбу великана становились всё глубже. Видно, не по душе ему было, что люди сделались владыками природы!
– Да, послушаешь вас, так в Вестеръётланде немало перемен! – молвил он. – Хотелось бы мне туда вернуться да кое в чём порядок навести!
Услыхал старший моряк его слова и за Вестеръётланд встревожился. Ведь добра от великана, коли он обратно вернётся, не жди! Но, разумеется, признаваться, что боится этого, не стал и говорит:
– Не сомневайтесь, отец, встретят вас там честь по чести. Мы велим во все колокола бить!
– Вот как, стало быть, там ещё есть колокола? – нерешительно спросил великан. – Разве не разбиты эти большие колокольчики в Хусабю, в Скаре да в Варнхеме?
– Нет, все в целости, да и с тех пор, как вы там были, немало у них и новых собратьев появилось! Ныне в Вестеръётланде не найдётся ни одного местечка, где не было бы слышно звона колоколов.
– Ну, тогда уж лучше мне остаться здесь, – молвил великан, – ведь из-за этих-то колоколов я и переселился оттуда.
Он было призадумался, но вскоре вновь обратился к морякам:
– Можете спокойно лечь у костра. Завтра поутру я сделаю так, что мимо пройдёт корабль, который возьмёт вас на борт и отвезёт в родные края. Но в благодарность за гостеприимство, что я вам оказал, сослужите мне службу. Как вернётесь домой, пойдите к Наидостойнейшему во всём Вестеръётланде, поклонитесь ему от меня и передайте в дар этот перстень. Да скажите, что, если он будет носить этот перстень, он станет много знатнее и богаче других.
Вернулись моряки домой, отправились к Наидостойнейшему во всём Вестеръётланде и передали ему перстень. Но человек этот был разумом не обижен и не стал надевать его сразу на палец. Вместо этого повесил он перстень на ветку маленького дубка у себя во дворе. И в тот же миг дубок стал расти, расти, да так быстро, что все это тотчас же приметили. Дал дубок побеги, отрастил ветви да листья, ствол его потолстел, кора затвердела. Потом дерево зацвело и покрылось желудями. А вскоре дубок так вырос, что более могучего дерева никто и не видывал. Но не успел он вырасти, как столь же быстро стал увядать: опали листья, отвалились ветки, в стволе сделалось дупло, а само дерево сгнило. И вскоре ничего, кроме трухлявого пня, от него не осталось.
И тогда Наидостойнейший во всём Вестеръётланде взял перстень да и забросил его далеко-далеко, а потом сказал:
– Этот перстень, дар великана, волшебный. Тот, кто его наденет, обретёт силу богатырскую и во всём будет превосходить других. Но миг этот будет краток. Ибо перстень вместе с тем ослабляет того, кто им владеет, настолько, что вскоре и силе его, и счастью приходит конец. Я этот перстень носить не стану! С недобрым умыслом послан он сюда! Надеюсь, никто больше его не подберёт!
Однако вполне может статься, что перстень уже кто-то подобрал. Всякий раз, когда какой-нибудь достойный человек напрягается сверх всякой меры, стараясь достичь какой-нибудь цели, люди невольно думают, уж не он ли нашёл тот перстень? И не перстень ли заставляет этого человека трудиться сверх сил и увянуть прежде времени, так и не доведя своё дело до конца.
Песня
Кончив свою историю, учительница увидела, что они почти дошли до Нееса. Уже были видны большие хлевы и амбары, затенённые, как, впрочем, и все строения в здешней усадьбе, прекрасными деревьями. Вскоре на вершине холма показался и господский дом.
До этой самой минуты она радовалась, что пошла в усадьбу, и не испытывала ни малейших колебаний. Но тут, при виде дома, она вдруг почувствовала, как мужество ей изменяет. А что, если задуманное ею – сплошное сумасбродство?! И благодарность её, наверно, никому не нужна! Может, над ней только посмеются… Вот глупая! Примчалась со своими учениками на ночь глядя! Да и петь ни она, ни они красиво не умеют!
Учительница замедлила шаги, а поравнявшись с лестницей, которая вела к дому по склону холма, поднимавшегося несколькими террасами, сошла с дороги и стала подниматься наверх. Она хорошо знала, что с тех пор, как старый господин умер, в его доме никто не живёт, и поднималась туда только для того, чтобы выиграть время и как следует поразмыслить – идти ли дальше или повернуть назад.
Когда же она взошла на террасу и увидела господский дом, ослепительно-белый, весь залитый лунным светом, увидела живые зелёные изгороди, цветники, вазы и величественную парадную лестницу с балюстрадой, она вовсе пала духом. Как здесь всё значительно и прекрасно! Нет, ей здесь делать нечего! Ей казалось, будто этот богатый белый дом говорит ей: «Не подходи ко мне близко. Неужто ты и впрямь думаешь, будто ты и твои ученики могут доставить хоть малейшую радость тому, кто привык жить в подобной роскоши?»
Чтобы прогнать сомнение, закравшееся в её душу, учительница стала рассказывать детям историю о старом и молодом господине, которую сама услышала, когда училась на курсах кустарных промыслов. И история эта вселила в неё мужество. Ведь и дом, и вся усадьба в самом деле подарены курсам! Подарены для того, чтобы учителя и учительницы проводили счастливейшие дни своей жизни в этом прекрасном поместье, а затем несли бы отсюда и знания, и радость своим ученикам! Ведь хозяева здешней усадьбы, преподнеся такой дар, проявили глубочайшее уважение к труженикам школы. И доказали, что воспитание шведских детей для них превыше всего! Поэтому именно здесь она не должна испытывать ни робости, ни смущения!
Такие мысли несколько утешили её, и она решила продолжить путь. По старой памяти она спустилась в парк, тянувшийся от склона холма, на котором стоял дом, до самого озера. Пока она шла под сенью чудесных деревьев, казавшихся такими таинственными при лунном свете, в душе её пробудилось множество отрадных воспоминаний. Она стала рассказывать детям, как весело здесь бывало в прежние времена и как счастлива она была, когда училась на курсах и каждый день прогуливалась в этом чудесном парке! Она рассказывала им о праздниках, об играх и о работе, но прежде всего о великом благородстве людей, отворивших ворота этой гордой усадьбы для неё и для многих других учителей.
Воспоминания и собственный рассказ укрепили её мужество. Пройдя через парк, она с детьми перешла мостик и добралась до прибрежных лугов, где среди строений, в которых размещались курсы, стояла вилла директора.
У самого мостика раскинулась поросшая зелёной травкой площадка для игр. И, проходя мимо неё, она красноречиво рассказывала детям, как чудесно бывало здесь летними вечерами. Вся лужайка была заполнена людьми в лёгких светлых платьях и костюмах, а хороводы и пение чередовались с играми в мяч! Она показала детям Дом дружбы с залом собраний, здание курсов, где читали лекции, строения, где размещались мастерские и гимнастические залы. Стремительно шла она вперёд и говорила без умолку, словно отгоняя робость и смущение. Но, дойдя наконец до директорской виллы, она остановилась.
– Знаете что, дети, не надо нам идти дальше, – сказала она. – Раньше я об этом не подумала, но, может быть, директор так тяжело болен, что наше пение ему только повредит. Было бы ужасно, если б из-за нас ему стало ещё хуже!
Крошечный Нильс шёл вместе с детьми и слышал всё, о чём говорила учительница. Он понял, что дети пришли спеть кому-то, кто лежит больной на этой вилле, но теперь учительница колеблется, петь или нет, так как боится потревожить больного.
«Жалко, если они уйдут ни с чем, – подумал мальчик. – Ведь нет ничего легче, как разузнать, хочет ли больной послушать их пение. Почему никто не сходит на виллу и не узнает?»
Но учительнице, казалось, это и в голову не приходило; она повернулась и медленно двинулась назад. Некоторые ученики стали было возражать, но она ответила:
– Нет, нет, ни в коем случае! Глупая это была затея – идти сюда на ночь глядя и петь! Мы только помешаем больному!
Тогда Нильс Хольгерссон решил: раз никто не собирается узнавать, в силах ли больной слушать пение, это надо сделать ему. Отделившись от остальных, он побежал прямо к дому. Перед виллой стоял только что подъехавший экипаж, а возле него старик-кучер. Едва мальчик успел приблизиться к подъезду, как дверь отворилась и на крыльце показалась молоденькая служанка с подносом в руках.
– Вам, Ларссон, придётся ещё немного подождать лекаря, – сказала она. – Госпожа приказала, чтоб я принесла вам закусить и согреться.
– А как там хозяин? – спросил кучер.
– Он больше не мучается. Но сердце у него словно остановилось. Уже целый час директор лежит не шелохнувшись. Мы даже не знаем, жив он или мёртв!
– А что лекарь говорит? Это конец?
– Может, оно и так, а может, и нет, Ларссон… может, так, а может, и нет… Директор наш лежит и как будто прислушивается, не раздастся ли чей-то зов, чтобы решилась его судьба…
Нильс Хольгерссон быстро помчался обратно по дороге, догонять учительницу со школьниками. Он вспомнил, как было, когда умирал его дедушка, матушкин отец. Он был моряк, и когда лежал на смертном одре, то попросил открыть окошко, чтобы ещё раз услышать шум ветра. А этот больной любил жить среди молодёжи и слушать их песни, смотреть на их игры…
Учительница нерешительно шла по аллее. Когда она подходила к усадьбе, ей хотелось повернуть назад. Теперь же, когда она удалялась от Нееса, ей тоже хотелось вернуться обратно…
В полном смятении она молча шла с детьми по дорожке. Аллея была так сильно затенена деревьями, что она ничего не могла разглядеть, но ей чудилось, однако, будто она слышит вокруг множество голосов. Со всех сторон доносились к ней тысячи дрожащих от страха голосов, которые, казалось, говорили: «Мы все так далеко, так далеко! Но ты-то близко! Ступай и спой ему, спой о том, что мы все чувствуем!»
И она вспомнила одного за другим тех, кому помогал и о ком заботился директор. Какие нечеловеческие силы надо было иметь, чтобы поддерживать всех, кто в этом нуждался!
«Иди и спой ему! – шептали вокруг голоса. – Не дай ему умереть без последнего привета от всех, кто здесь учился! Не думай, будто ты – ничтожна и незначительна! Думай о той огромной толпе людей, которая стоит за твоей спиной! Дай ему понять, прежде чем он уйдёт, как мы любим его!»
И учительница всё замедляла и замедляла шаги. Но тут вдруг она услыхала не просто зов из глубины собственной души. Нет, этот голос доносился из окружавшего её мира. Но то был не обычный человеческий голос! Он напоминал то ли щебет птички, то ли стрекотание кузнечика. Однако же она явственно услыхала, как голос этот крикнул ей, чтоб она шла назад!
А большего и не требовалось; она, уже не колеблясь, повернула обратно…
Учительница и дети спели несколько песен под окнами директора. И ей вдруг самой показалось, что их пение этим вечером звучит необыкновенно красиво. Словно все знакомые и незнакомые голоса пели вместе с ними. Воздух был полон каких-то дремлющих, затаённых звуков… они словно только и ждали, когда дети с учительницей запоют, чтобы пробудиться от дремоты и присоединиться к их пению.
Тут входная дверь быстро отворилась и кто-то поспешно вышел на крыльцо.
«Это идут сказать мне, что больше петь нельзя, – подумала учительница. – Только б мы не наделали беды!»
Но оказалось, что их приглашают войти в дом отдохнуть, а потом спеть ещё несколько песен.
По ступенькам крыльца навстречу учительнице спускался врач.
– На сей раз опасность миновала! – сказал он. – Больной лежал в забытьи, и сердце его билось всё слабее и слабее. Но когда вы начали петь, он, казалось, услыхал зов всех тех, кому так нужен! И он почувствовал, что ещё не настало время ему искать покоя. Пойте ещё! Пойте и радуйтесь, потому что, мне кажется, пение ваше вернуло его к жизни! Теперь, может быть, он останется с нами ещё на несколько лет!