– Что? – не поняла она.
– Вы сказали, что нужно готовиться к лекции, вот я и спрашиваю – строгий у вас преподаватель?
Она засмеялась, да так звонко и заразительно, что я тоже начал улыбаться, а потом испугался, что ее услышат из коридора, и показал ей пальцем:
– Тссс…
– Да-да, – она кивала, продолжала хихикать.
– Это я, – ответила она.
– Что – вы? – Я ничего не понял.
– Я преподаватель, – прикрывая рот рукой и даваясь смехом, сказала она.
Тут я тоже начал смеяться – в жизни бы не подумал! Ну сколько ей? От силы двадцать? Кого учит? Какой безопасности?
– И… давно вы преподаете? – Я удивлялся собственному любопытству, которое вызывала у меня эта странная девочка.
– Второй год всего, – она повернулась в профиль и фас, – а что, совсем не похоже?
– Совсем.
– Многие так говорят, – она махнула рукой, – мне на самом деле двадцать пять, – она улыбалась, – а вы?
– Я? – Веселье мгновенно закончилось, словно мы вернулись из солнечного дня в сырую хмарь. – Я тоже был преподавателем.
Был… откуда взялась эта сумасшедшая девчонка, которой, оказывается, двадцать пять? Почему она не возникла в моей жизни раньше? Или никогда. – Гм… да, – она тоже погрустнела, легко соскочила со стула и подошла к соседней кровати: – Извини, что не посидела с тобой сегодня, – обратилась она к Джону Уотсу так, будто бы он ее слышал, – я завтра вечером забегу.
Снова подошла ко мне:
– Выздоравливайте.
– Не могли бы вы… – я сам от себя не ожидал, – поправить мне подушку. Пожалуйста.
– Конечно, – легко согласилась она, не замечая моей уловки.
Подошла ближе и наклонилась надо мной, приподнимая мне голову прохладными руками… Я вдыхал ее хрустальный запах и старался растянуть секунды до предела, слушал, как колотится мое сердце, чувствовал, как ее светлый локон, выбившийся из хвоста, касается моей щеки, подбородка, и ее дыхание так близко…
Она ушла. А я уставился в потолок – идиот! Я даже не знал, как ее зовут. Зачем, зачем, Господи, ну зачем?
Здоровее я не стану… сколько еще? Месяц? Я закрыл глаза – проклятый кретин!
Насмешка судьбы… а мне казалось, что я выпил свою жизнь до дна. И вот напоследок… Надо признать, у бога отменное чувство юмора. Я бы сказал, своеобразное.
Утром следующего дня медсестра – толстая черная Марта принесла мне завтрак: полужидкую диетическую кашу и стакан молока. Положила передо мной утреннюю газету – 2-е октября 2012 года. Я бегло просмотрел заголовки, потом включил телек и считал минуты до ее прихода… а когда она пришла, притворился спящим.
– Привет, – легко сказала она, увидела, что я сплю, развернулась и села к Джону Уотсу на кровать. Молча просидела положенные полчаса, встала, подошла к моей койке, покрутилась.
Я застыл в ожидании, стараясь никак себя не выдать.
– Эй, – тихим шепотом – вы спите? Или притворяетесь, чтобы я вам не докучала?
И совершенно неожиданно дотронулась до моего лба, я инстинктивно вздрогнул…
– Ш-ш-ш-ш-ш, – мягко сказала она, снова проводя рукой по лбу, – а я знаю, как вас зовут, вот тут написано, – она прочитала на планшете, прикрепленном к моей кровати, – а я Энн, Энн Грин. Рада знакомству, Майкл Девис.
Я понял, что дальше притворяться бессмысленно, и открыл глаза.
– Я просто очень устал, – получилось фальшиво и ненатурально.
– Я уже ухожу, – грустно ответила она, убирая руку, – вы не устали, Майкл Девис, просто мое общество вам неприятно.
Она соскочила с кровати, быстро замоталась в шарф и…
Она же сейчас уйдет, уйдет!
– Энн, подождите, – я не узнал собственного голоса.
– Да? – она мгновенно остановилась.
– Ваше общество… не поймите неправильно. Ваше общество мне… – я должен был ей сказать, – оно мне слишком приятно, понимаете? И это с таким лишком, который мне не осилить. – Ой,– она улыбнулась и растерялась и покраснела…
Господи, какой же красивой она была в этот миг! – Вы мне нравитесь, Энн Грин. И я умираю, – у меня не было времени на кокетство.
– Прямо сейчас? – спросила она, испугавшись.
– Гм… нет, – как я ни хотел сохранить пафосный тон, это мне не удалось, – не прямо сейчас.
– Тогда мы могли бы просто поболтать? Или вам нельзя? – она спрашивала всерьез.
– Зачем? – я разозлился. – Разве это смешно, Энн Грин?
– Совсем не смешно, – она вдруг стала ужасно серьезной, – просто вы мне тоже нравитесь, Майкл Дэвис.
– Господь милосердный! – я возвел глаза к потолку.
Да что же она делает со мной? Что в ней такое? Как? Почему? Откуда и зачем?
– Вы понимаете, что я скоро умру и что это все бред? И ваше «нравитесь» – просто жалость к умирающему. Неужели это не понятно? – Мне хотелось, чтобы она ушла. И никогда больше не открывала эту чертову дверь. – Уходите! Уходите, слышите! И не возвращайтесь.
– Не могу, – она развела руками, – я единственный близкий человек Джона Уотса, это мой отец. И прежде чем впасть в кому, он написал свою последнюю волю и назначил меня тем, кто будет решать, отключать ли его от аппарата искусственного поддержания жизни или нет.
Вот оно как! Сейчас я поверил в то, что ей двадцать пять. Это был совершенно другой человек – взрослая женщина, уставшая и грустная, которой нужно было принять непростое решение.
– Так что вы извините, Майкл Дэвис, как бы вам это ни было неприятно, или наоборот, я буду приходить сюда. Разве что вы переедете в другую палату или… домой, или…
– Или умру, – безжалостно закончил за нее я.
– Или умрете, – спокойно согласилась она.
Развернулась и пошла к выходу.
– Энн, – мне не хотелось, чтобы она уходила такой печальной, – извините меня. Я хочу, чтобы вы поняли и не…
– Я понимаю, – она кивнула, снова став девчонкой, – и не сержусь.
На следующий день дежурила Даша, у которой я выспросил про Энн все, что только мог. Оказывается, Джон Уотс бросил свою беременную подружку, мать Энн, потом давал им какие-то деньги и больше никак не участвовал в жизни своей дочери. Родители его умерли, старший брат погиб в автокатастрофе, семьей он не обзавелся, и Энн Грин была единственным кровным родственником этому человеку. И да, она преподавала в муниципальном экологическом колледже, а мама ее жила в Калифорнии.
Та немолодая чета, которая его навестила однажды, оказалась соседями, которым он когда-то отдал собственное завещание вместе со своей последней волей.
И сейчас Энн приходила к нему почти каждый день и еще проводила какое-то время у него дома, пытаясь понять, чего бы он хотел – умереть или оставаться на искусственном жизнеобеспечении. Денег у него на такое обеспечение хватало на несколько жизней вперед.
Я поразился ее обстоятельному подходу к этому делу. Внешне она производила впечатление легкой и смешливой барышни, но, похоже, это была только одна грань ее натуры.
Ее не было два дня, и я с удивлением обнаружил, что скучаю – по ее быстрым порывистым движениям, розмариновому запаху и бездонным глазам…
И ненавидел себя за это.
– Знаете, я тут подумала, – без всякого приветствия сказала она, влетая в палату, – что нам надо обменяться номерами мобильных, а то это же…
– Никуда не годится, – подхватил я, улыбаясь.
– Именно, – ничуть не смутившись, добавила Энн.
И мы обменялись телефонами и стали перезваниваться. Болтать с ней было легко, мы говорили обо всем на свете и не могли наговориться. И «добре утро», «хороших снов» – смски связывали нас шерстяными нитями…
Она приходила то днем, то рано утром, то вообще ближе к ночи, пользуясь свободой посещения для безнадежных больных, а мистер Уотс был абсолютно безнадежен.
Она садилась ко мне на кровать и рассказывала про свой день, про своих студентов, а преподавала она предмет с суровым названием «техносферная безопасность нефтяных установок». Кто бы мог подумать!
Я снова чувствовал себя живым. И мне снова было больно, потому что я отчаянно хотел жить дальше.
– Тебе обязательно умирать? – как-то буднично спросила она, садясь на край моей постели.
– Энн… – странный вопрос, – если честно, очень не хочется, особенно сейчас.
– Вот и мне не хочется, чтобы ты умирал, – она коснулась моей руки. – Можно?
– Гм… да, – я чувствовал ее прохладные пальцы, и сердце мое застучало быстрым пунктиром.
– Можешь подвинуться? – В ее серых глазах мерцали горячие угли.
Она отвела мою руку в сторону и легла рядом. Я закрыл глаза – сердце колотилось о ребра, а голову наполняло хмельным звоном.
Она снова взяла меня за руку и переплела наши пальцы…
– Если бы ты мог не умирать… если бы мог, – она мягко повернула мою голову к себе.
Мы встретились взглядом.
– Если бы ты мог, Майкл Дэвис, – ее лицо было так близко… глаза, словно растаявшие жемчужины… – Энн, я, я… – мне казалось что так не бывает, что это все сон, и сейчас…
Она коснулась моих губ своими, и я дернулся, словно от ожога, да это ожог и был…
– Энн… по-по-годи, – я почти задыхался, – я…
– Тебе плохо? – встревожилась она.
– Нет, но…
Она дальше не стала слушать, мягко обнимая мое лицо ладонями, снова касаясь губами… в ее поцелуе было столько горькой нежности, топкой жажды… Хотя мне казалось, что там давно все умерло, гораздо раньше, чем я смирился с собственной смертью.
Что же ты делаешь со мной, Энн Грин? Что ты сделаешь, если я тебя не остановлю?
Но она остановилась сама, чуть отодвинувшись от меня.
– Т-т-ты как? – выдыхая спросила она.
– Н-н-ормально, – ответил я, будучи не совсем уверенным в том, что это так, – все хорошо.
И тут же понял, что все плохо. Что все настолько плохо, что хуже и быть не может.
Она лежала рядом и время текло сквозь нас, отмеряя наши неравные жизни.
– Если бы я могла умереть вместо тебя, – сказала она тихо.
– Ерунда, – буркнул я.
– Ты, конечно, подумаешь, что я сумасшедшая, но, знаешь, я иногда умираю за других людей, – лежит, потрагивая мои пальцы, – в других жизнях, в другом времени. В этой жизни я живу постоянно и всегда возвращаюсь сюда.