– А как вы понимаете, что хотите убить свою дочь? В каких ситуациях это происходит?
– Мне часто снится, что я душу ее подушкой, по ка она спит… Знаете, и наволочка на подушке всегда болотного цвета и пахнет еще так – несвежим отсыревшим бельем, гнилью. И когда я понимаю, что она мертва, мне становится так свободно и благостно… Легко… А потом я просыпаюсь, и первые мгновения мне кажется, что все это было бы правильно сделать наяву. Затем морок проходит, но… – Тамара Львовна закрыла глаза и правой рукой обхватила себя за горло, будто пытаясь унять дурноту, и засипела.
Сергей пододвинул клиентке стакан воды и поправил ворот своей льняной рубашки:
– Есть что-то еще, Тамара Львовна?
– Вы верите в судьбу, Сергей Владимирович? – вдруг приглушенно и торопливо заговорила клиентка. – Что если не бежать от нее, а бежать к ней? И сделать наконец то, что так хочется и так тянет сделать – и это будет правильно?
Тамара Львовна замолчала, промокнула лицо изрядно измятой салфеткой и уже совсем потухшим, еле слышным голосом прошелестела:
– Я устала… понимаете, Сергей Владимирович, я очень устала… сопротивляться… очень устала…
…Выходя из своего авто, Сергей наступил в расквашенную снежную лужу, притаившуюся прямо у двери, и чертыхнулся. За каким лешим его понесло вернуться в Россию в самое мерзкое время года, когда влажный снег, целенаправленно падающий за воротник, сменяется ледяным дождем с пронизывающим, словно выдергивающим кости из скелета, ветром… А до Нового года, кажется, еще бесконечно далеко, как до соседней галактики: вроде видно, но недосягаемо. Еще раз чертыхнувшись и высказав луже все, что он думает о ней, о ее матери и прочих родственниках, Сергей направился в кафе с табличкой на двери: «Закрыто. Но если очень надо, то открыто». «А если надо, но не очень, тогда как?» – ухмыльнулся Сергей.
Вовка уже разминался пивом, поэтому являл собой человека, вполне довольного жизнью, несмотря на сутки дежурства в отделении полиции. Неделю назад ему присвоили капитана, и он чувствовал себя королем мира, что, впрочем, продлится очень недолго и вскоре закончится разочарованным запоем под кодовым названием: «Ну, вот, теперь уже точно никаких перспектив», причем не менее длительным, чем по поводу недавнего назначения.
– Серый, давай скорее, я уже все заказал! – махал рукой Вовка.
И из двери рядом с барной стойкой, словно из волшебного шкафа, смуглые добродушные официанты несли и выставляли перед Вовкой и Сергеем миски с дымящимся борщом с обжигающим духом чеснока и кислой сметаны, разновеликие плошки с пахучей зеленью и маринованными овощами, а в самый центр стола венец творения – огромную, как полнолуние, тарелку, наполненную жареной с белыми грибами картошкой. И от этого всего аромата кружилась голова и нестерпимо хотелось выпить и медленно-медленно, смакуя и постепенно хмелея, закусывать и снова выпивать.
Сергей махнул долгожданную стопку коньяку, закусил маринованной черемшой и огромным ломтем картошки и отогрелся, оживился наконец.
Разговор тек неспешно и бесцельно. И где-то в тягучем диалоге, стараясь попасть между строк, Сергей вклинил-таки свою историю про странную клиентку, не то чтобы напугавшую его, но… как говорится, осадочек неприятный остался. Очень неприятный. Тревожный такой осадочек.
– И понимаешь, у меня же есть договор с этой дамой: там фамилия, адрес, все дела… И она после того сеанса как в воду канула, а ведь договорились на следующую встречу, но она не пришла, и телефон у нее выключен. А ну как она реально свою дочь намерилась убить? Не нравится мне ее рассказ, и образы у нее живые, и сама она явно не в себе… Предупредить, может, как-то ее дочь… Поговорить или позвонить… Или что тут еще можно сделать?
Вовка, раздувая ноздри, хлопнул ладонью по столу:
– Психолог-хренолог… Не вмешивайся, я тебе говорю, даже не думай, слышишь? Дело мутное, семейное, влезешь – не отмоешься. И вдруг эта психичка реальная кокнет тебя или покалечит – пукнуть не успеешь. Или дочка у нее ку-ку… Пусть они сами разбираются.
– Что, защитить человека, это уже совсем ничего не значит и никому не нужно? Помочь как-то… А если она все-таки ее убьет? – взвинтился Сергей.
Вовка деланно, словно успокаиваясь, несколько раз глубоко вздохнул и отчеканил, как на докладе:
– Иногда надо просто отступить и отпустить ситуацию, Серёжа, – и, произнося «Сережа», Вовка снисходительно скривился.
Помолчал пару минут, постукивая костяшками пальцев по потертой поверхности стола, а затем разлил подрагивающей рукой коньяк и спросил, не скрывая саркастичного тона:
– Ты лучше скажи: на фига тебе далась вся эта психология? Чем тебе не нравилось фоткать пейзажи разные или баб на пляжах? Ты вообще в курсе, что психов лечить – сам психом станешь?
– Я не психиатр, я психолог, сколько раз можно повторять. И психов я не лечу, – пробубнил Сергей.
– Ну, судя по вашему рассказу, вы, батенька, или врете, или лукавите по этому поводу, – и Вовка опрокинул в себя коньяк, выдохнул, и, хватая ртом воздух, выговорил: – Не вмешивайся, я сказал. Не надо. Оставь… Если что, я твой труп реанимировать не буду, так и знай!
– Трупы не реанимируют, – снова пробубнил Сергей.
Вовка внимательно посмотрел на Сергея и вдруг совершенно трезво и серьезно спросил:
– И когда ты стал таким занудой?
– Я всегда таким был… Просто раньше пил много.
Договор с Тамарой Львовной Сергей, стараясь не подсмотреть адрес, засунул в самый низ стопки остальных договоров, покоившихся в недрах новенького сейфа, еще не успевшего впитать в себя истории обитателей. Забыть-закрыть… И отпустить, как сказал Вовка… Все попытки залезть в сейф или в очередной сотый раз проанализировать тот разговор с клиенткой Сергей пресекал на корню, а когда совсем становилось невмоготу, закуривал сигарету, и мысли о том, что он опять начал курить, дурень такой, ослабляли эти попытки. Спустя неделю, на исходе одиннадцатой пачки, Сергей затушил бычок о кофейную банку, установленную им на подоконнике за окном (утешительные мысли о том, что это – временная пепельница), и достал из сейфа договор:
– Может, ты и прав, Вовка… Но я не стану вмешиваться… Я просто проверю. Проверять мне никто и ничто не запрещает в конце концов, – пробурчал себе под нос Сергей и впервые за последние дни выдохнул легко и свободно.
Загородный поселок Истомино отгороживался от остального мира высокой витиеватой зеленой оградой и ярко-красным шлагбаумом с будкой охраны такого же цвета. «Не пустят», – подумал Сергей, но отчего-то не повернул обратно, а упорно надавил на газ, подкатил к шлагбауму и протяжно нажал на сигнал. Из двери будки выглянул взъерошенный мужик в тельняшке наизнанку, покрутил пальцем у виска, одними губами сказал Сергею, куда ему следует идти и… открыл ему путь в поселок. «Спасибо, мужик! Не знаю, за что тебе платят зарплату, но ты прям обалдеть какой крутой охранник!» – подумал Сергей и в голос расхохотался.
В отличие от промозглого, расквасившегося города, в Истомино тонким, но все-таки живым слоем лежал снег: на газонах, изгородях, крышах домов и густых, темнеющих кронах деревьев. От небольшой речушки, текущей между самой дальней улицей и бурым простуженным лесом, поднимался густой пар. Сергей ехал очень медленно. Он все ждал, что увидит хотя бы одного человека, ну, или хоть собаку или кошку, и это дало бы ему понять, что здесь есть жизнь, что он тут не один, но так никого и не встретил.
Нужный ему дом, оказавшийся крайним, скрывался за плотным забором – не разглядеть ничего. Сергей вышел из машины, потоптался возле калитки, зачем-то поскреб ногтем номер, нарисованный серебряной краской, а затем пошел вдоль забора и дошел до зеленой изгороди границы поселка. Между ней и забором дома оказался небольшой, в полметра ширины, прогон, а сам забор – редким и полусгнившим. Похоже, его поставили лет двадцать назад, да так и не поменяли, в отличие от фасадного. Сергей протиснулся в прогон – спасибо маминым генам за вечную худощавость – и в просвет между досками увидел дом: одноэтажный, темно-бордовый, с белой снежной шапкой на крыше очаровательного небольшого мезонина.
Сначала Сергей ничего не понял, только почувствовал, как его ноги вдруг наполнились свинцовой тяжестью, а щеки отчаянно, жарко и постыдно загорелись. Сергей ухватился руками за доски забора и прижался к ним горячими щеками. Этого просто не может быть… Но этот мезонин, этот стрельчатый узор на его наличниках, который он чудом тогда рассмотрел в мутном свете фонаря, это точно был он. Тот самый дом…
Сергей по-бычьи мотнул головой, зачерпнул пригоршню мокрого снега и со всей силой потер им лицо. Надо вернуться в машину. Надо вернуться в машину и выпить. Нет, за рулем пить нельзя. Да и нечего.
Сергей доплелся до машины, угнездился на заднем сиденье и достал заначку: пачку сигарет, припрятанную на всякий случай. Кто знал, что всякий случай настанет так быстро. Сергей закурил, затянулся со всей силы, медленно носом выдохнул, и едкий дым заполнил салон авто. И казалось, что в машину проник пар, поднимающийся от речушки, прохладный и успокаивающий. Успокаивающий…
…Сергей протискивался сквозь толпу малознакомых или вовсе не знакомых ему людей, стараясь не расплескать шампанское в высоком бокале на тонкой ножке. Вообще он бы предпочел кружку пива, но, как говорит мама: «Пиво – напиток нищебродов и бухариков», а здесь, на его первой взрослой фотовыставке руководила и заправляла мама. Мама скользила по залу в летящем платье цвета южного ночного неба, и все подходили к ней и говорили комплименты, от чего мама звонко хохотала, запрокидывая белокурую голову. И все восхищались творчеством ее чертовски талантливого сына и прочили ему светлое будущее и самые радужные перспективы. Мама кивала. Иногда она останавливала на Сергее взгляд и жестами приказывала ему «походить, пообщаться, рассказать о себе и своих работах». Сергею сначала все это даже нравилось, но затем наскучило однообразие лиц и слов. А еще он не знал, что ему рассказывать о своих работах, потому что те фотографии, которые для выставки выбрала