Год за годом она продолжает верить в него.
Ивушкин пытается сосредоточиться на шахматной доске. Сегодня ему достаточно сыграть вничью, чтобы победить. Так Ивушкину не везло за двадцать четыре года на этом турнире ни разу. По правде сказать, ему отчаянно не везло все эти годы, не зря его называют самым невезучим шахматистом.
Соперник – молодой, лет тридцати, Туровский (отличная фамилия для шахматиста) – волнуется. Понятно, в этом году призовой фонд – сто тысяч долларов. И Ивушкин как никогда близок, чтобы взять его.
Он ставит коня на f6. Туровский отвечает предсказуемо. Сделав ход, смотрит-не-смотрит на Ивушкина, сжимает губы и кулаки, золотой перстень вспыхивает на толстом указательном пальце. С такими толстыми пальцами ему бы в солдаты идти или строители.
Игра близится к концу. Так – пешку на f5, перекрыть слона Туровского. Ивушкин тянет руку и вдруг, как это в последние дни случалось не раз, в глазах его темнеет, будто он резко поднялся с корточек. Через мгновение приходит в себя. В зале – гнетущая тишина. Ивушкин глядит на доску – его рука по ошибке переместила не пешку на f5, а короля на g7.
Туровский передвигает ферзя на h7. Шах и мат. Ивушкин проиграл. Он слышит, как у противника часто-часто бьется сердце. Или это так стучит его собственное?
Иван БескровныйУбью ее под Питером
Для Ю.
I
– Почему ты работаешь посреди дня? – спрашивает. – «Таксисты любят ночь!» – хлопает дверью позади меня и хохочет. – Постоянно это слышу!
– Сверхурочно, – говорю.
– А я в Питер! Догадался? Ленинградский вокзал же. Вот это я работку выбрала, да? Даже не пообедать. Ты обедал?
– Нет еще, – отвечаю и выруливаю на Покровку; на Ленинградском я за ночь был раз пять. – Тебя отвезу и поем.
Пытаюсь разглядеть ее в зеркале заднего вида. Внешность у нее не модельная, она даже не симпатичная. Но как будто кем-то и кому-то сделана на заказ. Ручная работа. Не идеальная, конечно, пару раз у создателя точно дрогнула рука. Где-то в области подбородка и ушей. Но в конечном счете – работа такая всего одна. Единственный экземпляр какой-никакой, и в моем такси.
Стараюсь поменьше смотреть назад.
– Зато работа интересная. Это ведь важно? Когда интересно? Важнее денег, я думаю. И ничего, что мотаться каждую неделю. В движении всегда интереснее, чем на месте, согласен?
– Конечно, – говорю, а она хохочет.
– Ты вообще круто можешь! И едешь, и сидишь!
Молчу на это. Мы уже на Садово-Спасской.
Вообще как таксист лучше других я точно умею делать вот что: выполнять, не задумываясь, все, что не относится к вождению. Обедаю, говорю по телефону, ругаюсь, даю бессмысленные ответы и комментарии. Так вот едешь, а в голове может происходить чёрт-те что. Любая потусторонняя чушь.
Только с Ксюхой не так. Когда она начинает что-то говорить, меня всерьез передергивает, и уже ни о какой дороге или чем-то еще думать не могу. Слушаю и стараюсь поймать ее отражение в зеркале.
– Можешь особенно не торопиться. У меня поезд только через полчаса. Кажется, кажется… – тыкает что-то в телефоне. – Ну да, 14:25, Ленинградский. Успеваем. А командировки в Питер – это даже очень хорошо. Ты был в Питере?
– Нет еще, – говорю и закладываю на Академика Сахарова; «ловлю» ее позади.
– Эх ты, как же так?! Давай, – говорит, – как только потеплеет, сразу в Питер! Не пожалеешь!
А сама в легком желтом платье. Куда в таком в Питер посреди весны? Все в куртках вон. А вообще мне наплевать. Хотя бы потому, что все это отвлекает меня от вождения. Очки ее, например. Те так вообще последний аксессуар, довершающий уродство этого мира. Не могу не смотреть на них!
– Поможешь мне донести сумку до перрона? – спрашивает.
Киваю; паркуюсь у Ленинградского вокзала.
– Не тяжело? Ты мне только до перрона помоги, – говорит. – Через все эти, знаешь, рамки и ленты, – смеется; маленькая дамская сумочка похлопывает ее по бедрам. – Однажды такая лента выплюнула мой чемодан на целый метр. Он кувыркался полвокзала!
– Так на метр или полвокзала?
– Представляешь?! – смеется.
Проходим несколько рамок. Она задерживается у расписания поездов. Я позади задерживаюсь взглядом на ее фигуре.
Выходим на седьмую платформу к поездам.
– Весь грязный потом ехал, – Ксюха продолжает вспоминать тот случай с чемоданом. – Надо было лучше на «Сапсан» брать, да? Он всего через час. И едет меньше.
– Не знаю.
– Просто у меня встреча только завтра утром. Поэтому особенно и не тороплюсь. Купе же тоже ничего. И по цене удачно вышло.
Ничего не могу на это ответить. Не люблю ни вокзалы, ни поезда. И тут хоть купе, хоть ваш трижды хваленый «Сапсан».
А Ксюха уже забралась в поезд, и какой-то мужик закидывает ее чемодан на верхнюю полку. Мне это не нравится. Смотрю на них. Какие все же ужасные у нее очки, и как странно, что они ей идут.
Говорит по мобильному и пьет воду. Смеется.
Из поезда выходит мужик, который прикасался к ее сумке. То есть почти что к ней. То есть он это проделает еще как минимум раз, на вокзале Петербурга. Злюсь, будто касается чемодана, который мы покупали вместе. Думаю, надо его предупредить, что мне такое не по душе! Пусть знает. Он как раз проходит мимо меня, выкуривая сигарету. Похож на какого-то грузина. Особенно носом.
Открываю рот, даже что-то говорю ему вслед, но, видимо от волнения, не слышу собственной речи. Опять смотрю на Ксюшу через окно. Она занимается все тем же. Грузин проходит обратно с новой сигаретой. Время течет из рук вон плохо! Все нахрен занимаются здесь одним и тем же! Мужик поглядывает на меня. И на нее тоже поглядывает. На меня и на нее. Закуривает третью.
– Отправляемся, – говорит проводница у двери вагона. – Кто уезжает, заходим!
Мужик роняет сигарету, придавливает ботинком кончик фильтра. Только вместо вагона идет ко мне. Подходит почти вплотную. Так делают, когда собираются втихаря пырнуть ножом. Или рассказать секрет. И то и другое вызывает легкий испуг.
– Паслюшай, – точно грузин; говорит и косится на меня, потом на Ксюшу. – Ми с нэй вмэсте едэм. В адно купэ. Ти нэ пэреживай. Всо харашо буит. Отворачивается и вроде бы уходит. Но нет. Снова ко мне. Его костлявые пальцы смыкаются на чьей- то невидимой шее. Скалится.
– Под Питэром, – подмигивает мне.
Прыгает в вагон, и проводница закрывает двери. Следующее, что помню: бегу за отъезжающим поездом, пока не заканчивается перрон. Спрыгиваю в мазут и щебенку; бегу дальше. До первого работника РЖД.
– Ну-ну-ну! – Мужик в оранжевой безрукавке растопыривает руки. – Куда несешься?!
Тычу в хвост поезду, и прерывистое дыхание не может вывезти на себе ни единого понятного людям звука.
– Ты отдышись, успокойся. Уехал кто-то? Девушка? Чай не навсегда уехала твоя девушка! – У мужика огрубевшая кожа таджика. – Не в армию же ее провожаешь, дорогой. Вот я в армию уходил, на Байконур, два года…
– Слушай, – говорю, – иди ты в жопу со своей армией! Он убьет ее!
– Кто?
– Грузин!
Рабочий задумался. Крутит в руках какую-то железнодорожную кривую железку. Сам весь чумазый, и форма у него чумазая, и штаны от грязи стали «кожаными».
– Да нет, дорогой, не думаю, – говорит мне. – Сейчас в поездах не то, что раньше. И грузины вполне себе неплохие ребята. Вот, когда в 90-е, к примеру, ходил поезд на Бишкек…
Больше не слушаю. Обратно лезу на седьмую платформу Ленинградского вокзала.
– Ни хрена себе любовь! – говорит кто-то с перрона. – Бывает же!
– Еще как-только-на-хрен-не-бывает! – кричу, пробегая мимо толпы провожающих, и в душе прямо люто ненавижу вокзалы. Их чертову нездоровую суету.
II
Молодой человек в форме охранника выслушивает меня и возвращается к своим будничным делам – без остановки вертит башкой налево-направо как спятившая сова.
– Мало ли кто что сказал, – говорит мне. – Пошутил, может. Какой маршрут?
– Санкт-Петербург, – говорю и пытаюсь совладать с мобильным.
У меня самый дешевый телефон, какой только можно придумать. И это проблема. Он мой такси-штурман – вывозит одну единственную программу для бомбил и больше ни черта не умеет. Даже звонит с трудом. С ним только таксовать. Но где-то же должен быть в нем номер последнего пассажира.
Нахожу, пытаюсь дозвониться.
– Недоступен… – говорю и тут же ору на ухо человеку-сове: – Вот кто недоступен?! ЭТО дерьмо не ловит или ТО дерьмо не ловит?!
– Связь не всегда стабильная, особенно в поездах, это понимать надо, молодой человек, – говорит сотрудник. – А что вы от меня, собственно, хотите?
– На поезд сообщить нужно! – говорю. – Чтобы проводник знал, а еще лучше – в полицию. Там же есть наряд полиции? В поезде? Пусть ее пересадят или охраняют.
– Молодой человек, – говорит сотрудник вокзала, – успокойтесь. Не кричите. А по вашей проблеме хочу заверить, что мы проводим все необходимые меры по обеспечению безопасности людей на территории вокзала. Мы проводим досмотр багажа, у нас организовано прохождение металлоискателя, мы обучены визуальной диагностике психологического и эмоционального состояния посетителей…
И так далее. Опять не слушаю. Сегодня это уже вошло в привычку.
Иду в окошко к женщине, продающей билеты на маршруты дальнего следования.
– Я могу… – говорю. – Здрасьте. Я могу доехать до Питера, но сесть в Твери?
– Что? – женщина улыбается; видно, радуется еще одному дебилу и дебильному вопросу этого дебила. Складывает руки на столе и готовится внимательно слушать.
– Поезд на Санкт-Петербург. Который только что ушел. Я могу сесть на него в Твери?
– А вы супермен, да?
– Чего?
– Ну у вас же какая-то суперсила есть, правильно? Искривление времени, полеты, суперскорость, супертупость…
Снова не слушаю. Это довольно удобно. Перехожу к соседнему окну и задаю тот же вопрос.
– Нет, не можете. На этот поезд нет билетов.