Тем временем начальник уезда в ямэне ожидал своих людей. Ярко горели фонари и факелы, было светло как днем и совершенно тихо. Лу Наня и его слуг втащили прямо в зал. Когда поэт поднял голову и взглянул на начальника уезда, он увидел в лице Ван Цэня столько ненависти и злобы, что ему показалось, будто перед ним сидит сам дьявол, а служители ямэня, выстроившиеся в два ряда по обеим сторонам от своего начальника, ничем не отличались от рогатых чудищ, страшных служителей преисподней. Людей Лу Наня от этой жуткой картины проняла дрожь. Перепуганные, они попадали на колени.
— Лу Нань и другие арестованные приведены в ямэнь, — доложили служители. Здесь же в сторонке склонили колени Ню Вэнь и Цзинь. Один Лу Нань стоял во весь рост. Начальник уезда вперил в него пристальный взгляд и, нагло ухмыляясь, сказал:
— Велика персона! Захолустный выскочка, а так держишь себя перед начальством. Где уж тебе дома достойно вести себя — твоя распущенность и бесчинства всем известны. Но за свою дерзость ты когда-нибудь ответишь, а пока просто посиди в тюрьме.
Лу Нань шагнул вперед, выпрямился и сказал:
— Могу и в тюрьме посидеть. Только прежде мне должны объяснить, в чем я так провинился, что люди ночью врываются в мой дом и арестовывают меня.
— Ты убил честного человека по имени Ню Чэн за то, что его жена не захотела стать твоей любовницей, — ответил начальник уезда. — По-моему, это достаточно большое преступление.
— А я-то думал, действительно какое-нибудь страшное дело! — ответил Лу Нань с презрительной улыбкой. — Оказывается, все дело в Ню Чэне. Выходит, мне нужно отвечать своей жизнью за его смерть. Стоило из-за этого поднимать столько шума. Ню Чэн работал у меня батраком, подрался с моим слугой Лу Цаем и умер от побоев. Меня это не касается. Да если бы я даже и убил его, за это не карают смертью. Ты сводишь личные счеты. Ты хочешь доказать то, чего нет, хочешь взвалить на меня вину, которой на мне нет и тени. Что ж, я-то это переживу; боюсь только, что с разговорами, которые пойдут, и со всеобщим возмущением тебе не справиться.
— Ты убил свободного человека! — завопил разъяренный Ван Цэнь. — Это известно всем, а сам лживо утверждаешь, что он был твоим слугою. Ты клевещешь на должностное лицо, не желаешь стать перед ним на колени. Если ты здесь, в зале присутствия, позволяешь себе так безобразничать, могу себе представить, какие беззакония творишь вообще! Убил ты или не убил — все равно! Довольно и того, что сейчас бунтуешь против «отца и матери народа»! Дать ему палок!
— Есть дать палок! — ответили служители и повалили Лу Наня.
— Благородного человека можно убить, но нельзя бесчестить! — закричал Лу Нань. — Я жизни не жалею и смерти не страшусь. Подумай: и хочешь резать — режь, хочешь рвать — рви, но бесчестить меня палками — этого я не потерплю!
Для служителей слова Лу Наня ничего не значили, они скрутили его и нанесли ему тридцать сильных ударов.
— Довольно! — распорядился начальник уезда и приказал Лу Наня и его слуг заключить в тюрьму.
Тут же он велел купить для покойного Ню Чэна гроб, уложить тело, а затем доставить гроб с телом в ямэнь для освидетельствования.
Брат и жена покойного вместе со свидетелями дали обязательство немедленно явиться по вызову на разбор дела.
Когда Лу Нань, весь в крови, встал, он расхохотался и вышел из зала, поддерживаемый двумя слугами.
Друзья поэта, давно уже ожидавшие его у выхода, подошли к нему.
— Что же стряслось, что дошло даже до наказаний палками?
— А ничего, — ответил Лу Нань. — Начальник уезда решил отомстить мне за обиду, только и всего. Для этого он взвалил преступление моего слуги Лу Цая на меня самого и намерен подвергнуть меня небольшому наказанию вроде смертной казни.
— Неужели — это — возможно?! — возмутились друзья. — Мы договорились, что завтра самые почтенные и влиятельные жители уезда пойдут в ямэнь и по душам побеседуют с начальником. Нет сомнения, что он, опасаясь пересудов, освободит вас.
— Вовсе не стоит вам себя затруднять, — ответил Лу Нань. — Пусть делает что хочет! У меня к вам есть дело поважнее. Не откажите в любезности зайти ко мне домой и передать, что я велел прислать в тюрьму побольше вина.
— После того что с вами случилось, вам следовало бы поменьше пить.
— Самое драгоценное в человеческой жизни — это делать то, чего просит душа, — ответил с улыбкой поэт. — Бедность или богатство, слава или позор — все это вещи вне нас самих, и что мне они? Неужели из-за того, что начальник уезда собирается погубить меня, я должен отказаться от вина?
В это время тюремщик стал толкать Лу Наня в спину, приговаривая:
— Давай-ка в тюрьму, в другой раз поговоришь!
Это был некий Цай Сянь, которому начальник уезда доверял и на которого очень полагался.
— Мерзавец! — набросился на него поэт, гневно сверкнув глазами. — Какое тебе дело до того, что я разговариваю!
— Какое дело! — гаркнул тюремщик, тоже вспылив. — Ты теперь простой преступник, так что оставь-ка лучше свои барские замашки!
— Как это преступник! — рассвирепел Лу Нань. — Захочу и не пойду, что ты мне сделаешь?
Цай Сянь собирался что-то ответить поэту, но несколько благоразумных тюремщиков оттолкнули его и после долгих уговоров убедили Лу Наня войти в тюрьму. Друзья Лу Наня разошлись. Нечего и говорить, что слуги Лу Наня дома подробно рассказали обо всем случившемся жене своего хозяина.
Между тем Тань Цзунь, все время следивший за Лу Нанем, подслушал его разговор с друзьями и слово в слово передал начальнику уезда. На следующий день начальник сказался больным, не выходил в зал суда, не разбирал никаких дел, так что когда к нему явились присланные друзьями Лу Наня местные чиновники и видные люди, привратники даже не приняли у них визитных карточек. После их ухода, уже во второй половине дня, начальник уезда вошел в присутствие, приказал вызвать вдову Цзинь и свидетелей, позвать осмотрщика трупов, привести из тюрьмы Лу Наня и его слуг и со всеми отправился на освидетельствование трупа Ню Чэна. Осмотрщик трупов догадывался о намерениях начальника уезда. Поэтому он представил царапины и синяки на теле Ню Чэна как результат серьезных ранений и тяжких побоев, Местные жители поняли, что начальник решил разделаться с Лу Нанем, и в один голос твердили, что Лу Нань — убийца Ню Чэна.
Тогда начальник уезда велел Лу Наню представить его договор с батраком Ню Чэном и, объявив договор фальшивым, порвал его на мелкие куски; затем, подвергнув поэта жестоким пыткам, тут же приговорил его к смертной казни. Наконец, он приказал дать Лу Наню двадцать тяжелых ударов палками, на руки и шею надеть длинную *кангу и заключить в камеру для смертников. Слуги Лу Наня, получив по тридцать палок, были осуждены на три года каторги, но под поручительство их освободили впредь до особого распоряжения. Жена и брат покойного Ню Чэна, свидетели и все привлеченные к делу были отпущены по домам. Гроб с покойником пока оставался на месте.
Затем, составив из всех показаний и свидетельств дело, начальник уезда сопроводил его донесением высшему начальству, указав на неповиновение Лу Наня и на его неуважение к должностным лицам. Никаких убеждений и доводов влиятельных людей начальник уезда не желал даже и слушать. И вот что говорят стихи:
Начальник уезда мог с древних времен
любую семью разорить,
И помним еще до сих пор мы о том,
как зря пострадал *Гунъе Чжан.
Высокий ученый вчера еще жил
в довольстве, не зная беды,
Сегодня в саду знаменитом его
цветы без присмотра растут.
Лу Нань — человек из знатной семьи. Бывало, вскочит у него какой-нибудь прыщик, как уж зовут на помощь врача. Не удивительно, что после таких побоев он долго лежал без сознания. На его счастье, все тюремщики знали, что он богат, поэтому ухаживали за ним и тотчас постарались достать целебную мазь. Жена Лу Наня прислала врача, так что не прошло и месяца, как поэт поправился.
Друзья Лу Наня не забывали о нем и постоянно приходили в тюрьму навещать его. Тюремщики уже давно получили свое, были очень довольны и всех беспрепятственно пропускали к поэту. Цай Сянь был единственным тюремщиком, который старался во всем угождать начальнику уезда и каждый раз бегал докладывать ему о посетителях Лу Наня.
Как-то раз, никого не предупредив, начальник уезда нагрянул в тюрьму, где действительно застал приятелей Лу Наня. Так как все это были люди ученые, влиятельные и известные, Ван Цэнь ничего не посмел им сделать и велел лишь выпроводить их из тюрьмы. Однако он приказал дать двадцать палок Лу Наню и строго наказать всех тюремщиков. Те отлично понимали, что это дело рук Цай Сяня, но им ничего не оставалось, как молчать, стиснув зубы, — связываться с Цай Сянем, своим человеком у начальника уезда, никто, конечно, не решался.
Лу Нань привык жить в высоких и просторных комнатах, носить парчовые одежды, есть отменные блюда. Глаза его любовались стройными деревьями и бамбуками, цветами и травами; слух его услаждали звуки свирелей и флейт; вечером к нему приходили наложницы в пурпурных лазоревых одеяниях, и он то обнимал одну красавицу, то ласкал другую; он жил беззаботно, как небожитель. Теперь он сидел в крохотной каморке, где не поместилась бы и половина его тахты; он видел изо дня в день одних лишь смертников, которые своими свирепыми лицами, руганью и криками напоминали Лу Наню сборище бесов. В ушах непрерывно стоял звон цепей, шум колодок и наручников. С наступлением вечера раздавались окрики ночной тюремной стражи, сопровождаемые ударами в колотушку и в гонг и тягучим монотонным пением стражников. Грусть и тоска наполняли душу поэта. И хотя Лу Нань был вообще человеком веселым и беспечным, но все это невольно навевало на него печальные мысли. Временами он досадовал, что у него нет крыльев, чтобы улететь из тюрьмы. Порою ему так и хотелось топором разнести двери и выпустить