— Если дело только за этим, то не беда, — ответила Мэйнян. — Скажу тебе прямо: я всегда думала о том, чтобы начать другую жизнь, и уже давно стала откладывать кое-какие вещи, которые храню у знакомых. Поэтому о выкупе тебе не нужно беспокоиться.
— Допустим, что так. Но ведь вы привыкли к роскошным тканям и изысканным яствам. И как после всего этого вы сможете жить в моем доме, не представляю.
— Я согласна есть грубую пищу, ходить в грубой одежде и роптать ни на что не буду.
— Пусть все это так, — ответил Цинь Чжун, — но боюсь, что хозяйка ваша не согласится.
— Я знаю, как быть, — заверила его Мэйнян и объяснила, как она собирается действовать.
Так они проговорили до самого рассвета.
Оказалось, что почти у каждого из ее хороших знакомых Мэйнян держала кое-какие вещи. Под предлогом, что они ей теперь понадобились, она постепенно забрала их, договорившись с Цинь Чжуном, что тот будет хранить их у себя.
Как только все вещи были перевезены, Мэйнян отправилась к Лю Четвертой и поведала ей о том, что намерена покончить с настоящим и начать новую жизнь.
— Об этом и я когда-то тебе говорила, — сказала та. — Но ведь ты еще молода... За кого же ты решила идти?
— За кого, пока не спрашивайте, — ответила Мэйнян. — Но знайте, что я во всем следую вашим наставлениям, что желание это искреннее, серьезное, что я иду по доброй воле, что в новую жизнь я ухожу бесповоротно. Не думайте, что я колеблюсь в своем решении, что пройдет некоторое время и я от него откажусь. Нет, я решила, и это твердо и окончательно. Я знаю, что стоит вам лишь поговорить об этом с хозяйкой, и она даст свое согласие. Мне, правда, нечем почтить вас, но вот эти десять ланов золота позвольте преподнести вам, тетушка, на шпильки. Замолвите за меня словечко перед хозяйкой, а когда все будет улажено, то подарок за сватовство, разумеется, сам собой.
При виде золота лицо Лю Четвертой расплылось в такую улыбку, что остались только щелки от глаз.
— Ах, что ты! Да разве я возьму это от тебя? Ведь мы, можно сказать, свои; к тому же это такое благое дело, — лепетала она. — Ну да ладно, оставлю пока у себя, считай, что это золото ты отдала мне на хранение. А в деле твоем можешь положиться на меня. Но только хозяйка-то твоя видит в тебе свое монетное дерево, с которого она трясет деньгу, и уж так просто тебя не отпустит. Как бы она не запросила тысчонку серебра. Интересно, человек-то твой из тех ли, что не поскупится на крупную сумму? Все же мне следовало бы повидать его и договориться с ним.
— Незачем вам брать на себя лишние заботы, — ответила Мэйнян. — Считайте, что я сама внесу деньги за себя, и все.
— А хозяйка знает, что ты пошла ко мне? — спросила Лю.
— Нет, не знает.
— Тогда ты побудь пока у меня, а я отправлюсь поговорить с ней и, как только договорюсь, сразу же вернусь.
Порешив на этом, Лю Четвертая наняла паланкин и уехала.
Ван встретила гостью и провела ее в дом. Лю стала расспрашивать ее о случае с У Восьмым, и та рассказала ей всю историю. Выслушав ее, матушка Лю заговорила:
— В нашем деле можно зарабатывать, если содержать какую-нибудь не особенно шикарную, но и не совсем незаметную девку. Это и спокойней и удобней. Такая примет любого посетителя и ни одного дня не будет сидеть без гостя. А вот возьми Мэйнян: громкая слава превратила ее в лакомый кусочек, упавший на землю, кусочек, на который зарятся даже муравьи, не говоря уже о всякой другой твари. Правда, благодаря этому в доме царит оживление, но ведь в то же время это лишает тебя покоя. Что с того, что за ночь ты берешь по десять ланов, в конечном счете это пустая лишь слава. Ведь когда являются знатные люди да родовитые потомки, смотришь: при них обязательно целая куча «помощников в безделье». Торчат всю ночь напролет, а ты возись с ними. Одна орава их слуг чего стоит! И каждому угоди! Чуть что не так, раздается непристойное слово, а то и поток срамной брани. Да еще тебе и посуду побьют, и мебель поломают. Пожаловаться на них хозяину ведь не пожалуешься и терпишь всякую всячину. К тому же всем этим отшельникам, художникам, поэтам, шахматистам да разной чиновной братии хочешь не хочешь, а несколько дней в месяц задаром удели. А богатая и знатная молодежь? Тот тянет к себе, этот — к себе, уступишь Чжану, обидишь Ли, один рад, другой недоволен. Возьми хоть вот историю с этим У Восьмым. Ужасно! Случись бы все по-иному, ведь потеряла бы красавицу со всем вложенным тобой в нее капиталом. Что ж, судиться с этой чиновной знатью станешь, что ли? Вот и приходится терпеть да помалкивать. Хорошо, что нынче тебе повезло, все обошлось, гром тебя миновал. А если, не ровен час, что-нибудь стрясется... До меня, между прочим, — продолжала, понизив голос, матушка Лю, — дошли слухи, что У Восьмой затаил в душе недоброе и намерен еще устроить тебе скандал. Ты ведь знаешь, что характер у нашей Мэйнян далеко не покладистый: никому не хочет угождать, а это главная причина всех бед.
— Вот именно из-за этого-то я больше всего и беспокоюсь, — проговорила Ван. — Взять хотя бы того же У Восьмого: человек он с именем, с положением, не какой-нибудь там жалкий простолюдин. Так нет, паршивка ни за что не хочет его принимать. Вот и напросилась на скандал. Когда она была помоложе, еще слушалась, а теперь обрела славу, избаловалась бесконечными одобрениями да похвалами от богатых и знатных юнцов, капризной стала, чего ни коснись, везде и во всем сама себе хозяйка. Придет гость, захочет — примет, а не захочет — так ее и девятью быками с места не сдвинешь.
— Все они становятся такими, как только начинают пользоваться хоть небольшим успехом, — ответила, махнув рукой, Лю.
— Вот я и хочу нынче с тобой посоветоваться. Если найдется человек, который не пожалеет на нее денег, то, думаю, лучше всего продать ее, чтобы начисто отделаться от греха и перестать носить во чреве этот дьявольский плод.
— Это умная мысль, — подхватила матушка Лю. — Ведь за нее одну можно получить столько, что пять-шесть девок приобретешь. А если подвернется подходящий случай — то и все десять. Дело выгодное, отказываться не приходится!
— Я уже давно прикидывала все это, — призналась Ван, — но люди с положением много не дают — сами ищут, где бы выгадать за счет других, а те, которые согласны дать сколько-нибудь, ей не хороши, не нравятся, и она то так ломается, то этак кривляется, не желает идти, да и только. Словом, сестрица, если будет подходящий человек, ты как-нибудь устрой дело, сосватай. И уж займись ею, если она, паршивка, не будет соглашаться. Дрянная девчонка, меня совсем не слушается, только ты можешь уговорить и убедить ее.
Лю громко рассмеялась.
— Я как раз и пришла к тебе затем, чтобы сватать ее, — сказала она. — Сколько же ты захочешь за то, чтобы отпустить ее?
— Что ж, ты ведь человек понимающий и знаешь, что в нашем деле дешево покупают, но дешево не продают, тем более что Мэйнян уже не первый год славится в городе. Ведь нет человека во всей Линьани, который не знал бы, что она — Царица цветов. Нечего и говорить, что за какие-нибудь триста или четыреста ланов я ей не позволю уйти. Тут без полной тысячи не обойтись.
— Попробую поговорить. Если такую сумму согласны будут дать, вернусь потолковать, а если не договорюсь, то уж не приду, не жди.
Перед уходом матушка Лю нарочно поинтересовалась:
— А где же сегодня Мэйнян?
— И не спрашивай. С того самого дня, как ей досталось от У Восьмого, все боится, что он опять явится безобразничать. Целыми днями разъезжает по всем своим знакомым и жалуется на свою судьбу. Позавчера была у Ци, вчера — у Хуана, а сегодня опять куда-то поехала.
— Ну, лишь бы ты, почтенная, решила, а Мэйнян согласится: куда ей деваться? Если будет отказываться, я сумею ее уговорить. Но только смотри: найду человека, чтоб ты тогда не вздумала ломаться и вилять.
— Слово сказано, больше не о чем говорить.
Бросив на прощание провожавшей ее до ворот хозяйке: «Извини, побеспокоила!» — Лю Четвертая села в паланкин и уехала.
Вот уж действительно:
Судит о черном, рядит о желтом,
словно юбку надевший *Лу Цзя;
Спорит о том ли, спорит о сем ли,
словно женского пола Суй Хэ.
Были б все бабки так языкасты,
как Четвертая матушка Лю,
Волны катила бы валом громадным
в крохотной луже вода.
Возвратясь домой, Лю Четвертая все рассказала Мэйнян.
— Она согласилась, нужно только, чтоб перед нею лежали деньги, и делу конец, — заключила она.
— Деньги уже приготовлены. Очень прошу вас, приходите завтра помочь завершить дело. Надо пользоваться моментом, а то потом опять придется возиться и уговаривать.
— Раз условились, обязательно буду.
Договорившись на этом, Мэйнян простилась с матушкой Лю и уехала домой, где ни словом не обмолвилась о том, что задумала.
На следующий день, в обеденное время, Лю Четвертая действительно явилась.
— Ну, как с тем делом? — спросила ее сестрица.
— Да можно сказать, что на девять десятых уже все почти улажено. Только вот еще с самой красавицей нашей я не говорила, — ответила Лю и прошла в комнату к Мэйнян.
После взаимных приветствий и непродолжительной беседы о том о сем матушка Лю спросила:
— Ну как, человек-то твой был у тебя, нет? Где же то, о чем мы говорили?
Кивнув в сторону кровати, Мэйнян сказала:
— Вон в тех сундуках, — и тут же раскрыла подряд шесть сундуков, из которых вынула четырнадцать пятидесятилановых упаковок и различные драгоценности — словом, всего более чем на тысячу ланов. При виде такого богатства у Лю Четвертой слюна по губам потекла и огнем загорелись глаза.
«Совсем еще молодая, а себе на уме, — думала она, — и как это она смогла столько накопить? Мои вон ничуть не меньше принимают гостей, но где им до нее! Не то что не умеют разжиться, даже если и заведутся у них какие-нибудь гроши, непременно растратят все на семечки да на конфеты, так что даже бинты для ног и те я им покупай. Везет моей сестрице: досталась ей Мэйнян, и за какой-нибудь год с лишним она заработала уйму денег, а теперь уходит Мэйнян от нее, и она опять получает целое состояние. Легко и просто, никаких забот, словно перекладывает из одной руки в другую».