Риски мы тоже продумали, поэтому делали доставку только в вечернее время, чтобы клиенты не могли по цвету определить сорт муки. Заказы пошли. В день было от пяти до десяти доставок.
После первого дня работы у меня болело все. После недели мы с братом мастерски могли вдвоем вытащить из багажника «восьмерки» и донести до квартиры клиента мешок весом в пятьдесят килограмм. Пятьдесят!!! Я сам-то тогда весил немногим больше.
То, что зарабатывали, мы тут же тратили на всякую фигню: сникерсы, картриджи для Денди, пепси. (Но тогда для нас это была не фигня.) Впервые я наелся сникерсами, съев их штук пять. До сих пор их не хочу.
Но главное было не это – главное было то, что мы делали что-то незаконное и преступное. У нас была банда. Не могу объяснить почему, но именно это пьянило больше всего.
Через пару недель мы были похожи на бомжей, которые упали в ковш с белой краской. Вся моя одежда была как литые доспехи. Джинсы можно было поставить в углу, как нижнюю часть манекена. Вся машина внутри была в муке. Нас перестали пускать в магазины и кафе. Мы стали задумываться, а такое ли лето мы хотели?! Но, как это бывает, вмешался случай, после которого мы навсегда завязали с преступным миром.
Как-то пришел заказ в панельную девятиэтажку – один мешок муки. Мы забрали его на мельнице в машину, из машины затащили в подъезд к лифту. Лифт не работал. Квартира оказалась на девятом этаже. Мы потащили. Уже на третьем этаже я подумал, что надо бы поступить в институт. На пятом – доказывал брату важность высшего образования. На седьмом уже брат доказывал мне превосходство умственного труда над физическим. На девятом этаже нам открыла дверь милая бабушка.
– Заносите в коридор, – сказала она. – Устали?
– Не то слово! – резко ответил брат. – С вас…
– Погоди, милок, я должна еще товар принять.
– А что его принимать-то?! Вы заказывали один мешок? Мы его вам привезли. Вернее, затащили, – ответил я.
– А вдруг там не мука? – сомневалась она.
– А что еще? На мешке же бирка есть. Бабуля, заплатите деньги, и мы уйдем, – решительно продолжил брат.
– Сейчас, подождите. – Она ушла вглубь квартиры.
Мы победно ожидали денег. Бабуся вернулась в коридор с большим фонарем и ножницами:
– Ты держи фонарь, а ты режь мешок.
– Зачем?! Вы нарушаете целостность упаковки! – начал я…
– Заплатите, а потом делайте что хотите! – добавил брат.
– Оба рты закрыли! Кому сказала – режь! – Милая бабушка на наших глазах превратилась в злую ведьму, и мы молча повиновались.
Я держал фонарь над мешком, брат чуть надрезал мешок так, что была видна мука.
– Вот. Довольны?! – спросил брат.
– Мальчики, вы зачем людей обманываете? – Проговорив такое трогательное «мальчики», она опять стала милой старушкой.
– В смысле?! – пробормотал я, почуяв приближающееся разоблачение.
– Это мука первого сорта! По цвету же сразу видно! – тихо ответила она.
– Это высший сорт! – прокричал брат.
– Хорошо. Давайте вызовем экспертизу, а заодно сразу милицию. Это мошенничество в чистом виде. Вы уже скольких людей обманули?!
Мы с братом побелели от страха. Брат пытался сохранить лицо.
– Вы с ума не сходите. Пугать нас не надо! Не хотите брать, так и скажите. Понесли обратно! – приказал он мне.
Мы взяли мешок и понесли вниз. Бабушка нас окликнула:
– Молодые люди, остановитесь, пожалуйста, и послушайте меня.
Мы встали в пролете между этажами.
– Я понимаю, сейчас совсем другое время, человек человеку волк. Я почти всю жизнь отработала в столовой детского дома. Если бы вы в то время привезли такую муку мне в столовую, вас бы, скорее всего, сильно побили и посадили. Но вы бы так не сделали. Время было тяжелое, сложное, но люди никогда, запомните, никогда не обманывали друг друга куском хлеба. Всего вам доброго!
Мы молча спустились к машине и отвезли этот мешок обратно на мельницу. Следующим летом я поступил в университет. Брат, закончив техникум, через два года тоже поступил в вуз. Видимо, тем летом мы повзрослели.
Слышишь?! Ты уже спишь? А кому я тогда все это рассказывал?
Александр ЦыпкинКак Ясир Арафат меня спас
В 1991 году, вместо того чтобы, как все школьники, сидеть на даче и ждать путча, я был отправлен в детский исправительный лагерь в Израиль. В смысле я поехал к папе на каникулы. Это была моя первая поездка за рубеж. Мечтаний было много, а денег мало, как у всех с серпастомолоткастым паспортом.
Увидев на первой же израильской бензоколонке жвачку Juicy Fruit и банки Coca Cola в неограниченном количестве, я впал в экзальтацию и тут же потратил почти все выданные мне в России 20 или 30 долларов. Многим не понять, но я хранил подаренную мне за пару лет до этого банку кока-колы, наливал туда пепси и катался по Ленинграду на трамвае, собирая завистливые взгляды окружающих. В конце концов группа невского пролетариата отобрала у меня и банку, и имевшиеся с собой деньги. Я страдал и ностальгировал по куску крашеной жести целый год, а тут их сотни.
В общем, деньги кончились, а жизнь только началась. Папа, осознав мое психическое расстройство, давал деньги только на музеи, и скоро я стал ощущать себя героем известного анекдота про еврейского мальчика: «Первый день русский, а уже вас, жидов, ненавижу».
Я потребовал с отца «репараций и контрибуций».
Папа поступил по шедевральной парадигме: «дадим обездоленным не рыбу, а удочку». Евгений Михайлович, даром что врач, решил приобщить меня к коммерции, а заодно выгнать из дому, в котором я почти круглосуточно ел и смотрел телевизор. Он купил сумку-холодильник на колесиках, двадцать бутылочек кока-колы (особый цинизм, зная о моей страсти к этому бренду) и послал меня продавать ее на улицы Иерусалима.
В Израиле чуть ли не ежедневно теракты. Мне 14 лет. Отцу 33. Вот ведь воля у человека!
Первый день прошел успешно. Я вышел во двор, сел на скамеечку и начал «грозить» Веселому Поселку (мой родной район в Питере), попивая кока-колу у себя в квартале. Так сказать, пошла амортизация основных средств. Раз в час я лениво булькал прохожим: «Кока-кола кара» (холодная кока-кола).
К концу дня я выпил десять бутылок, а продал две. Уставший, но довольный пионер прибыл домой. Папа произвел расчет и сказал, что теперь я должен ему 18 шекелей.
Антисемитизм начал пускать корни в моей неокрепшей душе. Я решил, что потомок благородной русской фамилии не будет барыжить на этих кровососов, и сказал, что у меня недомогание.
И тут папа, что называется, ударил в пах:
– Кстати, хочу тебя с дочкой наших друзей познакомить, вот фотография. Пригласи ее в кино.
Девочка была не такой симпатичной, как модели в каталоге Quelle, страницы с женским бельем которого составляли основу моей жизнерадостности. Но гораздо лучше большинства моих одноклассниц, которые обращали внимание на тощего и локально прыщавого интеллигента.
– Она ждет приглашения в пятницу, и у тебя есть три дня, чтобы вернуть мне долг и заработать на билет. Или я скажу ей, чтобы она тебе билет купила.
«Ничего… попроси у меня в старости воды», – подумалось мне. Папа внимательно посмотрел в мои глаза и решил на всякий случай родить еще двоих детей. Теперь у меня сестры. Очень рассчитываю на них в вопросах воды для папы и себя.
В девять утра следующего дня, надев кепку, очки и взяв для себя воду, я вышел на охоту. Я был неудержим. Вокзал и музеи, синагоги и кладбища. Одинокие полицейские и бабушки. Группа военных и хасидов.
Я продавал сладкий лимонад всем и везде. Меня любили и прогоняли. Я понял, что вода идет лучше, и продал собственную. Домой шел пешком, чтобы сэкономить на автобусе. Алчность обуяла меня, но я помнил: «Не заходи в Восточный Иерусалим».
В школе я вел политинформацию и знал, что израильтяне аннексировали Крым – тьфу, Палестину: вежливо туда зашли, но референдум не сложился.
В общем, в Восточном Иерусалиме жили палестинцы, евреев они не очень ценили. Попасть туда было легко. Более того, часть еврейских районов находилась за палестинскими, автобус пролетал их особенно быстро.
Периодически в автобус кидали камнями. Иногда случались трагедии. Маму папиного друга зарезали прямо на улице. Уехала из беспокойной России…
Судьба.
Но в подростковом возрасте опасность воспринимается по-другому, биологически организм знает, что жить еще долго, и поэтому не боится смерти.
Я был из довольно робкого десятка, но иногда терял всякую осторожность.
В итоге я оказался со своим холодильником в Восточном Иерусалиме. Случайно. Я правда не хотел. Просто заблудился. Народу резко поубавилось, прохожие были одеты странно и еще более странно на меня смотрели. Мне стало страшно. А выхода особо не было.
Я носился с долбаным холодильником, как Миронов по Стамбулу в «Бриллиантовой руке».
Смеркалось. «Евреи, где вы?! Вернитесь, я все прощу. Господи, помоги мне». Господь помог.
Два араба с мрачными лицами шли по переулку мне навстречу. Я уже тогда понимал, что стану гуру пиара, потому что придумывать отмазы умел как никто.
Тем не менее врать о национальности своего отца не собирался. Я вам не Павлик Морозов. Но ведь не нужно сразу кричать, что у меня папа еврей. Можно просто увести дискуссию в иное русло. Врут бездарности. Таланты находят нужную правду.
Арабы ожидаемо меня остановили: на улице никого, в стране как-никак война. Это вам не про мобильные скорости на ТВ сказку за сказкой рассказывать.
Что-то спросили на иврите – было понятно, что я с другой стороны.
– Языками не владею, ваше благородие, – смысл фразы был чуть иной, но лицо сияло, как у Якина.
– Ты кто? – Террористы сносно говорили по-английски.
– Александр, – имя не еврейское, плюс 1 балл. – А вы?
Пауза. Не ожидали. Представились. Я долго и крепко жал каждому руку. Переглянулись.
– Ты что здесь делаешь, придурок?
– Кока-колой торгую, хотите, вам продам со скидкой? – глупо хихикнул я.