Кошка смотрела на Марту огромными, как луны, глазами цвета песка на самом красивом в мире пляже. Она-то знала, почему, но молчала. Еще не время. Потерпи немножко, я все тебе обязательно расскажу… и покажу. Ответ на вопрос Марты Скрипка уже готовила, только Марта еще ничего не знала и не замечала, погруженная в продуманную до самых мелких мелочей и даже вполне возможную жизнь.
Прелая после позавчерашнего ливня листва бурым плотным покрывалом лежала во дворе дома. Люди в темных одеждах, опустив головы, гуськом шли в дом по узкой тропинке, подскальзывались на листве, поддерживали друг друга за локоть, вздыхали и что-то говорили вполголоса.
Марта стояла в прихожей, схватившись за небольшое красного дерева трюмо, словно за последнюю связь с реальностью. Она ощупывала кончиками пальцев шероховатую поверхность и чувствовала себя такой же шершавой, готовой вонзиться острой занозой в любого, кто будет столь доверчивым и наивным, что посмеет к ней прикоснуться. Она – прокаженная, опасная для живых существ, и странно, что никто этого не понимает.
К ней подходили люди, обнимали ее, трогали за плечо, за руки, шептали на ухо утешения и соболезнования, и всякий раз от любого касания она чувствовала глухую, словно от удара боксерской перчаткой, боль, и немыслимая тяжесть сдавливала ее дыхание. Чтобы стало немного полегче, Марте приходилось прижимать к щекам полиэтиленовый пакет со льдом. Она догадалась приготовить его еще в начале приезда тех, кто хотел почтить память человека, которого больше нет по ее омерзительной, острой, как копья стотысячной армии, и неизбывной вине. Холод немного приглушал боль. Надо хоть как-то дожить этот день, любым способом, и не сойти с ума, не сдохнуть прямо здесь – перед этой толпой людей, в один момент ставших для Марты чужими, словно инопланетяне, – ради их же спасения и ради шанса для Марты.
Какое-то время спустя, когда Марта слегка вынырнула из вязкой холодной жижи забытья, у нее появилась надежда, что постепенно тело перестанет реагировать болью на прикосновения к живым существам, что то была лишь временная реакция. Но лучше не стало, только боль трансформировалась из глухой в обжигающую, словно от электрического тока или разогретого металла. Иногда, впрочем, она приобретала тягучее свойство и становилась не резкой, но зато более продолжительной.
Воздаяние. Кара. Карма. Марта заслужила это. В самом начале, в первые дни, у нее мелькали мысли о возможности сбежать, уйти, но это было бы неправильно.
Марта двигалась, словно сомнамбула, продираясь сквозь рыхлый и тяжелый воздух, как заблудившийся охотник пробирается сквозь густой и высокий тростник на болоте. Она и внешне походила на сомнамбулу, вернее, на нечто нездешнее, как будто насильно доставленное в этот мир, да так и оставленное здесь то ли в наказание, то ли оттого, что об этом нечто попросту забыли. Старый белый халат, слегка хрусткий и пахнущий лавандой, ее когда-то самым любимым запахом, стал Марте очень велик. Она распахнула его, что не очень-то поощрялось правилами, но для нее эти правила сейчас не имели никакого значения.
– Пройдемте в пятую палату. За мной, пожалуйста, – сказал заведующий отделением онкологии, высокий и сухопарый, абсолютно лысый и за это еще сильнее любимый своими пациентами, Иосиф Борисович Либерманн. Рядом с ним Елена Степановна – главный врач научно-исследовательской клиники, маленькая и по-уютному полная, – смотрелась еще меньше. Из-за разницы в росте и фигуре частые перепалки онколога и главного врача выглядели комично и неизменно собирали вокруг себя зрителей. В этот раз перепалки не ожидалось, однако зрители – студенты одного из медвузов – плотной толпой окружали докторов и записывали в тетрадь или на диктофон каждое слово.
Марта, чтобы ее не затянуло в устрашающую толпу, сильно отстала и не сразу услышала, как ее позвали.
– Марта Аркадьевна, подойдите, пожалуйста, – зычный голос Иосифа Борисовича заставил Марту вздрогнуть.
Вздрогнули и студенты и послушно расступились перед Мартой, словно Красное море перед Моисеем.
Марта сжалась, стараясь стать крошечной и не пройти, а пролететь невесомым и бестелесным существом между выжидательно смотрящими на нее молодыми людьми.
Она подошла к больничной койке, где второй месяц умирал белобрысый тридцатилетний Иван Свешников, вечный источник шуток и невероятных историй обо всем на свете.
– Марта Аркадьевна, расскажите, пожалуйста, как именно вы как гематолог диагностировали у пациента острую форму миелоидного лейкоза.
Марта терпеть не могла, когда человека при нем же называли пациентом. Словно клеймо на лоб ставили. Раньше ты был отцом, ребенком, творцом, умником. А сейчас все прекращает иметь значение, потому что ты – пациент. И пока ты не перестанешь им быть, прежних своих ролей тебе не вернуть.
– Моей задачей было определить форму лейкоза, чтобы подобрать наиболее подходящий вариант лечения. Цитологическое исследование с окраской по Лейшману показало наличие телец Ауэра, что является признаком именно миелоидной формы, – отрапортовала Марта.
– Марта Аркадьевна, пользуясь ситуацией и с разрешения пациента, которое я уже получила, я бы хотела вас попросить показать нашим будущим коллегам, как именно надо проводить осмотр лимфоузлов, – и Елена Степановна мягким пригласительным жестом показала на Ивана.
Почему разрешения спросили только у Ивана? Почему никто не спрашивает разрешения у нее? Марта замерла. Если не делать никаких движений, может, мир сам сделает что-то, чтобы освободить ее, не позволить произойти неизбежному. В животе образовался острый и ржавый крюк, который начал медленно вращаться и наматывать на себя внутренности Марты, а к горлу подкатила склизкая тошнота.
Марта подняла правую руку и посмотрела на нее как на чужую. На обломанных ногтях маникюр, сделанный еще пару недель назад, в ее прошлой жизни, превратился в жалкие и нелепые красные обломки. Марта спрятала руку в карман халата, где хрустнул фантик от шоколадной конфеты, и прохрипела:
– Осмотр следует начать с подчелюстных лимфоузлов, а затем перейти к углочелюстным.
– Покажите, пожалуйста, как это правильно сделать? – Елена Степановна смотрела на Марту выжидательно, крепко сжимая в руках папку с документами.
Марта испуганно посмотрела на Елену Степановну и застыла в оцепенении. Этой рукой, этими преступными пальцами с жуткими ногтями прикоснуться к больному человеку… Марта судорожно сглотнула слюну, просипела что-то невнятное и, уже не в силах сдержать рвоту, выбежала из палаты.
Она сидела и безудержно тряслась и плакала, подвывая, как брошенная собака, в душевой кабине в комнате для переодеваний, где, не снимая одежды, пустила на себя поток холодной воды. Там-то и нашла ее Елена Степановна. Она присела у бортика душевой, выключила воду и подала Марте теплое большое полотенце, и Марта накинула его на трясущиеся плечи, а уголком с силой, словно желая содрать кожу, утерла лицо.
– Тш-ш-ш-ш… Тш-ш-ш-ш… Все пройдет со временем… Только надо дать этому времени шанс. Расскажите мне, что вы чувствуете. Может, я смогу вам помочь?
И от этой неожиданной заботы Елены Степановны, от успокаивающего голоса и от неожиданного желания помочь – ей, Марте, которая недостойна этой помощи, Марта вдруг все рассказала Елене Степановне. И про боль, и про то, что никогда уже Марта не сможет работать с людьми. И жить с ними тоже не сможет. И что это крах всего, к чему Марта стремилась, и не знает, как быть дальше. И быть ли.
А главный врач, десять лет назад потерявшая дочь и мать, погибших при пожаре, покачала головой и тихо сказала:
– Я знаю, что такое боль. И ей тоже надо дать время. Я полностью переключу вас на исследовательскую работу. Вы с вашими знаниями и талантом нужны нашей клинике как ученый. Я все решу, Марта Аркадьевна.
Марта в тот день впервые за все время, прошедшее с похорон, улыбнулась. Значит, может быть, и так возможно жить в этом мире.
Елена Степановна не обманула. Она все решила. А Марта постепенно обустраивала ход своего существования: расписание по минутам, загородный дом, личный автомобиль, выступления и консилиумы по интернету, закрытый кабинет и послушные лаборанты, закупка продуктов онлайн… Главное – никакого физического контакта с кем бы то ни было.
– Марта Аркадьевна, пришли результаты анализов Свиристенко, Львова и Абуладзе, – Анна Сергеевна, двадцатитрехлетняя ассистентка, которую язык не поворачивался называть просто по имени по причине ее строгости и серьезности, заглянула в кабинет Марты и, по обыкновению, так и осталась стоять на пороге.
К столу она подходила, только если надо было передать документы или что-то еще. За это интуитивное понимание того, как надо себя вести, Марта Анну Сергеевну всячески поощряла и продвигала, но так, чтобы не увели. Такое сокровище, берегущее ее покой и размеренность, нужно самой.
– Что там? – спросила Марта, отвернувшись от лэптопа, где строчила статью по своему очередному эксперименту в гематологии.
Пусть пока и не такому результативному и значительному, как хотела, но маленькими шагами она двигалась к цели. Главное, чтобы сейчас ее поезд ехал по рельсам, гладким, уложенным ею с такой тщательностью и не единожды проверенным на надежность и безопасность.
– У Свиристенко ретикулоциты упали еще на десять процентов, а СОЭ рухнул критически. Вам Вадим сейчас перешлет все данные.
Марта кивнула головой и махнула Анне Сергеевне рукой, давая понять, что на сегодня работа закончена, и холодными пальцами обхватила виски. Голова гудела второй день подряд, обезболивающее не помогало. Может, надо попробовать иной метод. Перед уходом она позвонила главврачу:
– Елена Степановна, я завтра задержусь, возможно, до обеда, плохо себя чувствую.
Голова просто расходилась по швам от боли, когда Марта вышла из винного магазина, где купила большую бутылку коньяка. Последний раз она пила вино в ее прошлой жизни, а еще стопку водки на похоронах, но это не в счет.