– Да замолчи ты! – наконец не выдерживает она и бросается к тетрису.
На его экране уже кривая башня до потолка. Баба Тома хмурится и запускает игру снова. Теперь она жмет на все кнопки и видит, как загогулины-кривулины вертятся от ее прикосновений, ходят то вправо, то влево. А что будет, если собрать прямую линию? Баба Тома вставляет фигуру точнехонько в просвет и… Ряд стирается!
– Нет, ну это уже вообще никуда не годится! – возмущается баба Тома и снова бросает тетрис в ведро.
Но уже через пару минут достает обратно.
Сколько стертых рядов спустя она поняла, что ей по-настоящему весело? Через сколько тайных ночей узнала, что, когда играешь – забываешь свою тоску? Сонькины обиды, утомленная дочка в городе одна, оголтелое время. Хоть на несколько минут – летишь поверху ласточкой, щелк-щелк – движутся кубики, щелк-щелк – левая кнопка стала заедать, щелк-щелк – Соня не знает, что ее бабушка поделывает. А как в таком признаться? Это все равно, что сказать: «Замогильный неплохо поет».
Был субботний полдень, а баба Тома уже расправилась с делами. «Носок довязала, тесто отдыхать поставила. Теперь и мне отдохнуть пора! Пока Сонька во дворе, улучу минутку». Она взяла с внучкиной тумбочки тетрис, и тут случилось странное. Баба Тома еще не успела включить его, а «Калинки-малинки» уже запищали.
– Фу ты, ясно море, – пробормотала она, – может, я уже умом тронулась?
Но скоро поняла, что звуки доносятся со двора. А когда выглянула в окно, увидела: на лавочке сидит Соня, вокруг нее толкутся ребята, заглядывают через плечо, галдят. А Соня держит в руках… тетрис. Совсем другой тетрис – новенький, черный, блестящий. Кнопки тоже желтые – но как-то выпяченно, нарочито желтые.
– Поди не западают, – зачарованно прошептала баба Тома.
И тут заметила: к Соньке идет Олег – каждым шагом будто хвалится, а зеркальные очки на заляпанном воротнике ослепляют злыми зайчиками.
– Ну, Софэ? Как тебе экземпляр?
Соня подняла голову. Ребята вокруг притихли.
– Хороший, – спокойно сказала она. – Игр больше, чем у моего. И гоночки, и змейка…
– Ну а то! Батек бурды не купит! – Олег даже покраснел от гордости.
«Наверное, тоже ждет своего “батька” днями и ночами, пока тот в городе бизнесами вертит…» Морщина-стрелка на лбу бабы Томы дрогнула.
– Но я не только в гоночки могу! Я и в тетрисе чемпион. Сразимся? Не волнуйся, фору дам: на моем играть будешь.
– Не буду. – Соня улыбнулась: – Зачем мне это? Да и вообще, мой тетрис мне больше нравится. Он какой-то… Уютный, что ли. – Она вернула черный агрегат Олегу.
Тот нахмурился, скис. Потом пожал плечами, развернулся и пошел.
– Эй! Стой! А кассета?
Соня крикнула так громко, что баба Тома дернулась и едва не снесла с подоконника кактус. Чуть не выдала себя!
– Какая кассета? – Олег повернулся.
– Не дури. Кассета Цоя – я тебе дала послушать. За тетрис.
– Послушать? – Олег ухмыльнулся, водрузил на нос зеркальные очки, покрутил, прицелился – и солнечный зайчик ослепил Соню. – Ты насовсем отдала. Забыла?
Соня побелела:
– Верни кассету!
Баба Тома не успела среагировать – слишком быстро все произошло: ее сладкая булочка, ее маленькая «кудряшка» изменилась в лице, вытянулась струной, прыгнула, вцепилась в мальчишью джинсовку, зеркальные очки упали на траву. Ребята закричали, бросились разнимать…
– Это батины очки, не тронь!
– Оно и видно! На мелкой башке твоей не держатся!
Баба Тома спешно пыталась натянуть кофту поверх халата, чтобы выбежать наружу, прервать нелепое сражение, но не успела – все завершилось без нее. Ребята оттащили Соню и крепко ухватили ее под горячие злые руки. Похоже, она поняла, что выбить дух (и кассету) из пацана не удастся, и замерла, задумалась. А потом выдала:
– Ровно в девять вечера. На этой самой лавке.
– Это что, стрелка?
– Нет. Дуэль, – Соня прищурилась: – дуэль в тетрис. Ты же сразиться хотел? Проиграешь – кассету вернешь.
– А если выиграю?
Соня прикусила губу, замялась:
– Если выиграешь… кассета твоя.
– Она и так моя! Если выиграю – подаришь мне свой облезлый аппарат. Так-то мне второй тетрис не нужен. Но и конкуренты тоже не нужны. Уговор?
Соня замолчала. Баба Тома замерла. Неужели внучка согласится? Поставит на кон скрипучую коробочку, полную кубиков-чудес, – и все ради какого-то «Замогильного»?! Молчи, Соня, ну что ты, Соня, остановись, Соня…
– Уговор.
На печи бурлил суп, внутри бабы Томы бурлили страсти.
– Соня, давай я сама.
Внучка молча продолжила резать морковь.
– Соня, может, пойдешь… поиграешь?
– Нет.
Внучка со всего маху тяпнула ножом луковицу. Баба Тома вздрогнула и поняла: Соня бурлит не хуже, и в ней плещется такое варево, что страшно попробовать – огненное, юное, злое… Слезово-соленое. – Соня!
– Это лук.
– Не ври мне.
– Я не вру! – выкрикнула Соня и схватила из чашки картофелину. – Я! Не! Вру! – На каждое слово Соня врубала нож в клубень, и неровные куски разлетались в стороны.
– Сонь… – Баба Тома собрала кусочки в миску, повозюкала по столу тряпочкой, вздохнула и решила признаться: – Я все видела. В окно.
Внучка ничего не ответила, и баба Тома нахмурилась – она ожидала, что варево выплеснется.
– Послушай, Соник, если ты этому Олегу перемазанному проиграешь…
– Я! Не! – Ножик яростно кромсал картошку: – Про! И! Гра!.. – Пару раз промахнулся, застрял в досочке. – Ю! – И врезался в Сонькин палец. – Ю-у-у-у!!!
Баба Тома вскочила, миска с овощами полетела вниз, свеколки покатились по полу, будто сбегая от своей участи сгинуть в котле, – прыгали и оставляли на полу красные пятна.
Баба Тома уже подбежала к шкафчику, цапнула с полки бинт, бутылек зеленки, скакнула назад – и откуда только прыть взялась? – охватила Соню собой – как шарфом укутала, как одеялом взяла – маленькую булочку, – губы вкривь – ревет, задыхается.
– Баба-а-а!..
– Ну дай, дай посмотрю… Фу ты, ясно море, я уж думала, с концами отрезала. Подержи бинт. – Баба Тома ловко завязала узелок. – Ну вот, до свадьбы заживет.
– До свадьбы? Мне нельзя до свадьбы! Мне надо сегодня! В девять… Пропала кассета…
Слезы заливали стол, картошку, потертые джинсы, забинтованный палец, который сегодня не сможет жать на кнопки.
– Ой, да неужели твой «Замогильный» такой ценный? – всплеснула руками баба Тома. – Забудь уже про эту кассету.
– Это мамина кассета.
Повисла тишина.
– Так, – стрелка рассекла лоб бабы Томы, – я сейчас схожу к его отцу и…
Соня побледнела:
– Баб, ты что? – Она в смятении схватила тетрис со стола, сжала его в руках, сморщилась от боли. – Мне тут еще месяц жить! В школу с ним ходить! Ты не вздумай!
Баба Тома замерла. Вгляделась в Соню, в ее теперь полностью и как будто безвозвратно детское лицо. В глаза, которые говорили, что месяц – это целая жизнь: месяц до города, месяц до отъезда, месяц до мамы, которую ты болезненно ждешь и которой никогда не скажешь: «Мам, я потеряла твой подарок. И джинсы сварила в супе».
Про джинсы баба Тома дофантазировала. Но про другое – поняла точно, прочитала в Сонькиных глазах. И когда прочитала – приняла свое самое странное, но самое важное в жизни решение.
Вдох.
Выдох.
– Сонька. Отставить рев! Я сыграю за тебя.
Соня уронила тетрис. Баба Тома наклонилась и подняла:
– А вот это ты зря. Перед битвой оружие не бросают.
Пальцы бабы Томы пробежались по кнопочкам. Привычно, уверенно.
Начать игру.
Но разве она заканчивалась?
Пораженная Соня смотрела, как баба Тома ловко раскидывает фигуры и стирает ряды. Желтые кругляши цокали, экран мерцал, динамик хрипел, но умолкать не собирался.
– Баб! Обалдеть… А кто тебя научил?
– Жизнь научила. И жестяное ведро.
К девяти часам во дворе стояли два табурета. Лавочку же заняли зрители. И не только ее – ребята висели на заборе, облепили клумбы-покрышки, хихикали, пихались и вовсю глазели на Олега, который восседал на табурете, как на троне, и крутил в пальцах зеркальные очки. Тетрис лежал на коленке. Увидев Соню издалека, Олег поднял руку – и гомон мгновенно стих.
– Играем до первого поражения! – объявил он и тут заметил бабу Тому: – Болельщики садятся на лавочку.
Баба Тома села на табурет.
Послышались смешки. Олег нервно дернул коленкой и чуть не уронил тетрис. Бросил презрительный взгляд на Соню: «Нажаловалась?» Соня подняла большой палец вверх – замотанный бурым бинтом:
– Игрок ранен. Но не выбывает. – Баба Тома заметила, что Сонина улыбка совсем не добрая. – У нас замена. – И она ткнула забинтованным пальцем в сторону бабы Томы.
Зрители загалдели, Олег уронил тетрис, а потом очки. Соня напряженно следила за его лицом: вот сейчас он встанет с табурета и засмеется своим противным смехом. Но нет. Олег не засмеялся.
– Значит, замена, – прищурился он и шутливо поклонился бабе Томе: – Желаю вам продержаться хотя бы пару минут.
– Я то же самое говорила твоему дедушке, малой. Но он не оправдал моих надежд, – сплюнула в землю баба Тома.
Ребят разорвало хохотом. Баба Тома смутилась. Она бросила осторожный взгляд на внучку, ожидая, что та покраснеет… И Соня в самом деле была вся пунцовая – от смеха.
– Хватит ржать! – Олег сердито вскинул руку: – Начинать пора.
Зрители притихли. Соня сделала шаг вперед, посмотрела с надеждой на бабушку и сказала:
– На старт… Внимание… Тетрис!
И битва началась.
Звуки двух агрегатов мгновенно слились в какофонию. Черный выдавал звонкие трели, серый хрипел и клокотал. У бабы Томы мгновенно закружилась голова – она привыкла играть в тишине ночи.
Влево. Вправо. Поворот. Осечка.
Куб встал не туда, буква «Г» замерла виселицей над пропастью. Пальцы бабы Томы дрогнули.
– Бабулечка, поднажми! – различила она Сонин голос.