И тогда, не в силах дождаться утра, Марта кинулась к телефону. Как хорошо, что она, несмотря на собственное дикое сопротивление, записала тот номер. Только бы взяли трубку, ей так надо поговорить! Марта очень торопилась и очень боялась, что опоздала, и от этого страха у нее что-то случилось с голосом, поэтому, когда трубку – аллилуйя! – подняли, Марта простуженно прохрипела:
– Эсмеральда Ивановна, добрый вечер! Вы простите, что в выходной и так поздно, но мне очень надо поговорить… Это Марта Симонова…
Эсмеральда узнала ее, и обрадовалась, и сказала, что ничегошеньки не поздно и вообще она была уверена, что Марта позвонит. Она хотела рассказать что-то еще, наверное, снова начать ее увещевать, но Марта перебила:
– Мне сейчас очень трудно, и для меня это все совершенно невозможно и странно, и я даже не уверена, что делаю правильно, но… Я хочу забрать девочку…
– Ее зовут Майя, – мягко сказала Эсмеральда Ивановна.
Уже на следующий день Марта везла Майю домой. Спасибо Эсмеральде Ивановне, что договорилась, и девочку отдали сразу, до оформления всех необходимых документов и суда по удочерению.
Майя сидела на заднем сиденье, довольно, хотя и слегка смущенно улыбалась и уплетала шоколадные конфеты, отчего ее мордашка стала чумазой, а липкие пальчики она вытирала прямо о ворсистую обивку сиденья. Кудрявые волосы рыжим облачком развевались на ее голове. «Чертовы гены», – с щемящим удовольствием и теплом подумала Марта. Она еще боялась прикоснуться к ребенку, опасалась разочарования в своей вчерашней догадке.
Когда они вошли в дом, Майя увидела Скрипку и с восторженным возгласом «Киса!» побежала к ней, но затем остановилась, помедлила несколько секунд и продолжила свой путь аккуратно, на цыпочках. Скрипка пушистым медным боком огладила ноги девочки, а Майя легонько, кончиками пальцев, прикоснулась к кошкиному хвосту, опустилась на пол и обняла Скрипку, зарывшись лицом в длинной шерстке и сливаясь с ней цветом своих волос. Марте, молчаливо и сладко замеревшей, показалось, что произошло не знакомство даже, а встреча после долгой разлуки.
Оставив Майю и Скрипку на первом этаже, Марта поднялась на второй и, преодолевая дурноту, открыла ключом дверь запертой комнаты.
Внутри ничего не изменилось с тех пор, как там умер ее муж. Разве что пыль лежала на всех предметах и поверхностях. Вот их кровать, накрытая плюшевым покрывалом, которое они привезли из путешествия по Марокко. А вот круглый прикроватный столик, инкрустированный розовым перламутром. Его они выторговали у бородатого антиквара в Сергиевом Посаде. Антиквара звали Игнатий Викентич, и он постоянно в разговоре повторял слово «бантельшпиц», что означало высшую степень качества и шика.
Уже тогда, в Посаде, она должна была заметить, как после долгих пеших прогулок по цветущему весеннему городу ее муж тяжело и часто дышал, то и дело глубоко вздыхая, как морщил лоб, водя вверх-вниз левым плечом, как собирались мелкие капли пота над его верхней губой.
Он был атлантом, на котором держалась вся их жизнь. Нерушимой и сильной скалой… Марта ни на секунду не могла даже помыслить о том, что с ее мужем что-то может случиться. Нелепица какая-то…
В тот день шел холодный и шумный ливень, словно стена между прошлым и будущим. Он затопил дороги, стучал в окна мокрой когтистой лапой, скреб в двери, просил, чтобы его пустили…
Они приехали из Посада, и Марта все никак не могла выйти из машины: кругом море разливанное, чертов потоп. Муж взял ее на руки и нес, как завоеватель несет свой самый главный в жизни трофей. Он смеялся, а вода текла по его волосам, и вся одежда стала в один момент мокрой насквозь, а Марта то утыкалась в его плечо, то целовала во влажную щетинистую щеку.
Вечером, когда они уже отогрелись и разомлели, выпив по бокалу красного вина, и, обнявшись, смотрели какой-то бесконечный и очень смешной фильм, ее муж вдруг замер, а затем тихо сказал:
– Мартусь, мне что-то нехорошо. Принеси мне воды.
Марта перепугалась, и от этого долго не могла найти стакан на кухне, звеня посудой, а затем ей пришлось помыть чашку, потому что стаканов она так и не нашла. Когда она вернулась в комнату, прижимая чашку к груди, ее муж еще хрипло дышал.
А Марта словно окаменела. Она встала, не в силах прикоснуться к нему, не в силах вообще что-либо сделать, и только спустя пару минут вызвала скорую и кинулась к мужу.
– Дыши… Слышишь… Дыши…
Но ее муж, такой надежный и такой сильный, не мог выполнить ее просьбу.
Марта потерла глаза, встряхнулась, сделала глубокий вдох и, тремя длинными шагами дойдя до окна, быстрым движением раздвинула тяжелые гардины, превратившиеся за время забытья из глубоко-синих в пепельно-серые. От яркого света, которому наконец позволили зайти в эту комнату, и от столба потревоженной пыли у Марты засаднило в горле. Она попыталась открыть окно, но ручку заело, и Марта зло и больно ударила ее кулаком. Это помогло, и наполненный теплом весенний воздух начал заполнять комнату, осторожно трогая предметы и оживляя их.
Сзади послышались шаги, и кто-то тихо и осторожно подошел к Марте и обнял ее за ногу. Марта замерла, а затем засмеялась легко и свободно, обернулась, подняла Майю и посадила ее на подоконник:
– Смотри, Майя, какая красота! Тебе нравится?
Следом на подоконник запрыгнула и невесть когда объявившаяся в комнате Скрипка, а из соседнего двора напротив окна кто-то крикнул зычно и раскатисто:
– Тю, соседки, вы, я смотрю, открыли-таки дверь в Нарнию?
Марта ничего не ответила, она смотрела вдаль и прижимала к себе кошку и ребенка.
Александр Прокопович
Тридцать пять градусов по Цельсию
Посвящается коту по имени Циник
Слишком жарко. С точки зрения проекта это была даже не ошибка – погрешность. Температура в жилом блоке держалась на железобетонных тридцати пяти. Не смертельно. Половина человечества живет примерно так же, но у них есть ночь. У некоторых особенно везучих – сезон дождей. У везучих и богатых – кондиционеры. Тридцать пять. Условным днем и условной ночью, без шансов на хотя бы тридцать четыре с половиной.
Ляля все сделала первой. Ее не остановили десятки камер и датчиков, она не думала о спецах, которые будут изучать эти записи годами. Ей было жарко уже два месяца. Она решила, что это слишком.
Когда она вышла из санблока лысая и голая, Кирилл не почувствовал ничего, кроме зависти. Через двадцать минут он был таким же безволосым и обнаженным. Так было легче. Зависть осталась. Так двигаться он не будет никогда, и никто не будет смотреть на него таким взглядом. А иначе на Лялю, идеально сложенную, еще не так давно брюнетку, не посмотреть.
У них был холодильник. И очередь. Сегодня ее день налить очередную порцию воды и ровно через шесть минут высыпать кубики льда в раскаленные стаканы. Шел третий месяц полета, два голых человека не чувствовали ничего, кроме жары, в которой, кажется, сварилось и умерло само время.
В начале полета казалось, что эти два с лишним года – счастливый лотерейный билет. Свадебный круиз, так и не состоявшийся за три года их замужества.
Круиз, в котором Кирилл полюбил считать. Каждый день добавлял к их счету сумму, ради которой можно было бы вытерпеть и кое-что похуже тридцати пяти градусов.
Гамма Змея, чуть больше тридцати шести световых лет. Двигатель Ковальского и две подопытные зверушки – Кирилл и Ляля. Они не должны были делать ничего. Просто жить: год туда, полгода там и год обратно. Остальное – за автоматами, за которыми не нужно присматривать, – они сами присматривали за парой разнополых представителей вида человека разумного.
Раз в неделю они должны были заниматься сексом. Это прописано в контракте. Тридцать пять градусов – с точки зрения обнаружения обитаемой планеты в системе Гамма Змеи градусы не имели никакого значения. Но каждый раз все труднее получать бонус за элементарные возвратно-поступательные движения.
Ляля не умела двигаться иначе, она шла к холодильнику так, как могли только мечтать профессиональные покорительницы сердец на всех многокилометровых путешествиях с подиумом и без.
Может быть, ему это казалось – несмотря на плюс тридцать пять, несмотря на график обязательной близости, Кирилл все еще был влюблен…
Ляля как раз протянула руку, чтобы открыть дверцу холодильника, когда стенка жилого отсека вспучилась жадным ртом. Автоматика среагировала мгновенно. Переборки опустились, отсекая поврежденный сегмент.
Кто-то талантливый решил, что переборки должны быть прозрачными, и Кирилл видел. Перепад давления в одну атмосферу – это не много. Падение температуры в вакууме происходит очень долго. Если бы не переборки, она бы спаслась.
Через пятнадцать секунд она умерла. От удушья. В вакууме легкие очищаются быстро. Чуткие приборы зафиксировали каждое мгновение.
Оставшиеся два с лишним года Кирилл провел один. На следующий день после метеоритной атаки он залатал дыру размером с теннисный мяч. Остальное сделала вездесущая автоматика. Холодильник уцелел. Единственной потерей стал подопытный женского пола по имени Ляля. Останки Кирилл переложил в скафандр и поместил в негерметичный отсек. Иногда ему казалось, что все еще поправимо. Надо будет только медленно разморозить тело любимой. Иногда он проклинал ученых, которые изобрели двигатель Ковальского и не смогли сделать стенки корабля достаточно прочными.
У Кирилла выработались специальная походка и чутье. Теперь единственным его спутником остался кот. Кирилл ходил особенно – почти не отрывая ног от пола, чтобы не наступить в темноте, но при свете переставлял ноги все так же. Кот мурчал в разных тональностях, чтобы Кирилл точно знал, когда он хочет есть, а когда ему просто одиноко.
Тот факт, что корабль достиг Гамма Змеи, прошел мимо Кирилла и мимо кота. Искусственная гравитация справилась с ускорением и торможением, зонды сделали свое дело, и корабль отправился в обратный путь. Кот все так же ел и пил. Кирилл все так же угадывал его простые желания.