Геолог Ли Камп был одним из первых ученых, официально опубликовавших теорию об этом особом планетарном балансе. Впоследствии ее развили Тим Лентон и другие исследователи. Ключ к пониманию их моделей – химический элемент, название которого созвучно со звездным светом, – фосфор[84]. Все живые организмы нуждаются в фосфоре, это важный элемент для посторения ДНК и клеточных мембран, однако его природные источники ограничены. Бóльшая часть фосфора находится в горных породах и постепенно высвобождается на поверхность под воздействием дождя, льда и ветра. Когда микробы, грибы и растения заселили сушу и, став активной частью круговорота воды, стали разрушать кору планеты с помощью корней и кислот, они ускорили высвобождение фосфора из горных пород и увеличили поток фосфора с суши в море через реки. Это в свою очередь повысило производительность как наземных растений, так и обитающих в океане фотосинтезирующих организмов, таких как фитопланктон. Эта элементарная связь между сушей и морем, по мнению Кампа и его коллег, в конечном итоге стала основой для жизненно важного цикла.
Когда уровень кислорода в атмосфере поднимается слишком высоко, пожары становятся безудержными и уничтожают огромные массивы растительности, снижая общую способность наземных растений высвобождать и улавливать фосфор. В то же время все больше доступного фосфора попадает в океан, где его используют планктон и водоросли. Однако морские фотосинтезирующие организмы используют этот фосфор не так эффективно, как их наземные собратья. Наземные растения способны запасти в своем теле 1000 атомов углерода на каждый атом фосфора, который они получают. Океанические растения, напротив, запасают только 100.
Таким образом, повышение уровня кислорода и бушующие лесные пожары в конечном итоге снижают общую продуктивность фотосинтезирующих организмов Земли и уменьшают количество органического вещества, которое оседает на дне болот и океанов, ослабляя сам механизм, с помощью которого кислород накапливается в атмосфере. В течение миллионов лет уровень кислорода падает, бушующие пожары вспыхивают и разгораются, а наземные растения восстанавливаются. Хотя эта теория еще не стала общепризнанной, все больше ученых считают, что описываемый ею цикл стабилизировал количество кислорода в атмосфере Земли по меньшей мере на 50 миллионов лет.
Когда в 1980-х годах гипотеза Геи приобрела широкую известность, одними из самых спорных ее постулатов были утверждения о том, что жизнь управляет климатом планеты в своих интересах и что земная система в целом активно «стремится к достижению оптимальной физической и химической среды для жизни на планете», как выразились Джеймс Лавлок и Линн Маргулис еще в начале своего научного пути. Как показывает история Земли, это не совсем так[85]. Напротив, многие формы жизни – от микробов до деревьев и двуногих обезьян – стали причиной самых страшных кризисов в истории Земли или усугубили некоторые из них.
Не существует единого «оптимального» состояния планеты, которое бы устраивало все огромное разнообразие видов жизни, существовавших на протяжении последних четырех миллиардов лет. Однако в целом, если дать жизни и окружающей среде достаточно времени и возможностей, то, похоже, они сами выработают те типы взаимодействия и те ритмы, которые обеспечат их взаимное существование. В этом нет ничего телеологического. Такое постоянство не проектируется и не планируется. Это результат неминуемых физических процессов, связанных с процессами, которые управляют эволюцией видов.
Все сложные многоклеточные организмы выработали огромное количество способов поддерживать гомеостаз – сохранять устойчивое состояние физических и химических условий, необходимых для дальнейшего существования. Все сложные организмы также являются химерами: их геномы представляют собой лоскутное одеяло, сшитое из генов, привнесенных вирусами и позаимствованных у других видов. Некоторые органеллы в их клетках когда-то были свободноживущими бактериями и только затем стали частью многоклеточного организма. Кора деревьев, мех или кожа животных населены триллионами микробов – тайно конкурирующих, сотрудничающих и размножающихся. Любое отдельное растение, гриб или животное – это, по сути, экосистема. Если такие сложные существа могут поддерживать гомеостаз – а по этому вопросу разногласий нет, – то, возможно, аналогичное явление происходит в масштабах лесов, лугов, коралловых рифов и других экосистем.
Экосистемы не могут конкурировать и размножаться так, как это делают организмы и виды, но они живые сущности, способные к саморегуляции и эволюции. Они наследуют изменения, внесенные их предшественниками, и передают новые изменения последующим поколениям. Конечно, конкретные виды и места обитания в этих системах со временем сильно меняются. Однако отношения, определяющие их, те циклы и сети, которые связывают добычу и хищника, цветок и пчелу, лист и пламя, а также созданная жизнью физическая инфраструктура – богатые почвы, сети корней и грибов, рифы и океанические отложения, – все это, как правило, сохраняется. Или, если они разрушены, восстанавливается в той или иной форме.
Совокупности видов, которые помогают поддерживать систему, будут пользоваться преимуществом, в то время как те, что доводят систему до состояния разрушения, в конечном итоге уничтожат сами себя, даже если получат преимущества в краткосрочной перспективе. Наиболее устойчивые экосистемы – те, которые лучше всего умеют адаптироваться к вызовам, – будут жить дольше всех. Возможно, этот феномен выносливости распространяется и на планету в целом. Важно не намерение выжить, а тенденция – не императив, а склонность. Будь то одна клетка или кит, прерия или планета, живые системы находят способы выжить.
Вскоре после того, как мы с Фрэнком Лейком осмотрели его участок, он отвез нас в Национальный лес Шести рек, чтобы поближе познакомиться с местными пейзажами. Проезжая по крутой, извилистой дороге, мы увидели шлейф дыма, плавно поднимающийся из зарослей папоротников и ежевичных лоз.
Лейк притормозил, чтобы мы могли получше его рассмотреть. За дымом, между обугленными останками нескольких деревьев, теперь полых и сужающихся к вершинам, как маленькие древние храмы, извивалась река пепла.
«Остановимся здесь? – спросил Лейк. – Мы можем припарковать машину на обочине. Это похоже на последствие контролируемого выжигания».
Мы вышли из машины и осмотрели местность. Прямо через дорогу между почерневшими дугласовыми пихтами, мшистыми дубами, дикими розами и кленами с золотистыми листьями вились дымовые завесы, почти такие же тонкие и прозрачные, как пар. Несколько поваленных деревьев превратились в разваливающиеся угольно-черные пни. Неподалеку из особенно большого бревна, похожего на частично сожженную байдарку, сыпался серый пепел. Лейк пояснил, что здесь, очевидно, кто-то несколько дней назад сжег кучу веток, оставленных ранее. Возможно, это сделали участники программы TREX или другие местные поджигатели.
«Из-за подавления пожаров эта территория заросла, – сказал Лейк, – там, где раньше было больше пожаров и питательных веществ, теперь мы видим разложение».
Затем Лейк отодвинул в сторону лежащую неподалеку лесную подстилку, пепел и землю и показал мне, что огонь добрался до закопанного бревна: оно все еще тлело под землей. Дым исходил и отсюда. «Несмотря на то что прошли дожди, под землей все еще есть сухие бревна», – сказал он. Затем Лейк продолжил: «Такие пожары помогают создавать разнообразие». Он пояснил: когда бревно сгорит полностью, в почве появится пространство, через которое воздух и вода смогут перемещаться более свободно. «Здесь будет “макропора”, – сказал он, – влажное место, которое полюбит живность. Идея состоит в том, что необходимо поддерживать жизнь тех существ и вещей, которые для нас наиболее ценны, и это долг человека. Нам необходимо не только уменьшить угрозу разрушительных неконтролируемых лесных пожаров для этих сообществ, как мы сделали это здесь, но и показать нашу ответственность перед лесом, чтобы обеспечить его выживание».
В тот же день, но чуть позже, Лейк подобрал убитого оленя, на которого охотился, и сдал его в универмаг в Хэппи-Кэмп. Мы заговорили о том плодовом саде, который Лейк возрождал. Он рассказал мне, как он разговаривает со своими дубами, объясняя свои намерения, и как часто он начинает контролируемые пожары с молитвы. «Раньше перед молитвой мне нужна была небольшая ароматическая палочка с шалфеем и кедром, чтобы очистить все и привести в порядок», – сказал он. «Как-то я копался в сумках и нашел один из последних пучков шалфея, которые мой отец сделал перед смертью. И когда я достал его, – он сделал паузу, его голос надломился, – он пах моим отцом».
Он говорил: «Когда ты собираешься сделать что-то хорошее и тебе нужна духовная поддержка и защита, сожги это и помолись о возможности совершать хорошие поступки». Я сжег этот пучок, достал зажигалку BIC, намазал себя золой, а потом зажег горелку и поджег участок. Я сделал это с молитвой. Я сделал это с добрым намерением. Сделал не в страхе, а в благоговении перед моими деревьями. Я сделал это с чувством исполнения долга перед теми деревьями, с которыми разговариваю, которым молюсь и пою».
«Деревья не могут делать это сами, – сказал он, – и леса не могут, и мы не можем. Когда же мы поймем, что являемся частью общего процесса климатической адаптации и выживания? Когда мы поймем, что выжить можно только вместе?»
9. Ветры перемен. Как сократить выбросы парниковых газов и сохранить мир для жизни
В детстве И Го редко видела голубое небо. Каждый раз, когда она смотрела вверх, ее глаза встречались с густой серой дымкой. В ее родном городе Тунчуань в Китае основной отраслью промышленности была добыча угля. Пыль из шахт и выбросы от ближайших цементных заводов постоянно загрязняли воздух. К 1980-м годам смог стал настолько плотным и постоянным, что космические спутники уже даже не могли достоверно сфотографировать Тунчуань, за что он получил прозвище «невидимый город».