Влад встал. Сейчас ему предстояла самая сложная часть разговора, и готовиться стоило ко всему.
– Слушай… Что, если я скажу тебе, что ты до сих пор по нему тоскуешь?
Даже в темноте было заметно, как она побледнела. Теперь ее кожа по цвету мало отличалась от одежды, словно Милана составляла со своим пальто единое целое.
– Ты лжешь! – крикнула она.
– А ты подумай получше, – огрызнулся он. Милана развернулась и побежала. Влад бросился следом, но не успел. Едва ступив в воду, она оттолкнулась, взмахнула руками и упала вперед, оборачиваясь крыльями, перьями, длинной лебединой шеей… Белая птица разбежалась по водной глади, сделала круг над озером и набрала высоту.
Влад не собирался ее отпускать. Он крутанулся волчком и почувствовал, как преображение спазмом прокатывается по телу. Человеческий облик соскользнул, как старая кожа, и наружу вырвалось пламя. Огненный вихрь зигзагом метнулся ввысь, опаляя кроны сосен, и впервые за долгие десятилетия насладился открытым небом. Где-то в глубине этот вихрь был и Владом, но сейчас его не удерживали никакие соображения скрытности и здравого смысла. Он чуял рядом женскую печаль и томление, и его неумолимо влекло к ним.
Вихрь нагнал белую птицу над склоном холма, упал сверху, опутал чешуйчатыми кольцами – и они рухнули среди деревьев, растрепанная рыдающая Милана и разгоряченный Влад, хватаясь друг за друга, как перед гибелью. В спину Владу впился сучок, на боках начинали зреть синяки, но он прижимал к себе желанное Миланино тело и чувствовал, как черты не то насильника, не то мужа на его лице уступают тем, которые он предпочитал считать своими собственными. Он вдохнул дикий, отдающий гусиным пухом запах самовилы и прошептал ей на ухо:
– Теперь все по-честному. Давай попробуем заново. Тебе решать.
Милана глухо отозвалась, уткнувшись ему в плечо:
– А ты заберешь мою жизнь?
– Только если ты захочешь, – заверил Влад. – И это потребует времени.
Она чуть отстранилась, посмотрела на него холодно, словно на незнакомца – впрочем, лицо огненного змея она действительно видела впервые – и проронила:
– Я буду начеку.
А затем накрыла его губы жадным поцелуем.
Татьяна НикитинаСикстинская мадонна
История эта началась давно. Думаю, многие – не я один – позавидовали тогда его отчаянной смелости, граничащей с дуростью. Белокурое существо в джинсах и женской блузке пришло к нам в девятом классе, вызывающе, можно сказать, нахально заявив о себе. Новенький вышел к доске и объявил, что по досадной ошибке природы ему досталась женская душа в мужском теле, которое он ненавидит и непременно изменит при первой возможности. Никто сначала ничего не понял, потом до нас медленно стал доходить смысл его откровений. – Вы можете замордовать меня насмешками, сдать в психушку, сжечь на костре, но я такой, какой есть, и не считаю нужным скрывать это, – продолжал он эпатажные признания, пока класс озадаченно молчал, – я мечтаю выглядеть так, как хочется мне, а не мучиться всю жизнь в чужом ненавистном теле.
Одинокий жалкий смешок беспомощно затих, не получив поддержки. Под общее оцепенение новенький прошел к парте недоступной красавицы Сони Левицкой. Она убрала сумку со стула, приглашая его сесть рядом, и подарила такую лучезарную улыбку, о которой вся мужская половина класса могла только мечтать. Соня бросила нам вызов, демонстративно выбрав эксцентричного чудика, но ее поступок поставил точку в этом казусе. Как ни странно, мы приняли Киру, не обсуждая, будто признания подобного рода были в порядке вещей.
Кира Новак обладал незаурядными способностями к точным наукам и черным поясом айкидо. Победитель всех городских математических олимпиад не был жмотом, и мы беззастенчиво этим пользовалось, сдувая у него контрольные. Новенький окончательно стал своим после скандального инцидента в душевой. Все замерли, когда Гарик Кабан из параллельного, подмигнув дружкам, со скабрезной улыбочкой вошел в кабинку к Кире, и разошлись ухмыляясь, страшно довольные, когда он вылетел оттуда с воплями, скользя голой упитанной задницей по мокрому кафелю. У директрисы, разумеется, случились большие неприятности. Ей пришлось изрядно покрутиться, улаживая конфликт из-за сломанной руки мажористого Гарика, но байка о посрамленном мачо прочно вошла в анналы гимназии.
Спустя семь лет история отозвалась меланхоличным рингтоном «Yesterday» в кармане джинсов, когда я, опаздывая на лекцию по госпитальной терапии, взбегал по эскалатору.
– Вадик, ты можешь мне помочь? – спросил далекий полузабытый девичий голос.
– Соня? – изумился я.
– Они не хотят отдавать его мне…
Голос подозрительно завибрировал и пропал. Сквозь непрекращающийся базарный гомон толпы и гул отходящего поезда подземки я уловил всхлипывания.
– Соня! Что произошло?! Ты где?!
Она молчала несколько секунд, показалось – вечность. По обрывкам фраз сквозь приглушенные рыдания я понял, что случилось непоправимое, но осознал не сразу, только выяснил, где она.
– Бюро судебно-медицинской экспертизы на Екатерининском, десять.
Соню я увидел издали. С совершенно прямой спиной, подпирая поясницу руками, она сидела на скамейке у безликого многоэтажного здания из серого силикатного кирпича. Зареванное лицо с припухшими губами показалось мне совсем детским и по-прежнему прекрасным, а неожиданно огромный живот, обтянутый платьем, только подчеркивал сходство с мадонной.
Соня появилась у нас годом раньше, в восьмом классе. На школьной линейке первого сентября. Я повернул голову, собираясь что-то рассказать Максу, и остолбенел: рядом стояла девочка с лицом Сикстинской мадонны, той самой, из Дрезденской галереи, перед которой мы с дедом провели больше часа, а потом, быстро пробежав по другим залам, опять вернулись к ней. И следующим днем зашли еще раз. Краем уха слушая слова деда о запечатленном Рафаэлем образе материнской души, я, тогда тринадцатилетний мальчишка, разглядел в ее глазах то, что ищет каждый мужчина в глазах своей избранницы.
Мадонна в синем платье и простеньких балетках, сбежавшая с живописного холста, стояла совсем близко – на расстоянии вытянутой руки. Темные волосы, разделенные на прямой ряд и собранные на шее в пышный хвост, играли на солнце красноватыми бликами. Желание дотронуться до шелковистых прядей, упругими змейками сползающих по спине, не оставляло меня все школьные годы. Я сидел позади нее и часами любовался нежной ложбинкой на тонкой шее с выбившимися из-под заколки каштановыми колечками. Репродукцию «Сикстинской Мадонны» – самую огромную, из тех, что оказались в магазине канцтоваров, полтора на два метра, почти как оригинал, – я повесил у себя в комнате, но не над столом, а напротив кровати. Дед, проникнувшись моим чувством к живописи, одел ее в золоченый багет. Несколько лет я засыпал и просыпался, видя перед собой подернутые печалью глаза Сони. В мечтах я бесконечно долго целовал ее пухлые детские губы и сотни раз признавался в любви, но мысль предложить встречаться даже не посещала мой воспаленный любовью мозг. Я догадывался, что все парни в классе тайно влюблены в нее, но никто не говорил об этом. Видели они в ней тоже Мадонну или просто красивую девочку с грустными глазами, я так и не узнал.
Соня отличалась от остальных девчонок, но не экстравагантностью нарядов, не ультрамодными прическами – вьющиеся пряди роскошных волос она собирала заколкой либо в хвост, либо в узел на затылке – в ней не было кокетства с налетом высокомерия, что обычно присущ первым красавицам класса. Подруг у Сони не было, во всяком случае, школьных. Держалась она со всеми приветливо, как и подобает королеве, никого не выделяя, пока не появился Кира Новак.
Выше меня на полголовы, гибкий и стройный, с гладкими, как у девушек, щеками (не знаю, брился ли он?). Светлые до плеч волосы носил забранными в хвостик «мистер Бун». Лояльность директрисы к внешнему виду учеников позволяла нам такие вольности. Улыбчивый и общительный математический гений во всем был выше меня, и я смирился с этим.
Материнские педагогические эксперименты со скрипкой, французским, бальными танцами и фигурным катанием чуть не сделали меня изгоем двора, если бы не покровительство олигофрена Сережи. Под его защитой все дворовые разборки меня не коснулись, а в гимназии споры кулаками не решали – ценился интеллект, но после знаменитой драки в душевой, когда все безоговорочно признали первенство Киры, вернее, согласились с выбором Сони, я пожалел, что никогда не дрался.
То ли друзья, то ли влюбленные, они никогда не расставались. Класса не сторонились, но держались особняком. В женских блузках Кира больше не появлялся. Его заявление о трансгендерстве вскоре забыли, посчитав банальным выпендрежем.
После школы мы ни разу не встречались. Я не стал монахом и, даже был весьма популярен среди девушек нашего факультета, но ни с одной из них не испытывал той робости, что перед Соней.
Она ждала его на набережной Фонтанки у БДТ. Кира опаздывал, что было непривычным, но, главное, не отвечал на ее звонки, а это уже встревожило всерьез – такого просто не могло быть. Премьера «Грозы» началась без них. Киры не было и дома. Прождав его до полуночи, она позвонила в Бюро несчастных случаев. Ни в одну из больниц города он не поступал, а под утро в колонке криминальной хроники «Nevatoday» Соня нашла сообщение о мужском трупе «приблизительно двадцати лет», обнаруженном в сквере почти рядом с их домом. Потом она весь день искала его по моргам и опознала в лилово-черном от кровоподтеков, избитом, переломанном теле с размозженным лицом. Били, похоже, армейскими берцами. И не только ими… На глазах у прохожих. Полицию кто-то вызвал, но не сразу, поэтому и скорая безнадежно опоздала. Следователь допросил Соню, но Киру ей не выдали из-за гендерно-бюрократических неувязок. Плохо соображающая от горя Соня предъявляла работникам морга паспорт, выписанный на Киру Новак, но в нем был указан женский пол, а труп на каталке под грязной простыней принадлежал мужчине со всеми удостоверяющими первичными половыми признаками.