– Давайте я вас довезу домой, – сказал я, когда мы вышли из парка и застыли в растерянности. – Давайте, – с облегчением согласилась она, радуясь тому, что я ничего не предложил дальше и ей не пришлось отказываться.
Мы прощались у ее парадной и… она только чуть- чуть приподнялась на цыпочки, я наклонился к ней, чувствуя запах хрусткого снега и розмарина, дрожащий между нами воздух, тающий летний день…
Она легко коснулась своими губами краешка моих, невесомо и жарко…
– Мы увидимся завтра? – спросила, чуть отодвигая меня рукой.
– Да, – я видел только ее глаза, которые заслоняли собой весь мир, – да, увидимся.
– Хорошо, – сказала и быстро скользнула в парадную.
А я остался, прислонившись к двери, колени слабели, голова шла кругом… а вроде взрослый дядя. Неужели тебе непременно нужно умирать тут, Энн Грин? Если бы я мог умереть за тебя. Я умею это делать. Я никогда ей этого не скажу.
Я знал, что, умерев тут, она вернется в свой Нью- Йорк 2012 года… но там не будет меня. Там никогда не будет меня.
Сколько у нас есть времени?
А через неделю я помогал ей переезжать. И был бы рад, если бы ко мне, но нет, с одной съемной квартиры на другую.
Переезд случился внезапным и бестолковым, вещи сваливались в кучу, распихивались по коробкам и тюкам, я заказывал машину и был добросовестным грузчиком. К самому вечеру я дотащил последнюю коробку на четвертый этаж по узкой лестнице старого дома на Петроградке.
– Все, это последняя, – констатировал я свершившийся факт и вытер трудовой пот со лба.
– Ты похож на заправского ковбоя! – смеясь, сказала она, окидывая меня взглядом. – Синие джинсы, клетчатая рубашка… осталось только шляпу нацепить.
– Ну, да, – я чувствовал собственный запах, и это мне не нравилось, – слушай, в твоей новой обители есть душ? А то после бойкого трудового дня я похож скорее не на ковбоя, а на прозаичного потного грузчика.
Когда я вышел из ванной, в комнате горела крохотная настольная лампочка, времен Ильича, а Анна лежала на диване звездой, раскинув руки в стороны.
– Ну вот, теперь я похож на человека, – сообщил я, стоя посреди комнаты и не зная, куда себя деть. Она смотрела на меня смеющимися глазами и легонько похлопала рядом с собой. Уговаривать меня не пришлось. Она подвинулась, и я плюхнулся рядом с ней, предсказуемо вытянув ноги за края дивана.
– Сложно быть длинным? – спросила она.
– Гм… я уже привык, – она перекатилась на живот, ближе ко мне, оказавшись немного надо мной, и я замер на полуслове.
– Анна… – мне нравилось называть ее полным именем.
Ее глаза в полумраке комнаты мерцали черными антрацитами. Она смотрела на меня внимательно, не улыбаясь…
– Анна…
Через два дня она погибла в автомобильной аварии.
Я даже на похороны не пошел. Что мне там делать?
– Ты уже дома, Энн Грин, ты уже дома, – шептал я, сидя на подоконнике, – и я знаю, что ты меня помнишь, хотя лучше бы не… Лютой февральской стужей, дубея на ветру, я добрался наконец до Тамары. Она жила в каких-то диких хрущебах на Ломоносовской.
– Совсем скрутило? – спросила она, заглянув мне в глаза, когда я прошел в крохотную кухоньку ее маленькой квартирки.
Я молча кивнул… Что я ей мог сказать?
И тут же понял, как мне хочется рассказать обо всем, что мучило и грызло меня все это время: о том, как я не мог уснуть, ворочаясь часами в постели, как скучал по ней – руками, губами, всем телом… мучительные минуты тянулись невообразимо долго, и не было никакого намека на облегчение.
О том, как я кусал губы до крови, потому что нестерпимо хотел коснуться ими ее губ, кончиков пальцев, светлых локонов и не мог забыть ее запаха и прикосновений, ее смеха и молчания.
Я думал, что будет легче.
Я хотел рассказать о том, как забивал свое время до предела, днюя и ночуя на работе, и как мне казалось, что вот-вот, и станет легче, но стоило мне закрыть глаза, как я словно бы наяву снова и снова переживал то, что было между нами. А потом выпадал из этого забытья в реальность – настоящую, холодную, окружающую меня девственно-чистой пустотой, немыслимой стерильностью безмолвия. Это было нечто неподвластное мне, от чего я терял разум и становился одним сплошным оголенным нервом.
И я так больше не мог, как ни пытался себя уговорить.
Тамара пошарила в недрах кухонных ящиков и поставила на стол небольшой пузырек с мутной зеленоватой жидкостью.
– Что это? – хрипло спросил я.
– Эликсир забвения, – ответила она.
– Что?
– Если ты его выпьешь, Мишенька, – в ее взгляде было сочувствие, – то ты ее забудешь. И продолжится дальше твоя жизнь, но тем самым ты исключишь даже малейшую возможность того, чтобы вам встретиться снова.
– А что, такая возможность есть? – Я встрепенулся.
– Пока люди живы, возможность всегда есть, – она развела руками, – да и после смерти… чего на свете не бывает.
– А если я выпью? – Риторический вопрос…
– Тогда ты забудешь все, что было и тут и ТАМ. Она исчезнет из твоей жизни навсегда. И это будет необратимо, – ее слова не были жестокими, – перед тем как выпить – просто назови ее имя.
– Спасибо вам, – я попытался улыбнуться и встал, – я пойду.
– Иди, – она похлопала меня по плечу.
Прислонившись к холодному стеклу лбом, я сидел на своем любимом подоконнике. Рядом со мной стояла склянка с зеленоватой жидкостью. Всего пара глотков – и я перестану так тосковать по ней, но… но тогда я больше не вспомню ее глаз, не почувствую ее запаха, убью и то, что у нас с ней было, и пусть и призрачную, но все же надежду на то, что может быть, когда-нибудь… но и боль тогда исчезнет тоже.
Я кручу эту чертову склянку в руках и медлю, медлю…
Я вспомнила его слишком поздно, за миг до того, как пьяный водитель выкатился на зебру… Того Майкла Дэвиса, которого я любила, с которым меня связала судьба так ненадолго. Он был для меня рожденным вымыслом, звуком, ветром… Я и сама понять не могла, что в нем? Худой, безволосый, умирающий парень… как так вышло, что сердце мое выбрало его?
Я узнала его нутром, своей сутью – глубинной, морской, и все остальное стало не важным.
Полгода прошло с нашего первого и единственного поцелуя, я похоронила своего отца и оказалась в странном городе с мостами и белесым ночным небом, проживая последние дни за девочку Анну… и он оказался рядом. Это был он, мой Майкл. Почему я узнала это только перед смертью? Хотя нет, сейчас я могу сказать точно, что узнала его, как только подошла к нему в зале крематория. Мое сердце узнало и отозвалось.
Именно поэтому с ним было так легко.
Словно янтарные четки, я перебирала наши мгновения там и тут – поворот головы, его голос, смех, его терпкий морской запах. Где ты остался, Майкл? В чужом 2015 году, в Петербурге? Как мои ладони могли жить без твоего тепла?
Зачем? Почему? Я не переставала задавать себе этот вопрос.
Одиночество оборачивалась колючей пустотой без него, выворачивая мою душу наизнанку. Дни дробились серым гранитом, длились монолитной тяжестью, растаскивая меня на нитки, на лоскуты – это было медленной, невыносимой пыткой.
И я не выдержала – пришла в азиатский квартал к тетушке Тамар. Еще в моем студенчестве, когда я только-только начала умирать за других, она появилась в моей жизни и оказалась такой же, как я. Для меня это тогда стало невероятным облегчением, я перестала считать себя сумасшедшей и задумываться о походе к психиатру. Я помню, что она сказала тогда: мол, заходи, если станет совсем трудно, и дала свою карточку с адресом.
И вот я пришла.
В ее доме было многолюдно, шумно, вокруг крутились детишки, что-то у нее спрашивая, дергая друг друга, смеясь и толкаясь.
– Кыш! – деланно-сурово прикрикнула она на них, проводя меня в небольшую каморку, – ну… что? – Она смотрела на меня понимающим взглядом.
Я вкратце рассказала «что».
– Да-а-а, – она кивала головой, – он все правильно сделал, потому что если бы вы ОБА узнали друг друга, то одному из вас пришлось бы умереть, понимаешь?
– Понимаю… – я действительно понимала, но… что мне делать? – Я стиснула кулаки.
– Гм… – Она на минуту вышла, вернулась и поставила на стол небольшую бутылочку с мутноватой жидкостью – эликсиром забвения.
– Эликсир? – Я взяла пузырек в руки.
– Если ты его выпьешь, то забудешь своего Майкла, – она говорила тихо и размеренно, – ты забудешь все, что с ним было, и все, что хоть когда-нибудь может случиться.
– Неужели может? – Сердце иглой кольнула надежда. – Ты же сама только что сказала…
– Кто знает наверняка? Зачем-то же вы встретились, правда? – Она кивнула на крохотную бутылочку. – Если ты это выпьешь, то из твоей памяти сотрется все, что было с этим человеком и там и тут. Навсегда. Тебе стоит только назвать его имя и сделать пару глотков. Поняла?
– Поняла, – я взяла склянку со стола, – спасибо тебе.
Тамар ничего не ответила, только кивнула, похлопав меня по руке.
И вот я сижу на скамейке в Риверсайд-парке, вокруг меня серебрится мороз, белый снег стучится ледяным и новым… Я вспоминаю, как мы гуляли по Таврическому, он высокий, светловолосый, с такими же серыми глазами, как у меня. Я слышу его смех, чувствую его тонкий запах – муската и моря.
Передо мной стоит небольшая бутылочка с мутной зеленоватой жидкостью, я знаю, что мне стоит ее выпить, чтобы боль отступила. И он навсегда исчезнет из моей жизни, исчезнет и этот призрачный невозможный шанс, что когда-то, где-то и как-то… может быть…
Я верчу эту проклятую склянку в руках и медлю, медлю…
Алиса ХэльстромДорогая Серена
Дорогая Серена.
Небо Земли может показаться ярким, только если не с чем сравнивать.
Как мне рассказать о Нектоне тем, кто там никогда не был? Как рассказать о нашем ослепительно ярком небе? О том, как оно меняет цвет на протяжении дня: лиловый на рассвете, бирюзовый или лазурный днем, изумрудный на закате, темно- фиолетовый – почти черный – ночью.