Серафима налила в стакан еще рома:
– Так он же умер, царствие ему небесное, – запрокинула голову и выпила до дна тремя большими глотками, – или какое там… царствие ему уготовано. – Закусила куском огурца и чуть заметно поморщилась.
– Так я об этом и толкую. – Марат вскочил на ноги, огладил рукой свой лысый затылок и повторил по слогам, словно для глупого ребенка: – Он по-мер. И дальше уже твоя работа. Воскресить его и как-то с ним поговорить. Узнать информацию, короче. Я и труп его в холодном подвале сохранил, чтобы… Ну, чтобы ты могла его оживить. Ненадолго, всего один вопрос – один ответ.
Серафима хмыкнула и развела руками:
– Малыш, я повторю свой вопрос: за кого ты меня принимаешь? Я что, по-твоему, колдунья из сказки? Смерть невозможно отыграть назад, это навсегда. – Серафима почувствовала, как в ней вдруг начала подниматься паника и ярость, надо успокоиться, иначе можно допустить ошибку, а цена ее может быть слишком велика. Вдох-выдох. Лицо спокойное и высокомерное. Да, вот так, отлично.
Марат дернул головой на бычьей шее:
– Колдунья, не колдунья – мне по барабану, а только мне до зарезу надо у Шкета кое-что узнать, поняла? Ты не думай, я тебе бабла до фига отвалю, если ты мне поможешь. Но и не отпущу, пока не… – Марат задумчиво похлопал ладонью распятие. – Сейчас, погоди айн момент. – И скрылся за дверью, защелкнув с другой стороны замком.
Острожный, гад… Конечно, он заплатит ей. При любом раскладе. Щемящая боль вдруг скрутила ей легкие, и стало трудно дышать. Густая тьма встала перед глазами плотной стеной, когда Серафима попыталась рассмотреть эту боль. Серафима сглотнула и мотнула головой. Этого еще только не хватало…
Марат вкатил в комнатенку кресло-каталку на истошно вопящих колесах, накрытую линялой, ржавого цвета, простыней, словно готовил сюрприз для новомодной презентации. Одно из визжащих колес запало в какую-то выбоину на полу, кресло дернулось, и из-под простыни на свет божий показалась, вернее выпала, бледно-синюшная мужская рука с изгрызенными ногтями. Серафима посмотрела на руку, глубоко втянула носом воздух и шумно выдохнула через сжатые губы. То, что произойдет дальше, неизбежно. Поэтому чего тянуть. Молча посмотрела на Марата и кивнула в сторону кресла.
Марат быстрым движением фокусника сдернул простыню. Серафима сначала ничего не поняла, только сердце заколотилось одновременно в груди, желудке и горле, и стало невозможно дышать. А потом она поняла, узнала, и волна холодного пота прошла от затылка к крестцу, мгновенно напитав серебристое летящее платье, и оно прилипло к позвоночнику. Сережа. Ее верный и славный Сережа. Совсем взрослый, возмужавший, хотя и сильно осунувшийся, но все равно сильный и красивый. И абсолютно мертвый. В животе Серафимы заворочалась мутная тошнота. Дыши, не выдавай себя! Ты же умеешь!
Лето 1982 года
Это уже позже, много позже она решит, что Анна – не подходящее имя для экстрасенса. Для создания образа нужно что-то более экзотическое.
А тогда ей было всего четырнадцать, и ее звали Аня.
Сережа называл ее Анюта. И дарил ей букеты анютиных глазок. И смотрел на нее завороженно, словно на странный и диковинный объект, суть которого он никак не может понять, сколько бы ни пытался.
Они вместе гоняли на великах по всему городку, а однажды Сережа повел ее смотреть «нарисованных старцев» в какой-то полуразрушенный храм. Внутри храма дивно и весело сияло сквозь рухнувший купол солнце, гуляло по фрескам, не до конца уничтоженным людьми и временем.
Сережа щурился от удовольствия, глядел на лица «старцев» и в какой-то момент мечтательно протянул:
– Если бы у меня была куча денег, я бы отдал их, чтобы починить это все.
А потом повел ее на старое, заросшее бурьяном и мхом кладбище недалеко от храма.
– Я тут кое-что нашел. Только это тайна, – шепотом сообщил Ане Сережа, хотя кто их мог услышать? Покойники под землей?
Они остановились у замшелого гранитного креста с еле заметной надписью «Преп. О. Феофан Краснобаев». Сережа повозился внизу, отодвинул кусок дерна и с торжественным видом откинул небольшую железную кованую крышку прикопанного сундучка.
Аня восторженно ахнула:
– Что там? Клад? Ты нашел клад?
– Нет, но он там мог быть, – развел руками Сережа. – Или, может, когда-нибудь будет. Но это секрет, да? Наш с тобой секрет. Ладушки?
А затем он взял Аню за руку и, прикрыв глаза, смешно дрожа длинными ресницами, поцеловал в губы. Ане понравился тот поцелуй: от Сережиных губ вкусно и по-взрослому пахло недавно выкуренной сигаретой и мятой, листом которой Сережа ту сигарету зажевал. Потом он еще раз ее поцелует, прямо перед ее отъездом, как оказалось, в последний раз.
1996 год
– Это и есть тот самый Шкет? – Серафима медленно заправила светлый локон за ухо и налила немного рома в стакан.
– Он самый, – крякнул Марат.
– Ну что ж… Он действительно мертвый до неприличия. – Серафима поднесла стакан ко рту и уже перед самым глотком добавила: – Расскажи мне, что случилось, малыш. И я подумаю, смогу ли я помочь тебе. Только, чур, ничего не утаивать, иначе точно нифига не получится.
Марат, замявшись, покосился на тело Шкета и наконец выдавил:
– Ну, это… Короче… Один деловой человек попросил нас со Шкетом отвезти товар и получить бабки. Мы все сделали, поехали обратно, но за нами пристроился хвост. Мы уходили, разделились, и кейс с бабосами Шкет заныкал куда-то до времени. Он еще, придурок, ныл всю дорогу, весь мозг вынес, что пора уже о душе подумать, хотел свою долю от этого дела в храм какой-то отнести. На восстановление. Ему самому себя восстановить бы не мешало. – Марат зло цыкнул и закурил. – Взбесил, короче, до усрачки, я даже не хотел ему кейс отдавать, но ему проще было уйти, поэтому… И потом молчок от него. Я к нему на хату, а он в корчах – сожрал что-то, блюет дальше, чем видит. Я спрашиваю, где деньги, а он блюет, глаза закатывает и хрипит уже. А я ему тыщу раз говорил: сука, не жри дерьмо всякое! Короче, помер Шкет, не смог ничего мне сказать. А человечек деньги ждет. – Марат зарычал, дернул головой и снова закурил. – А чо мне делать? Хату его всю перерыл – нет кейса. Да и не стал бы он там ныкать – стремно.
Марат замолчал, тяжело дыша и утирая со лба крупные капли пота. Многословный монолог дался ему с большим трудом.
Серафима тоже молчала. Если бы она не уехала тогда? Или если бы вернулась позже, когда стала Серафимой, может, она могла бы спасти Сережу? Может, он был бы сейчас жив?
– Скажи, Марат, а тебе его совсем не жалко? – спокойно и тихо спросила Серафима, плеская в стакан еще пару глотков рома. Она почти не запьянела, наверное, даже, наоборот, – протрезвела.
– Всех жалеть – жалелка отвалится. А мы – люди деловые, как говорится – только бизнес, ничего личного.
Ничего личного… Жалелка отвалится… Ну что ж, значит, так тому и быть… План созрел быстро и легко. Серафима вдруг резко хлопнула ладонью по табуретке:
– Ты прав! Я тоже всегда работаю по такому же принципу. Мы с тобой, малыш, оказывается, очень принципиальные люди! Поэтому договор такой: я попробую узнать у Шкета ответ на твой вопрос, но услышу его только я – и передам тебе. Какой бы ни был результат, ты меня отвозишь туда, откуда забрал. И наши пути расходятся.
И Серафима выжидательно посмотрела на Марата.
– Да-да, уговор, чё непонятного, – нервно и дергано ответил он.
– Не кипишуй, малыш, ты чего? – успокоительно и ласково сказала Серафима. – Нервные клетки не восстанавливаются. Теперь слушай внимательно. Мне для сеанса нужно будет: килограмм крупной соли, пять свечей, таз с водой и пять листов бумаги. Запомнил?
– Запомнил, – рыкнул Марат и схватил кресло, чтобы вывезти его из помещения.
– А чего здесь его не оставишь? – изумилась Серафима.
– Ага, а вдруг ты с ним здесь что-то сделаешь… Вам, ведьмам, верить нельзя. – И Марат вывез кресло за дверь, а замок снова тщательно запер на три оборота.
– Да не денусь я уже никуда, идиот, – пробормотала устало Серафима, резко наклонилась вперед, словно в живот ей воткнули ржавый тупой нож, прижала ладони к горящему лицу и заревела, скуля и подвывая.
Марат вернулся неожиданно скоро. Ох, как же ему припекло-то. Но и Серафима не лыком шита. По ее спокойному и вальяжному виду никакой Марат никогда бы не догадался о том, что она недавно позволила себе слёзы… Впрочем, неважно. Главное, чтобы все сыгралось как по нотам и чтобы она скорее уже вынырнула из этого ада.
Соль из синего пакета с надписью «Полесье» она насыпала вокруг кресла, на соль поставила зажженные свечи, из бумаги сделала кораблики и пустила их по воде в тазу. Марат на все это взирал так, как смотрят на людей, поехавших крышей.
– Как его зовут-то? – обернулась к нему Серафима.
– Чё?
– По-человечески как его зовут?
– Серега. – Марат вдруг смутился.
Он никогда не называл этим именем своего напарника, и оно показалось ему странным, чужеродным, но… каким-то живым, что ли.
Серафима обошла кресло семь раз, бормоча под нос: «Стану возле мертвого да с живой водой, открою врата, солью жизни присыпанные, и да откроются уста почившего Сергея, и потечет речь его, как корабли плывут по морю-океану вокруг острова, а остров тот не Буян, не бурьян на нем растет, а зелена трава, и все святые и великоликие помогут мне. Слово мое и дело крепко и незыблемо».
«Колдует, стерва», – со злым удовольствием констатировал Марат, подошел поближе к большой иконе и закурил.
Серафима остановилась, повернулась вокруг своей оси и резко наклонилась к Сережиному уху:
– Ответь на мой вопрос, Сергей! – громко и четко сказала Серафима, отчего Марат резко выдохнул дым и закашлялся. – Скажи, где деньги, о которых спрашивает твой напарник Марат. – И приблизила свое ухо к губам Сережи.
Боже, от них по-прежнему пахло табаком и мятой. Мятной жвачкой. Даже не верилось, что эти губы мертвы. Но это так. И они ничего ей не скажут. Серафима отвернулась, чтобы Марат не видел ее лица, и до боли закусила нижнюю губу. Держись, девочка. Ты сможешь воплотить задуманное.