Привет, Серена.
Ты помнишь наш первый раз? Мы случайно встретились ночью на северной платформе, когда я завозил туда продукты. Хотя на самом деле не случайно – я знал, что тебя перевели туда. Мы встретились ночью, когда ты вышла брать образцы воды.
Я взял тебя за руку, и все сразу стало ясно.
Темно-фиолетовое небо, почти черная вода, две маленькие луны над головой. Где-то вдалеке сияет, распыляя свою атмосферу прямо в космос, горячий юпитер [4]. Он похож на комету, только в тысячи раз ярче. Ветерок еле заметно покачивает платформу, легкие волны бьются о ее металлические края, нам прохладно, но становится все теплее.
Колючие белые звезды над головой. Ты жарко шепчешь мне на ухо, что любишь, и я отвечаю тебе да. Да. Да! Мы резки и порывисты. Ты умудряешься припомнить, как я однажды упал в воду. Ты не была там, но ты знаешь. Откуда, спрашиваю я. Ты смеешься. Губы горят, ты так близко, ты смотришь на меня. Звезды сияют где-то вдали, но твои глаза ярче. Как звезда минус первой величины.
Моя звезда.
Ты стала моей неизбежной реальностью. Ты стала самым настоящим в моей жизни. Ты стала моим единственным настоящим.
Больше ничего у меня и не было. Только ты. Только мы.
После меня, после тебя ничего не останется. Мы пришли из пустоты и вернемся в пустоту. Но пока мы были вместе, мы стали частью чего-то огромного, чего-то бесконечного.
Мы принесли Нектону в дар свой разум, свои чувства, мы наполнили эту планету собой.
Серена, я вернусь на Нектон. Я обязательно вернусь.
Как жаль, что тебя там уже не будет.
Мерцание вод под второй луной,
Тихие всплески. Глухой прибой.
Ты знаешь. Ведь знаешь,
Что я за тобой
В вечность дорогой звездной, земной.
Дорогая Серена. Прошло столько лет, и наконец- то я возвращаюсь. До старта остается четырнадцать минут. Я ступлю на поверхность плавучей станции через шестьдесят шесть лет, но для меня пройдет всего четыре. Технологии меняются, скорости увеличиваются.
Когда я прибуду туда, все изменится. Не останется никого из тех, кого я знал. Только андроид Королев будет недовольно ворчать, делая вид, что ничего не изменилось. Я даже буду верить, что он разумен. Но каждый раз, глядя на его почти человеческое лицо, я буду вспоминать тебя.
Сердце гулко стучит в груди, но сейчас я почти не ощущаю волнения.
Я решил, что это будет мое последнее письмо.
Я понял, что больше не хочу улетать с Нектона. Не хочу больше красть у себя время. Не хочу пропускать века.
Я хочу остаться в бесконечном океане и разделить его с тобой.
Жизнь моя, любовь моя.
Ты помнишь наш последний раз? Небо уже потемнело, а где-то за горизонтом, в морских глубинах, еще виднелись догорающие отблески ушедшего за горизонт солнца. Нашего солнца. Ро Северной короны.
Ты говорила, что должна лететь вперед, потому что боишься потеряться. Ты не хотела исчезнуть. Ты говорила, что мир такой большой, а ты такая маленькая, именно поэтому ты должна покорять звезды.
Сколько звезд осталось за твоей спиной?
Когда меня не взяли в твой проект, мир рухнул, и пришлось собирать его заново.
Я улетел на Землю. Я не мог видеть, как ты меняешься. Как ты становишься чем-то другим.
Ты сожгла все мосты, чтобы построить новую дорогу к далеким мирам. Ты спасла меня от страха забвения.
Однажды моя память о тебе померкнет, я стану значимым для кого-то другого. И кто-то другой станет значим для меня так же, как и ты.
Однажды. Но сейчас я думаю о тебе.
Что бы ни случилось, надеюсь, что твоя мечта сбылась, и ты не потеряешься в космосе. Ты станешь его частью. Ты станешь вечностью.
Не знаю, получишь ли ты когда-нибудь мое послание, захочешь ли слушать или читать. Я даже не знаю, вспомнишь ли ты меня или себя. Если нет, то я расскажу.
Шестьдесят лет назад мы начали разрабатывать проект разумных кораблей, но ни один компьютер, ни один искусственный интеллект не сравнится с человеческим мозгом. Наш мозг – самый совершенный компьютер. Но это ты и так должна знать.
Пятьдесят три года назад, на орбите Нектона, твой спинной и головной мозг поместили в капсулу, а к ним подключили синтетические нервные узлы космического корабля.
Ты стала первым кораблем, способным на сверхсветовые прыжки. Но сорок шесть лет назад ты исчезла.
Я тогда еще только летел к Земле, пребывая в анабиозе. Лишь когда я оказался на орбите Марса, я узнал, что тебя давно уже нет.
Возможно, через шестьдесят шесть лет, когда я вернусь на Нектон, ты тоже вернешься. И ты будешь ждать меня.
Если же нет…
Дмитрий ПечниковПредчувствие счастья
На сбитой соломе, едва прикрытой грязно-желтой простыней, он лежал на земляном полу пакгауза. Простуженный голос молоденькой медсестры уже в третий раз повторял:
– Пожалуйста, попробуйте повернуться, мне надо сменить вам бинты. Он смотрел прямо ей в лицо и не видел ее. Он смотрел и улыбался…
Через два часа поезд прибывал в Рим. Желтые кукурузные поля почти непрерывно тянулись вдоль пути. Провожая ускользающий от взгляда купол деревенской церкви, я приоткрыл окно купе. Дыхание утра обещало знойный день. Это солнце, этот теплый воздух, эти поля, эти вершины гор, с трудом различимые сквозь дымку, – все это чудесным образом укладывалось в ожидаемый мною образ Италии. Я почувствовал, как начинаю невольно улыбаться, – наконец-то все подходит к концу. Тяжелая дорога измучила меня. Из Петербурга через Варшаву и Берлин. И вот через одиннадцать дней я почти на месте. Всего три дня в Риме и затем меня ждет Умбрия.
Позже, уже в Сполето, я понял, как мне повезло. Второе место при распределении пансионов в университете крайне расстроило меня. Вместо того чтобы ехать во Флоренцию, искать первоисточники Данте, я буду два месяца изучать никому не известные соборы и фрески. И вот теперь, неспешно гуляя по безлюдным улочкам этого городка, я благодарил судьбу. Какое-то торжественное, возвышенное настроение не покидало меня со вчерашнего дня. Солнце стояло в зените. Выйдя на площадь, я обошел собор, остановился возле входа, затем, как бы не решаясь войти внутрь, отошел в тень соборной стены.
Что я знаю об этом соборе? Он принадлежит к числу важнейших романских соборов в Италии, внутренность его переделывалась много раз. Фрески в нем написал Филиппо Липпи, написал незадолго до своей смерти. Именно по ним я и должен буду проследить влияние мастеров Умбрии на флорентийскую живопись. Что еще?
Начиналась месса. Горожане и крестьяне из окрестных деревень небольшими группами собирались у входа в святой храм. Я немного смутился – люди удивленно разглядывали меня, о чем-то переговаривались. Три миловидные итальянки лет семнадцати, проходя мимо, задорно на меня посмотрели.
Ко мне подошел пожилой мужчина, по виду торговец или мелкий чиновник.
– Scusi, signore. Si puo capire, Lei non è nostro, vorrei dire – non è italiano. Se permette, da che cosa possiamo aiutare? [5]
– Grazie, Lei ha ragione, sono Russo,[6] – улыбнулся я.
– Russo? – переспросил итальянец. – Penso, che lei sia il primo nella nostro città.[7]
Двери собора распахнулись. Народ стал шумно заходить.
– Dimmi, per favore, vorrei stare alla Messa, ma non lo so, se si puo, sono ortodosso,[8] – спросил я.
– Il Signore è unico per tutti. Benvenuto! [9] – добродушно засмеялся чиновник.
После мессы я еще долго сидел на скамье. Затем, обойдя все нефы, вышел наружу. Глазам было больно от солнца. Народ уже разошелся и перед собором никого не было. Выйдя с площади, я свернул в тень улочки и через три минуты оказался на небольшой террасе. Широкая открытая долина глядела на меня снизу. По склону темными пятнами виднелись оливковые рощи, вдали угадывались очертания францисканского монастыря. Прямо под террасой серебрилась тихая речка. Я с головокружительной высоты смотрел на каменный мостик, и мне казалось, что я вижу на нем принцессу из старинной итальянской песенки. Принцессу, упавшую весной в реку и поднятую ветром на звезды.
В июне 1914 года, радостный и вдохновленный, я вернулся в Петербург. Поскорей сдать отчет о поездке и затем успеть съездить в Пермь. Последний раз я был дома в январе. Дела продвигались как нельзя лучше, все шло по плану, билет до Москвы уже лежал в кармане, как вдруг, солнечным днем, пришло письмо. Все остановилось и потеряло смысл.
Я живу, радуюсь и огорчаюсь, переживаю по пустякам. И мне все кажется, что когда-нибудь начнется настоящая, совершенно другая, новая жизнь. А в это время то, что называется жизнью, уходит, проходит мимо, убегает, как вода в речке. А я сижу на берегу и не понимаю, что теряю каждый миг. И понимание этого приходит лишь тогда, когда мы теряем близких. Но уже поздно. И все кажется бессмысленным.
Мама встретила меня на вокзале, и я не узнал ее. Пятидесятилетняя строгая женщина, в трауре и с резко обозначившимися морщинами, она как будто постарела на десять лет.
– Что ты собираешься делать дальше? – спросила она меня как-то вечером..
Я молчал. Хотя и осознавал, что мне придется сделать тяжелый выбор, отказаться от всего, к чему я стремился последние четыре года.
Через месяц началась война. И тогда первый раз в жизни у меня промелькнула мысль бросить все и уйти на фронт. Что же меня остановило? Может быть, врожденная страсть противоречить? Все мои знакомые, до этого бывшие чуть ли не социалистами, вдруг стали пылкими патриотами и так же яростно, как они ругали правительство, вдруг начали восхвалять Николая Николаевича и наперебой рассказывать об успехах в Галиции. В долгую войну никто не верил: полгода, максимум год. Так же думал и я.