– Стоп! – Он с размаху влепил себе пощечину. Потом еще одну. Проморгался – навернулись слезы. Щеки горели, прокушенная губа болела, а рот наполнял ржавый вкус крови. Нет, он не спит. – Стоп. Давай рассуждать логически. Хорошо? Авария, стресс, ну и случилось с тобой… Ну не знаю – каталепсия, кататония, какая-то такая хрень, что все тебя приняли за мертвую. Похоронили, а ты и очнулась там. А?
Он даже повеселел. Вполне правдоподобная версия. Все объясняет.
– Тогда надо к врачам. К врачам, Ира, понимаешь? Только не к фельдшеру нашему и не в райцентр. Там все равно не разберутся. В город надо. А то и вовсе – в Москву! Я позвоню… Я улажу все. Толику. Ты Толика помнишь? – Он достал телефон и лихорадочно застучал по кнопкам, вызывая на экран адресную книгу. – Ну, друг мой, одноклассник, помнишь?
Всхлип. Тоненький хнык – и снова всхлип. Из детской кроватки. Сын все-таки проснулся.
– Вспомнила, – вдруг сказала Ирка. – Вспомнила, что случилось. Там, под землей, я услышала Матвейку. Матвейка плакал.
Она потянулась, чтобы встать с кровати. Позвоночник отчетливо хрустнул, и Ирка опять перекособочилась. Кривым неестественным движением она поставила ноги на пол. «Туфли, – подумал Кирилл. – Ее лучшие туфли». Туфли были измазаны черной жирной почвой.
Ирка встала, пошатнулась, но оперлась о край детской кроватки.
– Сынок, – позвала она. – Иди к маме, малыш! Матвейка вздрагивал и тихо, почти неслышно, продолжал хныкать.
– Иди к маме, – Ирка попыталась улыбнуться, но опять лишь одним уголком рта. – Я тебе титю дам.
Она расстегнула одну пуговку на блузке. Вторую. Завела руки за спину и подцепила крючок лифчика, освобождая большие груди недавно родившей женщины.
У Кирилла перехватило горло. Обнажившееся полушарие было мертвенно-синим, цвета застарелого кровоподтека. Из буро-фиолетового соска сочилась сукровица. Отчетливо пахнуло гнилью.
– Нет! – прошептал он. – Не надо, Ира!
Она словно не услышала. Потянулась к ребенку.
– Ира, нет! – громко сказал Кирилл. В два шага он подпрыгнул к кроватке и перехватил руку жены.
Точнее, он подумал, что перехватил ее. С тем же успехом можно перехватить падающий телеграфный столб.
Она отмахнулась от Кирилла, и это легкое движение, не стоившее ей никакого усилия, отшвырнуло взрослого мужчину на полтора метра, прямо в стену. Блузка распахнулась, обнажив вторую грудь, ту, что была повреждена при аварии. В трещине лопнувшей кожи копошились белые черви.
Кирилл сглотнул комок тошноты, подкативший прямо к гортани. Оттолкнулся от стены.
– Ира, стой!
Женщина повернула голову, и Кирилл содрогнулся. Как мог он принять эту трупную маску за лицо живого, пусть и больного человека?!
Он опять не успел. Вновь хрустнул позвоночник, и тварь переломилась в спине, как на шарнире.
Литые пальцы вцепились Кириллу в плечо, подняли в воздух – и бросили прочь из комнаты, прямо в дверной проем.
Он рухнул тряпичной куклой у входа в кладовку. Боль от удара еще не прошла, а он уже понял, что нужно сделать. У стены на специальной стойке висело его охотничье ружье.
Первый заряд Кирилл всадил в потолок. Посыпалась штукатурка – но черт с ней. Ствол смотрел прямо в голову той, что недавно была его женой. – Медленно положи ребенка обратно, – прохрипел он. – И убирайся вон. Снесу башку нахрен. Тварь вперилась в него осоловелыми глазами. Замерла. И вдруг на лицо ее вернулось знакомое выражение. Удивленная и испуганная Ирка.
– Кирюш, ты что? – прошептала она.
– Оставь ребенка и уходи! Ира, ты меня знаешь, я не промахнусь.
Она всхлипнула, положила Матвейку на одеяльце и отошла от кроватки. Прянула к входной двери, но за ней, со двора, весомо гавкнул Эльбрус. Тогда она ловко подскочила к окну на огород, открыла его и нырнула в темноту.
Кирилл еще с минуту держал окно на мушке, потом подошел, запер на обе щеколды и лишь после этого вытер мокрый лоб.
Восемь утра. Ну, почти восемь… Рано? Рано.
Матвейка? Все в порядке, спит.
Кирилл сидел рядом с кроваткой, не выпуская ружье из рук. И вслушивался в звуки за окном. Поселок просыпался. Все как всегда.
Восемь пятнадцать? Рано? Ладно, черт с ним.
Вспотевший экран телефона. Нужный номер уже давно набран. Осталось нажать кнопку вызова.
– Толик? Привет! Это я, Кирилл. Да, да… Ты прости, что прямо с утра… Спишь еще?
Он выложил все. Про аварию, дерево, удар – Толик ведь не знал этого. Про сломанный позвоночник. Да, смерть. Кажется, врач был, констатировал… Про похороны. Похороны совершенно мертвой Ирки. Про запах, силуэт и ночную гостью на кровати.
Толик должен понять. Толик не отмахнется. Не отмахнется, даже если Кирилл будет нести полную чушь. И пусть Толик давно в Москве, пусть он уважаемый врач, не чета деревенскому затворнику Кириллу, но детская дружба – она ведь самая крепкая, она навсегда.
– Каталепсия, Толик, понимаешь? Я не доктор, как ты, но почти уверен – каталепсия! Или кататония. Ты разберись, пожалуйста! Я же тут с ума сойду от всего этого, понимаешь?
Толик молчал. И даже молчание это было удивленным. Он ждал, что еще добавит Кирилл, но тот уже выдохся.
– Да, Кирюх… – Толик сделал глубокую паузу. – Задал ты мне с утра пораньше. Не шутишь?
– Таким не шутят…
– Тогда приеду, – решился он. – Приеду и разберусь с этой вашей каталепсией. Только вот залез ты в свою глушь – быстро и не добраться. К пятнице. К пятнице доеду. Ждешь?
– Жду, – кивнул Кирилл. И прошептал одними губами: – Спасибо, Толик…
Кладбище жалось к поселку, как бездомная дворняга. После похорон он был здесь всего один раз – не хотел совмещать Ирку из своей памяти – живую, теплую, смешливую – с тоскливой безвозвратностью всех этих крестов, камней и оградок под чахлыми березами.
Но могилу он нашел сразу. Серый прямоугольник, фамилия, имя и годы жизни. Ему предлагали сделать фото – металл, керамика, стекло, – но он отказался. Выбирать, лезть в альбомы, где она улыбалась и жила, было невыносимо.
Надгробие вкопали не по центру. Сбоку – он специально попросил – оставили место. Ровно половину участка. Для него, Кирилла.
Он стоял и смотрел. Едва покачивая на руках Матвейку – тот тоже смотрел, но не куда-то, а прямо в небо, вперившись в него голубыми глазенками. А Кирилл вдруг понял, почему здешний запах кажется таким знакомым. Минувшей ночью Ирка пахла именно так – свежей землей и перегноем.
Решившись, он прошел по тропинке чуть дальше. Отсюда хорошо было видно, что сбоку от Иркиной могилы чернеет яма.
На обратном пути Матвейка уснул прямо на руках. Дома Кирилл осторожно положил его в кроватку. Проверил все окна: створки, форточки, щеколды. Запер заднюю дверь. Выглянул на крыльцо.
Казбек немедленно облапил хозяина, а Эльбрус ухитрился подлезть сбоку и лизнуть Кирилла в щеку.
– Проголодались, морды?
Он забрал их тазик в кухню, плюхнул в него вчерашнюю кашу, насыпал отрубей, а сверху крупно нарубил пару увесистых кусков мяса из холодильника. Тщательно перемешал и выставил у крыльца.
Эльбрус трапезничал интеллигентно, выкусывая из тазика мясо и жуя его аккуратно, словно в ресторане. Казбек же всегда торопился и жадно, не разбираясь, опустошал любую емкость с едой. Но на сей раз он почему-то не спешил.
Скорчив странную физиономию, пес внимательно смотрел на открытую дверь в дом. Его уши, еще минуту назад висевшие тряпками, приподнялись. Эльбрус, словно опомнившись, тоже замер. Прислушался.
Кирилл похолодел и бросился внутрь.
Три огромных шага – вот она, спальня. Детская кроватка пуста.
Все вдруг поплыло перед глазами. Кирилл беспомощно мотнул головой – в одну сторону, в другую. Где? Куда бежать?
И сразу же увидел следы. Женские туфли. Знакомая кладбищенская грязь.
Метнулся в главную комнату, оттуда взлетел по лестнице на второй этаж. Зачем ей наверх? Отсюда сложнее убежать…
Три двери, на выбор. Он рванул ручку и угадал. Когда-то это была комната Ирки, а потом появился Матвейка – и из нее сделали детскую. А теперь она стояла пустой – после похорон Кирилл все снес в спальню.
Голые стены, и ощущение сиротства. Из мебели – один лишь большой шкаф с остатком Иркиных вещей. Окно на огород…
И Ирка на подоконнике. С сыном.
Кирилл бросился бы сразу. Но одной рукой она прижимала к себе Матвейку, а второй крепко держала ружье. Его собственное ружье, ствол которого смотрел теперь Кириллу прямо в лицо. Потому он и промедлил, растянув единственную мысль на несколько долгих мгновений.
И все-таки прыгнул. Иркин палец дрогнул и нажал на спусковой крючок.
И – ничего. Никакого выстрела. Он никогда не давал жене ружье. Откуда ей знать про предохранитель? Надежда на пару лишних секунд сбылась.
Боль вспыхнула, погасив все вокруг. Он думал про занятые руки, но позабыл о ногах. Ирка пнула его в голень. И сразу же в загривок ударил пол.
Без шансов. Когда-то хрупкая жена откинула его, взрослого мужика, как котенка.
Морщась, Кирилл приподнялся на локтях. Ирка все так же сидела на подоконнике, с застывшим спокойствием на бескровном лице.
Не мигая и не отводя глаз, она аккуратно положила ребенка на подоконник. Матвейка спал так крепко, что даже не пикнул, лишь причмокнул губами. Освободив вторую руку, она положила ладонь на ствол ружья, медленно согнула его. Металл протестующее заскрипел, но поддался нечеловеческой силе. Закончив, она отбросила в сторону железяку, ставшую ненужной.
Звон металла о доски вывел Кирилла из прострации. Он хотел вскочить, но боль полыхнула сразу в нескольких местах. Пришлось подниматься, держась за шкаф. Шершавое дерево дверцы, прохладный металл ручки – и тут он вспомнил.
Он приоткрыл ящик и засунул руку внутрь, в глубину. Есть! Черная рукоятка с одной-единственной кнопкой. Очень похоже на фонарик, но гораздо мощнее. Когда-то Ирка ходила с ним на работу – пять километров по проселку в одну сторону, по темноте. Скорее для собственного спокойствия Кирилл купил ей электрошокер. И вот он, так ни разу и не пригодившийся, лежал в глубине ящика.