Прошло лишь 20 минут с тех пор, как мы пришли в лагерь, чтобы восстановить силы, и тут температура резко снизилась, сильный ветер начал гнуть деревья, а в небе сверкнули молнии, пошел сильный дождь. Хотя это был не первый ливень за время моего путешествия, он был самым сильным. Все стало влажно-размытым из-за беспорядочных частиц – жидкий белый шум. Вода лилась с крыш, струилась и стекала по песчаной почве. Звук физически стремился подавить все вокруг, как будто он пытался поглотить земную плоскость, как будто дождь вспомнил, что когда-то он был океаном и все еще способен затопить мир.
Я посмотрел на облака – источник этого потопа. Мы видим облака так часто и в таком изобилии, что легко забыть, какое это чудо. Облако бесплотно и в то же время поразительно тяжело: это левитирующее озеро, которое обычно весит больше, чем несколько синих китов. Облако – это воздушная алхимия, одновременно жидкость, пар и кристалл. Это загадочный, но неизбежный результат атмосферной физики. Однако как я теперь знал, облака – это еще и биологическая субстанция: в них присутствуют микробы и споры, полные эха жизни древних живых существ. Облако – это Земля, которая видит свое собственное дыхание.
Взглянув на небо, я вспомнил, как выглядел лес с высоты более 300 метров: километр за километром нетронутые заросли, уходящие к тонкой серой линии горизонта. По объему каждое взрослое дерево в лесу – это в основном мертвая ткань: столб безжизненной древесины, пронизанный тонкими слоями активных клеток, одетый листьями и покрытый симбиотическими микробами. Однако ни один ученый не оспаривает, что дерево – живое. Возможно, лес с его запутанной смесью одушевленных и неодушевленных существ не так уж и отличается от дерева.
Смею предположить, что большинство людей без колебаний назвали бы лес живым. Утверждать обратное кажется ложью, особенно сейчас, когда наука доказала фундаментальную взаимозависимость жизни, воздуха и почвы, подробно описала, как леса генерируют большую часть осадков, выпадающих на их пологи, и выявила обширные подземные сети корней и грибов, через которые деревья и другие растения обмениваются источниками питания и информацией. Концепция живой планеты идет еще дальше. Речь идет не о том, что Земля – это отдельный живой организм, точно такой же, как птица или бактерия, а о том, что планета – это крупнейшая из известных живых систем, объединяющая все экосистемы, и у нее есть все те же структуры, ритмы и процессы саморегуляции, которые есть и у организмов.
Господствующие научные парадигмы последних двух столетий рассматривали происхождение жизни как нечто, случившееся на Земле или в ней, как будто планета была просто декорацией для удивительного явления – яслями, в которых произошло чудо. На самом же деле эти два понятия нельзя разделять таким образом. Жизнь – это и есть Земля. Наша живая Земля – это чудо. Жизнь возникла на Земле, создается на ней и возвращается на нее. Мы до сих пор носим океан в своей крови и выращиваем скелеты из камня. Зарождение жизни означало, что Земля открыла себя, организовала себя, научилась меняться по-новому.
С тех пор то, что мы называем жизнью, и то, что мы называем планетой, были единым целым, и одно непрерывно поглощало и обновляло другое. Земля – это камень, который кипит, бурлит и цветет: цветущая твердыня Везувия, подвешенная в пузырьке дыхания. Земля – это камень, питающийся звездным светом и излучающий мелодии, кружащийся в непостижимой пустоте космоса. Это пульсирующий, дышащий, эволюционирующий камень. И этот камень, как и мы, может умереть.
Дождь прекратился почти так же внезапно, как и начался, хотя вода продолжала обильно капать сквозь ветви. Шум превратился в медитативное журчание, удивительно похожее на тихое потрескивание затухающего костра. Это был конец, но в нем чувствовалось и предвкушение: возможно, не начало, а мост куда-то. Я наблюдал за тем, как сверкающие листья колышутся и трепещут под падающими каплями, поочередно склоняясь и поднимаясь. Казалось, они действительно танцуют, двигаясь под музыку, которую я еще только учился слышать.
8. Корни огня. Как эволюция огня и жизни преобразила планету
Дом Фрэнка Лейка в Орлеане, штат Калифорния, найти нелегко: он расположен на холме, густо поросшем лесом, его пересекают узкие, извилистые дороги, часто без указателей. Я направился туда однажды днем в конце октября, но заблудился и нечаянно вторгся на территорию соседа Лейка, прежде чем нашел нужное место. Когда Лейк и его жена Луна купили этот дом в 2008 году, это было, по сути, маленькое, плохо благоустроенное здание. Лейки расширили его и превратили в большой красивый дом красного цвета – теперь у него остроконечный фасад и деревянное крыльцо. Старая беседка, увитая киви, обрамляет передний двор, где есть пруд, овощная грядка, а также заросли черники и орешника. Рядом стоят несколько открытых сараев, из которых Лейк – эколог-исследователь из Лесной службы США – сделал мастерские и склады. Большую часть прилегающей к дому территории занимают дебри дугласовых пихт, кленов и дубов, поросших папоротниками, ежевикой и зизифусом.
«Это дикий плодовый сад», – объяснил Лейк, показывая мне свой участок и пробираясь между тонкими стволами деревьев и разросшимися кустарниками. На нем были брюки карго, черные ботинки с толстой подошвой и шапка камуфляжного цвета. Он продолжил: «Это место, которым раньше управляли каруки». У Лейка смешанное этническое происхождение: у него есть индейские, европейские и мексиканские корни. В частности, Лейк – потомок каруков, коренного народа северо-запада Калифорнии и одного из крупнейших племен штата. Часть членов его семьи также принадлежит к племени юрок – другим представителям коренного населения штата Калифорния.
«Как мы можем узнать, что вот этот большой дуб, вон тот и другие были частью плодового сада?» – спросил Лейк. Он продолжил, ускоряя шаг по мере того, как говорил: «На самом деле, все выдает большая ровная площадка из красной глинистой почвы, которая находится недалеко от исторической деревни и троп. А еще здесь есть артефакты: в курятнике я нашел наконечники стрел, которые то ли показались на поверхности после того, как дождь размыл землю, то ли их откопали суслики. Еще кое-что я нашел во дворе, например ступку и пестик для растирания желудей. Я понял, что на этом месте выращивали дубы и что оно нуждается в любви».
Пройдя немного вперед, мы попали в дубовую рощу. На лесной подстилке практически не было растительности, местами она была опалена дочерна, ее усыпали желуди. Яркий зеленый мох полностью покрывал гнилое бревно и несколько пней в центре поляны. Когда Лейк только переехал сюда, эта местность представляла собой удушающие заросли дубов, земляничного дерева, сумаха ядовитого и жимолости – эти заросли были настолько густые, что невозможно было ни что-то увидеть сквозь них, ни ориентироваться в них. С 2009 года Лейк, по совместительству сертифицированный пожарный, прореживал и выжигал растительность на этой половине акра[73] земли. Для своих целей он использует бензопилу, а также пропановую и капельную горелки. За годы контролируемого выжигания, или, как это еще часто называют, управляемых пожаров, ему удалось избавиться от всего удушающего деревья подлеска, сократить количество деревьев и дать оставшимся дубам, самым крупным и старым, больше света и пространства, создав плодовый сад, похожий на тот, который был в распоряжении у предков Лейка.
Огонь также помогает в борьбе с вредителями. Каждое лето долгоносики и мотыльки откладывают яйца на желудях, затем эти личинки их пожирают. Если периодически устраивать небольшие контролируемые пожары, они не повредят деревьям, но уничтожат какую-то долю куколок вредителей, которые прячутся в опавших листьях и почве, прежде чем они успеют уничтожить урожай следующего года. Как и многие коренные народы в этом районе, семья и друзья Лейка продолжают использовать желуди для приготовления муки, хлеба и супа.
«Если вокруг деревьев слишком много мусора и подстилки, они будут сильно заражены и мало какие животные или люди захотят есть их желуди. Когда же дуб здоровый и очищен от мусора, как в этом случае, вокруг него начинают появляться дикие животные – белки и олени. Прошлой весной мой сосед видел здесь ильку, – рассказал Лейк, под последним имея в виду лазящего по деревьям крупного всеядного зверя, похожего на ласку, – я видел и желудевых дятлов. Если устраивать контролируемые пожары, то желуди становятся лучше».
«Откуда вы знаете, какие из них самые хорошие?» – спросил я, осматривая сотни опавших желудей у наших ног.
«Ищите серебристо-белые, – сказал Лейк, наклонившись и подняв желудь, – например, как этот». Он осмотрел его внимательнее и заметил: «Знаете, вообще, этот немного поеден». Он продолжил копаться в опавших листьях, и я не мог уследить за его движениями – так быстро двигались его пальцы. «На этом жучки. Эти потрескались и уже покрылись пятнами. Ладно, проехали. Коричневый верх – это плохо. Белая верхушка – хорошо». Он показал мне несколько крупных желудей с аккуратными белыми кружочками на округлом конце: они были гораздо чище и ярче, чем те, что мы видели раньше.
«Белая верхушка – хорошо, – повторил я, – почему же?»
«Пятна сверху обычно означают, что желудь внутри поврежден или его прогрыз какой-то жучок. Если снаружи он чистый, значит, внутри тоже все в порядке». Лейк вскрыл желудь и разделил его пополам по вертикали. Мякоть была гладкой, кремово-белого цвета с оттенком желтого, как французская ваниль. «Этот желудь хорош со всех сторон», – сказал он, поворачивая его то так, то эдак, словно осматривал драгоценный камень. На мгновение он остановился в восхищении. «Это идеальный желудь, – сказал он, – знаете, я чувствую гордость за это: я очень горжусь своей семьей, когда узнаю, что желуди, которые мы нашли, используют в церемониях, ими угощают старейшин или кормят живность, которая здесь размножается. Именно так выглядят традиционные методы управления и обеспечения продовольственной безопасности. Это человеческая услуга экосистемам. А еще это адаптация к климату. Если кто-то бросит сигарету в жаркий летний день и здесь вспыхнет лесной пожар, эта поляна станет барьером между огнем и моим домом, а также между моим участком и землями соседей. Это место обеспечивает нашу безопасность».