Тут Марту повело, и она оперлась о фонарный столб. Это она уничтожила прошлую жизнь: все эти вечера с бокалом шардоне, чемоданы, в несколько слоев обклеенные символами разных стран, где они побывали, все эти мечты о том, что уже не произойдет, все эти прикосновения, что больше не повторятся никогда. И это «никогда» пульсировало черной точкой нечеловеческой боли в виске Марты, отчего ей пришлось прислониться лбом к фонарю.
– Женщина, вам плохо?
Марта обернулась. Невысокий седой мужчина стоял рядом и тянул к ней руку. Марта отпрянула от него и глухо прорычала:
– Не трогайте меня…
Мужчина покачал головой, фыркнул и бросил в ее сторону: «Истеричка!»
Марта добрела до машины, сдерживая муть и то и дело прикрывая глаза. Поскорей бы сесть. Но что-то мешало открыть дверцу. Марта включила фонарик на мобильном и посветила вниз. Там в небольшой картонной коробке с высокими бортами сидела тощая трясущаяся кошка с мокрой, невнятного окраса шерстью. И только большие глаза, желтые и неизмеримо глубокие, говорили о том, что в этом тщедушном тельце есть жизнь. Марта присела на корточки перед находкой.
– Ты чего же такая мокрая? Дождя вроде не было, – пробормотала Марта кошке, словно именно это имело значение.
Где-то во дворах громко и устрашающе залаяла собака. Марта вздрогнула, схватила коробку за бортики, стараясь не дотронуться до животного, и затащила на заднее сиденье машины.
– Покормлю хоть тебя, а там придумаю что-нибудь, – сказала Марта кошке.
В дороге из коробки не раздалось ни звука, ни шороха, а когда Марта приволокла ее домой и водрузила в центр кухни, кошка выглянула из-за бортика и вдруг легко и мягко выпрыгнула и потянулась, продемонстрировав острые ребра и впалый живот.
Накормив кошку, постелив для нее на пуфике новое банное полотенце, Марта все-таки налила себе рюмку коньяку и рухнула на диван, обложив себя десятком мягких подушек.
Кошка вела себя тихо и, наевшись, блаженно валялась на предложенной Мартой лежанке, вылизывая себя, постепенно подсыхая и приобретая цвет… А потом, когда Марта, слегка захмелев, потеряла бдительность, кошка подкралась на мягких лапах и… потерлась все еще слегка влажным боком о ногу Марты. Марта не успела даже дернуться, просто зажмурила глаза в ожидании боли. Но боли не последовало. Только голова прояснилась, тиски разжались и стало хорошо. Словно нечто жуткое сделало шаг назад и стало можно выдохнуть…
Утром Марте снова звонила та самая чиновница из опеки – Эсмеральда Ивановна. Не мытьем, так катаньем уговаривала, давила на все возможные рычаги:
– Марта Аркадьевна, я могу еще пару недель подержать вашу племянницу в особом статусе, но потом у меня больше нет влияния. Ее или удочерят чужие люди, или, что еще хуже и возможнее, – распределят в какой-нибудь районный детдом, а там – ужас! Ей же пять лет, а усыновляют чаще всего малышей до года, ну до трех лет – если особо повезет. Ведь хорошая, здоровая девочка, чудо просто!
Марта слушала молча. Вот же взрослая, солидная женщина, через пару лет сорок исполнится, а какая-то Эсмеральда Ивановна делает из нее маленькую неразумную девчонку. Хотя, откровенно говоря, возразить нечего… Всё правда. Но то, какое чудо произошло со Скрипкой, больше не повторилось ни с кем. Марта экспериментировала после того, как у нее поселилась кошка: и ребенка за руку подержала, и собаку, милую коротколапую соседскую корги со смешным именем Вафля, пробовала погладить… Да вот и Эсмеральда Ивановна недавно… Эксперимент с треском провалился. Стало быть, только Скрипка как-то перешла все кордоны и смогла стать особенной?
А днем Марте, проверяющей отчеты лаборантов в самом тесном и оттого очень любимом ею кабинете в главной лаборатории, позвонил сосед и истерично затараторил, Марта даже не сразу поняла, о чем он говорит:
– У вас там кошка во дворе начала орать как резаная! Я не знаю, что случилось, она где-то в кустах, что ль, была, а потом в дом ушла и там орет. А я забор-то перелез, а в дверь зайти не могу, а она там голосит!
Как Марта доехала до дома, она не поняла. Только считала в уме до десяти и обратно, но даже через эту цифровую защиту иногда прорывались фразы «ты снова все проморгала», «не надо было» и «это будет твое второе преступление».
Марта действительно снова все проморгала, пропустила, просмотрела, не заметила… Но тут есть хотя бы слабое оправдание: у нее никогда не было кошек, опыта никакого.
Она вбежала в дом, за ней ринулся взмокший на солнце сосед со словами: «Последние минут двадцать – тишина». В прихожей – никого, тогда Марта залетела на кухню – на кошкином пуфике тоже пусто. Но вот в комнате на диване… У Марты замерло сердце и стало нечем дышать…
Она подкралась и рухнула перед диваном на колени. В груде подушек лежала Скрипка, а рядом с ней пищали и копошились два крошечных черно-рыжих котенка.
Марта опустила голову на одну из подушек – так, чтобы можно было смотреть на Скрипку.
– Ну ты даешь, мать! – сказала Марта восхищенно и счастливо прыснула: – Матушка-кошка!
Скрипка глядела на Марту усталым, но гордым взглядом: мол, ничего, что ты проморгала, видишь, тут рождение, а не смерть.
Сосед, стоявший сзади, хмыкнул:
– По ходу, это наш черный одноглазый Монокль постарался. Он уже не одну кису в округе обрюхатил. Стало быть, мы теперь породнились. Когда лапки обмывать будем?
Марта засмеялась, но отмахнулась – не до тебя сейчас, у нас тут прибавление, а у Скрипки теперь забот полон рот, вернее, пасть! И нечего тут шастать кому ни попадя, малышам и молодой матери покой нужен!
Марта котят, конечно, не трогала – хрупка жизнь чужих детей, и такая, как она, Марта, может разрушить ее в один момент:
– Скрипочка, ты же сама справишься, да?
И Скрипка справлялась. Кормила котят, отходя от них только водички попить и сбегать в туалет. Лежала рядом, призывая взглядом Марту подойти и если не гладить, то хотя бы полюбоваться на детей.
В тот вечер к Марте заехала Люда – давняя подруга и второй после Елены Степановны человек, знающий, что на самом деле происходит с Мартой, и принявший ее вместе со всеми изменениями в жизни и ее устройстве.
Сидели, пили чай с малиновым и абрикосовым вареньем на крытой деревянной террасе, примыкающей к левой стороне дома, спрятанной от солнца и дождей изящной кованой решеткой, густо увитой виноградником и кустовыми розами, так любимыми когда-то тем человеком, для кого Марта их сажала… На одном из листов винограда, по-весеннему светло-зеленому, почти прозрачному, сидела прелестная рогатая улитка, к концу чаепития сдвинувшаяся лишь на сантиметр. А может, это не улитка двигалась, а лист под ней вырастал… Марта тоже хотела затаиться и замереть, как эта улитка, создавая лишь видимость движения. Или так оно и было в ее мире сейчас? Вселенная изменяется вокруг нее, а она – лишь застывшее нечто без чувств и будущего…
– Мартусь, а может, получится, а? Все знаю, все понимаю, но… Вдруг? У тебя и комната для нее есть. – Людмила прихлебывала чай из огромной пивной кружки: чтобы три раза не наливать.
Марта взглянула на подругу испуганно, а затем прищурила глаза и прошипела:
– Что ты имеешь в виду? Его комнату? Ту, которую я не открывала с тех пор и никогда не открою?
– Да, Мартусь, именно ее, – Люда безмятежно покачивала ногой в толстом красном носке, с которой уже слетела тапка, похожая на мордатого бульдога.
– Не думаю, что это хорошая идея, – пробубнила Марта, вдруг испугавшись своей реакции и своего тона.
– А ты подумай, дорогая, подумай. Оно же как бывает: полагаешь, что не сдюжишь, а потом – опа, и происходит что-то, отчего становится возможным почти все. И потом, это же Марусина дочь.
Маруся – двоюродная сестра Марты – жила в далеком городке на севере страны. Жила замкнуто, общалась мало, хотя из всех родственников у нее Марта лишь и осталась. В какой-то момент невесть от кого она родила ребенка, о чем Марте поведала не сама, а слухи-сплетни через десятые руки донесли.
– Да, – вздохнула Марта, – представляешь, мне ведь о ее гибели никто не сообщил. Некому потому что. Только когда из опеки позвонили, стало понятно… – Марта поднялась со стула: – Пойду сыра с хлебом принесу, надоело сладкое…
Марта сидела за кухонным столом и сквозь то и дело одолевающую ее дрему смотрела фильм на смартфоне. Выходные заканчивались, и их не было жаль, просто хотелось еще немного побыть вне строгих планов и, может быть, даже пуститься во все тяжкие и пройтись по опустевшему круглосуточному торговому центру, где в ночное время обмякшие продавцы не кидаются на покупателей, а снисходительно позволяют им самим, без сопровождения и советов, побродить вдоль полок и вешалок… И тогда Марта смогла бы примерить пару платьев или что-то еще…
И именно в тот момент, когда Марта мысленно крутилась перед зеркалом в бирюзово-розовом костюме, из комнаты раздался кошачий писк, а в кухню вбежала Скрипка с ошалелыми глазами и кинулась к Марте и закричала, вернее, завыла протяжно и низко, встала на задние лапы и сильно боднула Мартину руку. Писк из комнаты не прекращался. Марта резко вскочила и ринулась на звук. За ней стрелой неслась кошка.
Один из котят, что помельче и почернее (папаша особо над ним постарался, видимо), свалился с дивана и угодил в щель между двумя тяжеленными ящиками с одеждой, которые Марта – вот дура-дурища! – с утра вытащила из шкафа, чтобы разобрать, но не успела, – сначала обед готовила, а после уже и Люда приехала.
Котенок оказался плотно зажат между ящиками, только голова торчала. Он трепыхался и верещал, отчего только ухудшал ситуацию.
Марта медленно отодвинула одной рукой ящик – где-то сбоку от нее притаилась кошка, еле дыша, чтобы не помешать Марте, – а вторую руку ладонью вверх протиснула между ящиками так, чтобы поймать котенка, не дать ему удариться об пол. Тише-тише… Осторожненько…
И несколько мгновений спустя кошачий малыш, уже не голосящий, а слегка попискивающий, лежал на Мартиной ладони. Скрипка подошла к нему, успокоительно лизнула и пристально посмотрела Марте в глаза. Марта не сразу поняла, что та хочет ей сказать, а когда осознала, аккуратно положила котенка в гнездо и прижала ладонь к горящей щеке: рука не болела. Марта снова спасла живое существо, и боли не было, как и в прошлый раз со Скрипкой, словно срабатывал иной механизм или переключалась программа.